Игаль Городецкий

Пути эморейские

«Да не найдется у тебя… кудесника, волхва, и гадателя, и колдуна, и заклинателя, и знахаря, и вопрошающего мертвых, ибо мерзость для Бога всякий делающий это…» Так сказано в Торе о суевериях, суть которых – идолопоклонство. И если от порока поклонения чужим богам наш народ, в большинстве своем, избавился где-то тысячу пятьсот лет тому назад, то «дархей ха-эмори» – «пути эморейские», языческие обычаи, как называет суеверия Талмуд, не вытравились из душ еврейских и по сей день.

Многие, ох, многие верят, например, что курица, кукарекающая как петух, накликает несчастье, что если после брачной церемонии жених первым дотронется до руки невесты, то он будет верховодить в семье. И даже некоторые благочестивые евреи предпочитают начинать важные дела во вторник, потому что в библейском описании третьего дня творения дважды сказано: «Бог увидел, что было хорошо». А сколько людей верят в сглаз, духов, демонов, в силу магических амулетов!..

Ну что, казалось бы, такого? Подумаешь, сплюнул через левое плечо. Что плохого в народных приметах? А то, что человек, даже на мгновение поверивший в могущество амулета, ни на себя, ни на Всевышнего уже не полагается. Душа его ослабевает, и силы зла, не дай Бог, могут с легкостью овладеть им. А уж на Святой земле суеверие вдесятеро опасней – здесь и добро сильнее, и зло коварнее. Недаром сказано в Торе: «По обычаям страны Кнаан… не поступайте…» А народы Кнаана и называются эмореями.

К чему, спрашивается, я все это рассказываю? Дело в том, что недавно в городе Иерусалиме приключилась одна история, которая и навела меня на эти, наверно, не слишком оригинальные мысли. Работаю я, как и многие из вас, «шомером», охранником. Сумки у входа в супермаркет проверяю, хотя что их проверять: район у нас религиозный, покупательницы вместо сумок детей волокут, мал мала меньше, а у покупателей, кроме талита да книг в потрепанных портфелях, ничего нет. И знаем мы почти всех, здороваемся каждый день. Но порядок есть порядок, и стоим мы с напарником у входа и вопрошаем недавно выученное на святом языке: «Тик, бэвакаша!», – то есть сумочку, пожалуйста, откройте.

Напарник мой, бухарский еврей по имени Борис, мужик, как и я, немолодой. Ментальность, как сейчас принято выражаться, у нас разная, но у каждого семья, дети взрослые со своими проблемами, недуги всякие, так что поговорить есть о чем. Так за разговорами неспешными проходит день, и иногда кажется мне, что всю жизнь я стоял здесь и проверял сумки, и не было сумрачного северного города, и не слышал я хруста снега под подошвами дырявых ботинок, и не мерз, согревая под пальто пунцовую единственную розу. Она любила розы…

Но я о другом. Около нашего супера, поскольку, как я уже сказал, он находится в религиозном районе, собиралось несколько нищих. О иерусалимские нищие! Это особые люди, о них статьи, книги написаны, и добавить мне нечего. Но если вы их не знаете, скажу только, что они полны достоинства и грации, у каждого свой норов, и если вы им не понравились – держитесь, языки у них страшнее пистолетов. Среди этого разнообразного люда, мелодично позванивающего мелочью в пластиковых стаканчиках, появилось новое лицо…

Мы немедленно прозвали нашего нищего Лениным, потому что он был копией вождя. Но Ильича постаревшего, такого, как если бы он дожил лет до шестидесяти семи. Невысокий, худенький, в неизменной ленинской кепке (под ней, как мы потом убедились, сверкала ленинская же лысина), с рыжеватой поседевшей бороденкой, но с пронзительно ясными ярко-голубыми глазками.

Национальную принадлежность нашего Ильича, как подлинного интернационалиста, определить было трудно. Боре он напоминал русского, то есть еврея из центральной России, я склонялся к мысли, что Ленин родом из Швеции, Голландии или США, этакий подержанный битник. Проверить наши версии было сложно, ибо нищий никогда не открывал рот и ни с кем не общался.

Он приходил два раза в неделю, в восемь ноль-ноль (Швейцария!), садился по-турецки – в любую погоду – под чахлой акацией на принесенный с собой в рюкзачке коврик, доставал прозрачную пластмассовую кружку и замирал на пять часов. В тринадцать ноль-ноль он собирал свои вещички, забрасывал за плечо рюкзачок и неспешно удалялся. Если в этот момент кто-то пытался дать ему монету, он закрывал кружку рукой. Думаю, если бы ему предложили в неурочное время сто долларов, он бы их ни за что не взял. Мы сами с Борисом наблюдали такую сцену.

Однажды, когда Ильич уже закончил рабочий день, к нему подошла одетая в темное длинное платье женщина и протянула пятидесятишекелевую бумажку. Нищий отстранил ее руку и убрал свою кружку в рюкзак. Женщина снова протянула ему деньги. Ленин молча увернулся и двинул своей дорогой. Женщина – за ним. Нищий прибавил шагу... Словом, нелепее сцены я не видел!

Не догнав шустрого Ильича, запыхавшаяся женщина вернулась и что-то громко и неразборчиво сказала собравшейся у входа в магазин публике. За разъяснением я обратился к Боре, иврит которого был несколько лучше моего. «Она сказала, что у нее сегодня “азкара” – день поминовения умерших близких – и она просто обязана дать пожертвование», – ответил мой напарник. Евреи еще долго обсуждали случившееся.

Кстати, мы заметили, что гордый Ленин принимал далеко не все и не от каждого. Монеты меньше шекеля он просто выбрасывал на асфальт. Однажды он выбросил «квотер» – монетку в двадцать пять центов. Признаюсь вам, что когда наш Ротшильд вышвырнул металлический евро, я не выдержал и, улучив момент, подобрал. Того, кто подавал ему меньше шекеля, Ленин запоминал и демонстративно закрывал перед ним свою кружку. Иногда Ильичу давали еду – свежие бутерброды из ближайшего киоска. От их запаха у меня слюнки текли. Так этот паразит отдавал булочки с колбасой бродячим собакам! Эти буржуйские замашки пролетарского вождя и стали причиной дальнейшей чертовщины.

Борис, возмущенный поведением нищего, как-то сказал одному хасиду, недоуменно уставившемуся на закрывшего свою кружку Ильича: «Не давай ему, он деньги выбрасывает!» Ах, не надо было так говорить...

На следующий день у нищего был выходной. Но мы не удивились, увидев его идущим по другой стороне улицы. Он и раньше частенько приходил в свободное от работы время к магазину (видно, обитал где-то неподалеку) и королевским жестом раздавал своим коллегам подаяние. Поступок, кстати, в истинно еврейском духе, ибо даже неимущий обязан отделять от своего заработка долю тем, кто беднее его.

На сей раз Ильич повел себя неожиданно. Не дойдя десяти метров до Бориса, он остановился, сорвал с головы кепку и типично ленинским жестом, подняв руку с зажатой в ней кепкой, вытянул указательный палец по направлению к моему напарнику. Немая сцена: похожий на свой памятник застывший Ленин, вперивший сверкающий взор в бедного еврея, открывший рот Борис и я, совершенно не знающий, что делать в такой ситуации.

Ильич преследовал Борю несколько часов. Куда бы мой напарник ни пошел, он устремлял на него немигающий взгляд и палец его указывал на самые важные части Бориного нехилого тела. Сначала Борис пожимал плечами, потом стал смеяться и отпускать по адресу Ленина шуточки. Тот и ухом не вел. Потом я заметил, что мой друг стал от нищего прятаться – то за колонну зайдет (будто от солнца хоронится), то в супер заглянет – в туалет или купить что-нибудь. Нищего это не смущало, он терпеливо ждал появления Бориса и продолжал свое дело. Я хотел поговорить с надоедой, однако при моем приближении Ильич переходил на другую сторону улицы.

На следующий день все повторилось. Я старался отвлечь Борю разговорами, но он был напряжен и плохо меня слушал. Тогда я спросил его напрямую:

– Неужели ты веришь, что этот тип может причинить тебе зло?

– Не знаю, но он меня достал, попробовал бы ты быть спокойным, когда на тебя так смотрят!

– Не обращай внимания.

– Легко сказать.

Работники магазина и наши постоянные покупатели заметили чуднóго нищего. И началось. Евреи ведь обожают советовать.

– Вызовите полицию!

– И что сказать? Он никого не трогает, не оскорбляет.

– Надо с ним поговорить.

– Пробовали уже, да он иврита не понимает.

– Гнать его отсюда!

– За что? Сам в полицию угодишь.

И так далее.

Только арабские рабочие опасливо качали головами и старались и от нищего, и от Бориса держаться подальше.

Так прошло несколько дней. Бедный Боря менялся на глазах – побледнел, осунулся. Один раз пришел с забинтованной рукой.

– Что случилось? – спросил я.

– Собак мой на меня бросился. Ни с того ни с сего! Это он.

– Брось, Боря, ты сам говорил, что псина твоя дворянских кровей, а дворняги глупые, непредсказуемые.

– Нет, такого никогда не было. Пес меня обожал.

Все валилось у Бори из рук. Стал дома чинить солнечный бойлер – уронил на ногу тяжелый разводной ключ. Жена заболела, дочка задумала разводиться с мужем, сына оштрафовали на крупную сумму. Как-то я заметил, что Борис пришел на работу без пистолета. Сказал, что забыл дома. Как же! Было яснее ясного, что мой друг боится. Промолчав целый день, он признался:

– Еще сам собой выстрелит.

А наш Ильич совсем обнаглел. Стал подходить все ближе и ближе. Боря, несмотря на все мои уговоры, решил поменять место работы. Я заметил, что у него стали дрожать руки.

В конце концов нищий подошел к Боре вплотную. Его вытянутый палец почти коснулся Бориной груди. И тут мой напарник с собой не совладал. Он сильно толкнул Ильича и тот, падая, сбил с носа противника очки. Ослепший, рассвирепевший Борис замахал руками, шагнул вперед, послышался противный скрежет… Я подобрал раздавленные очки, достал мобильник и позвонил в полицию. Услышав мой корявый иврит, дежурная обещала прислать русскоязычного полицейского.

Патрульная машина прибыла через несколько минут. Выслушав объяснения и проверив на всякий случай наши документы на право ношения оружия, полицейский подошел к Ильичу, который, как ни в чем не бывало, сидел на своем обычном месте. О чем они говорили, мы не слышали, но разговор, по-моему, шел по-английски. Оказалось, Ленин немым не был. Затем сержант подошел к нам и сказал, что сожалеет о случившемся и советует Борису подать жалобу в полицию. Только суд может решить, кто здесь прав, а кто виноват. А нищего он предупредил, чтобы к охранникам не приближался. Борис прямо таки задохнулся от возмущения. Парень покачал головой и тронул моего напарника за плечо:

– Скажу тебе как земляку: плюнь на это дело, купи новые очки. Ведь работы у деда нет, собственности нет. Что ты с него возьмешь?

На следующий день Боря не пришел, видно, очки заказывал. Я решил поговорить с чертовым стариком начистоту. Английского я не знал, и обратился к нему с речью по-русски. Говорил я долго и, как мне кажется, убедительно. И что вы думаете? Ильич не возмущался, не перебивал, слушал внимательно. В конце своего рабочего дня, собрав, как обычно, рюкзачок, он подошел ко мне. Я напрягся. Но нищий, глядя на меня своими васильковыми глазками, протянул мне две двухсотшекелевые купюры и сказал на хорошем иврите:

– Передай своему другу. Это на новые очки.

Открыв рот, я машинально взял деньги. Нищий пожал мне руку и улыбнулся знаменитой ленинской улыбкой.

Самое смешное, но новые очки Бориса, небьющиеся, в красивой оправе, стоили точно четыреста шекелей, он мне квитанцию показал. Деньги Ильича он брать сначала не хотел, говорил, что они от самого дьявола. Но пришлось взять, ибо Ленин больше у магазина не появился.   

У товарища моего все наладилось: жена выздоровела, дочка помирилась с мужем, сын нашел хорошую работу. А я иногда достаю из кармана блестящий евро, смотрю на него и думаю о странах, в которых никогда не бывал.