ПАЛИТРА АЛЛИТЕРАЦИЙ. ЧУДО ЯЗЫКОТВОРЧЕСТВА

В богатом арсенале художественных средств Л. Аксельруда, кроме метафорической живописи словом, впечатляющие примеры которой приведены в предыдущих главах наших заметок, достойно представлены и приемы звуковой изобразительности. Так,
в лирико-философском стихотворении «Басмаческой пулей» она доведена поэтом, не побоимся сказать, – до совершенства.

 

Испытанный яростным ритмом погонь,
понуро за гробом брёл верный твой конь.
И пыткою мучила поступь копыт.
«Убит он, – твердили копыта, – убит...»

Звезда умирает, но свет – никогда.
До нас он доходит. И мне сквозь года
по-новому слышится песня копыт:
«Ничто не забыто! Никто не забыт!»
1974

 

Подобная инструментовка, основанная не на отдельных буквах, а на слогах, даже целых словах, являясь характерной для всей поэзии Л. Аксельруда, встречается уже в его ранних
стихах из школьных лет: «Долговязый вяз транжирит золото», «Высится гора на горизонте, где её венчает вечный снег», «Плохо дроби делит Анка. В этом деле – дилетантка».

 

ПЕРВАЯ ВЬЮГА
Я слышу в пути сквозь ушанку свою
иронию воющей вьюги:
«Юнец, повоюй-ка со мной, повоюй!
Это тебе не на юге!»
1950

 

На первый взгляд, миниатюра о вьюге может показаться инструментованной (в подражание голосу стихии) всего лишь точечно – на гласную «ю». Однако, в строфу вглядевшись, мы легко обнаружим здесь созвучные друг другу целые слова –
такие, как «воющей», «свою», «повоюй» с общим для всех «вою», которое слышится в самом слове «вьюга», в его первом слоге. Короче говоря, перед читателем – не по годам искусная работа юного автора по звуковому оснащению стихов.

Не задерживаясь на примерах звукового параллелизма в более поздний период («На рога карагачами подняты...», «Рот ритуально ратует за мир», «Печатный шаг почётных караулов», «Сосед соседыч мой седобородый», «B пыль пали мы – от пуль
фашистских в поле», «Воловье поголовье валунов», «Елейное явленье. Юбилей», «Нагрудный оркестр наградных побрякушек», «Где Брут с его брутальным баритоном?», «Растаял лёд солидности людской»), обращаем внимание на следующие стихи:

 

Надеюсь, что минует он меня,
взрыв мины, именуемой – аппендикс.
С рожденья мини-бомба эта в нас.
1989

Вчера ещё не нужная ни печке,
ни сигарете, вынутой из пачки,
в мир после спячки в тёмном коробке
явилась спичка, чувствуя себя
пусть маленьким, но всё же Прометеем.
1999

 

Здесь та же перекличка близких по звучанию слогов, корней, целых слов, что и в перечне отдельных строк, приведенных выше. Однако созвучия эти, в отличие от предыдущих,
рассредоточились по всему пространству каждой из миниатюр (как и в стихотворении «Басмаческой пулей», процитированном в начале главы), образуя их фонетический костяк, выполняя свою не только интонационную, семантическую, но и композиционную функцию. Такой прием, отмеченный авторским своеобразием Л. Аксельруда, наиболее часто и эффективно применяется именно в его пятистишиях, являясь еще одной их отличительной чертой.

 

Громады туч, устроив дню погром,
грозою изошли, как разгрузились.

Теперь они лохматой грязной сворой
на запад отступают, огрызаясь,
а ветер в хвост и в гриву чешет их.
1980

 

Однажды в мини-комнату ко мне
фортуна через форточку влетела.
Тогда сосед мой растворил пошире
все окна своего большого дома.
Но фортель не удался: ни-ко-го.
1997


В холо пьем наркоманстве долгой службы,
в пылу опережающих оваций,
хлопочущих о культиках и культах,
о сколько старцев, деятелей бывших,
прохлопало единственную жизнь!
1992

 

В творческую палитру Льва Аксельруда, кроме того, входят и неологизмы. И вовсе не потому, что ему тесны рамки языка. Поэт к языку относится как к живому существу, которое должно развиваться, с которым можно поиграть и насладиться этой игрой. Поэт любит слово, и оно отвечает ему взаимностью и как бы радуется вместе с ним, когда мастеру, чудотворцу языка, в очередной раз удается выявить, высвободить его
скрытые резервы.

Так, благодаря слоговой инструментовке стиха, между словами, во многом далекими друг от друга, вспыхивают искры художественного взаимодействия. Нередко возникают и неологизмы, органично сочетающие в себе неожиданность новизны – и мотивированную
контекстом естественность. Разве не естественно, не уместно звучат они хотя бы в двустишиях, сочиненных еще школьником в конце сороковых годов прошлого столетия?

 

Пьёт, не чокаясь, весь свой век
дурачок-нутый человек.

Или:

В лесу за мишку выскочила ведьма,
и с той поры зовут её – Медведьма.

 

А вот примеры из пятистиший и не-пятистиший последующего времени: «Война, война... Чего вы развойнялись?!»     «Друг на друга глядят наши с тобой дома. // Между ними, по-моему, установились // добрые окно-шения».  /  «Республики банановые. В каждой есть непременно свой бананопарт» . /  О Кабане, который наломал немало дров, «в лесу осуществляя хрюководство».  /  О пасечнике, над чьей головой «пчелиный рой навис гудящим нимбом. Обожествлён при жизни пчеловек». /   О проза-седавшемся писателе – с пухлой папкой протоколов.

А также: /  «Але-пса-ндр и Ла-ри-сучка лаются снова». /  «Кой для кого действительно тяжёл день после выходного – пьянедельник». /  Об озере, где, рано утром сойдясь, высятся макетами зданий ряды белоснежных яхт: «Прекрасен
мокрорайон на южной окраине города...» /    О функционере, побывавшем «в генеральных секре-царях» . /  «Но засевшие в швах великодержавного френча // гниды ждут вошь-кресения. Всё ещё ждут».
 

ТЕАТР ПОЭЗИИ КАК ЖИВОЙ ПАРАЛЛЕЛЬНЫЙ МИР

Небо и море, горы и деревья, погодные явления и времена года занимают значительное место в поэзии Льва Аксельруда, кого, однако, мы не стали бы называть пейзажистом или певцом природы, ибо она как таковая вовсе не является темой его стихов. Поэтический эквивалент снежной вершины и прибоя, весны и осени, грозы и листопада – это прежде всего образный проводник авторских мыслей и чувств, имеющих отношение ко всему широкому спектру бытия, что убедительно подтверждается пятистрочиями поэта, которые в своем подавляющем большинстве представляют собой метафорически поданную философскую лирику с ее умным сердцем и с ее умом, обретшим сердечность.

 

Я – мысль твоя, поэт. Прошу тебя
придать мне образ моря, или, неба,
иль непокорных гор. Прикрой меня.
Ранимая – вся в шрамах – не могу
нагой являться людям...
1975

 

В поэзии Льва Аксельруда, кроме всего, явно ощущается и драматургическое начало. Нет, мы не говорим о его пространных произведениях, написанных открыто в форме диалога – таких, как «Вельможа», «Приговор», «Столица», «Тараканы», «Слово и правда», а также большая драматическая поэма о Николае Лобачевском. Мы также не говорим о стихотворениях Льва Аксельруда с развернутым сюжетом, в которых замечательно воссозданы трагические события и образы («Гайдн. Прощальная симфония», «Мать», «Баллада об упорстве», «Пискарёвское»). Драматическое напряжение, внутренний спор
присутствуют во многих сугубо лирических стихах поэта. В том числе и в миниатюрах.

При чтении четырехтомника, где налицо одухотворенная зрелищность образов, постепенно складывается впечатление, что пред тобой грандиозный, невиданный доселе театр – тот «живой параллельный мир», каковым, в сущности, и является подлинное искусство. И обитают в подобном мире перебывавшие во множестве ипостасей те или иные объекты природы, в том числе горы: «Горб за горбом – бредёт хребет Тянь-Шаня,
// навьюченный тюками облаков». «А я тоже с юга, где казаном  //  дымится зимой Иссык-Куль, // где, сгорбясь, на мягкой кошме снегов // аксакалами горы сидят».

О череде гор, следующих друг за другом, словно строфа за строфой: «Эпос каменный, вечностью созданный».

О заснеженных горах во весь горизонт: «Белозубая улыбка планеты». И еще о них же: «He  в горы ль, в эти пики-небоскрёбы,  // перерастает наш микрорайон?  //  У города, похоже, свой Манхэттен».

 

Облакам над степями живётся не сладко.
На кого опереться, главу преклоня?
Может, степь – это стартовая площадка
гор вели ких, что в небо зовут и меня.

Словно степь, всё живу в ожидании гор.
1974

 

Вулкан безымянный, который считался потухшим,
сегодня вспылил и впервые с горячностью юной
всё высказал, что на душе наболело,
небу прямо в лицо. В этот день и обрёл он
громогласное имя своё.
1974

 

   Перефразируя мощную метафору Льва Аксельруда «гор каменные гроздья», хотим заметить, что процитированное выше – лишь горсточка из полновесной грозди строк его о горах. Нам и далее придется довольствоваться подобным минимумом, говоря о метафорической многозначности других образов природы.

Вот какие изменения, подобные рoлям, претерпевает море в стихах поэта: «Многократно движенье прибоя к земле,  //  словно это людьми, что заполнили берег,   //  вызывается море на бис».

«Старый боцман, на пенсии сидя, //  даже здесь, далеко от воды, // частью моря себя ощущает. //  Пo тельняшке его, белея, //  чередою идут валы».

Про те же валы, идущие от горизонта: «Как будто во всю благозвучную ширь  //  взволнованно дышит мехов разворот. // Послушаем море».

О северной стуже: «И тут зима сморозила такое, // что бухта сразу так и обмерла – // до вешних дней ушла в медвежью спячку».

Или такое удивительное по лиризму, чувству природы, образности стихотворение юного, двадцатилетнего мастера, которое было написано полвека назад и до сего дня нисколько
не устарело. Уверены, что этому шедевру суждена  долгая жизнь.

 

 Я И МОРЕ

Лежишь предо мною, одно из морей,
по-своему мир этот чувствуя.
Я льщу себя мыслью: созвучна моей
полуночно-лунная грусть твоя.

Прибоем своим ты опять и опять
о чём порываешься мне рассказать?
О чём же сказать тебе хочется?

Как будто опомнившись – вдруг не пойму,
уходишь в себя, отступаешь во тьму,
в большое своё одиночество.
1954

 

 Не менее интересны у Льва Аксельруда образные метаморфозы деревьев: «Над чернотой омытого асфальта  // желтеют минареты тополей».   / О березе: подобно России самой, она «стояла у здания военкомата,  // и лист её каждый под небом тревожным
//  казался повесткой защитного цвета  // в прожилках солдатских дорог».  /  О дубе, феномене среди деревьев: «Как цельная натура, не желая  // размениваться в пору листопада,  // он полное своё собранье листьев  // проносит сквозь морозы и снега».
/ О колодце, что показался «формой для отливки» изящных кипарисов: «…Вот они,  // застывшие, вокруг него стоят –  // так, словно бы сработаны сегодня». *И снова – о тополе и березе:

 

До утра у хирурга светилось окно.
До утра, прожигая холодные тучи,
в небе месяц горел, как бессонный вопрос.

Став бледнее ещё, у больницы стоит
облетевшая за ночь берёза.
1980
 

Уйду – и обернётся обелиском
пирамидальный тополь, мной взращённый.
И вы поймёте: этот пух весенний –
моя неумирающая нежность
к живому миру, что оставил я.
1976

Всё мимо, мимо – облака плавучие.

 

Солончаковой белизной ствола
над тёмным островком воды светясь,
стоит берёза посреди степи.

 

Лишь тополь рядом – смуглокож, как Пятница.
1974

 

Известное тютчевское утверждение о том, что природа «не слепок, не бездушный лик», вполне могло бы послужить эпиграфом, например, к следующей миниатюре Льва Аксельруда: «Печален этот снег предновогодний, //  как будто в пух и прах превращены //  изорванные в клочья письма, письма... //  Природа тоже, видимо, не прочь //  и боль, и стыд оставить за чертою».

Живыми назвали бы мы и такие картинки поэта: «Бор мнится многоногим табуном  // в попонах снега. Кое от кого  // остались, впрочем, только пни-копыта».

«Урчанье вскормлённого снегом ручья. //  Блаженно потягиваясь, дорога  // под солнышком спину свою выгибает». * «Снег с надеждой глядит в небеса:  // подкрепления свежего ждёт он». * О межгорной долине: «Ты похожа на руки, что сложены ковшиком  // и протянуты жадно к дождю». Или:

 

Перед входом в парк весенний ждёт кого-то липка.
Видимо, ещё ни разу в парке не бывала.
У неё цветущий возраст. Вся поёт, как улей.
Хорошо б со стройным вязом постоять в аллее!

В воздухе медовый запах первой-первой грусти.
1974

 

Совмещающие в себе родниковую простоту, целомудренность чувства и будто продиктованную каким-то абсолютным слухом психологическую точность сравнения, эпитетов, деталей, эти стихи рождают в нас иллюзию того, что в липку вселилась душа
юной девушки. Короче говоря, липка тут – больше чем липка.

Как следует из всех остальных цитат, растение у Л. Аксельруда больше - чем растение, море больше - чем море, горы больше - чем горы. Ибо в его вселенной за каждым предметом, за каждым явлением природы стоит оживляющая их,  дарящая им частичку
себя личность поэта, нередко брезжит эпоха сама, что отличает его от множества других авторов, в чьих стихах море – всего лишь большая вода, а горы – всего лишь каменные громады.

Эта особенность образной системы Л. Аксельруда чаще всего реализуется через двойственный характер его тропов с их расширительным, объёмным значением. Так, слова «цветущий возраст» из стихотворения о липке могут в одинаковой мере
относиться и к растению, и к молодому человеку. Так, выражение «и мокрого местечка не осталось» применимо и к недавно живому существу, и к бассейну.

Так, бывшие завсегдатаи партсъездов в ладоши «прохлопали» и одновременно прозевали свою единственную жизнь. Так, стихотворение «Павлодар», поэту Павлу Васильеву посвященное, полностью опирается на такие двуединые тропы. Перечень
подобных примеров можно продолжать и продолжать.

 

ИЗ ВЕКА ДВАДЦАТОГО В НОВОЕ ТЫСЯЧЕЛЕТЬЕ

Со времени выхода в свет двухтомника Лев Аксельруд, кроме других произведений, написал еще несколько книг пятистрочий, и теперь собрание миниатюр в четырехтомнике  значительно возросло. Сам факт нынешнего издания имеет еще и символическое
значение: из двадцатого века, как из «своего корабля», поэт уверенно шагнул в открытый «космос нового тысячелетья».

 

Стихи Л. Аксельруда последних лет по-прежнему необыкновенно образны, наполненно-лаконичны и по-мужски сдержанно-эмоциональны. Для них характерны тот же широкий
тематический диапазон, то же пристальное внимание к подробностям бытия по принципу «остановись, мгновенье, ты прекрасно!», та же высокая простота, подобная многозначной простоте солнечного луча с его «жгучим спектром непокоя», та же крупная, нередко с космическим разворотом, подача материала.

 

На эти воды, будто Ной – с ковчега,
я с берега высокого смотрю.
Сам океан к земле многострадальной
сегодня возвращается приливом
горько-солёной памяти своей.
1996


Каждый раз – с небом звёздным один на один –
я себя человечеством ощущаю.
Днём, когда так легко утонуть в суете,
Космос, чувствую, держит меня на плаву –
тот, что с ночи во мне остаётся.
1997

 

Свежесть и точность метафорического языка, глубокое отношение к слову как к таковому, к его корневой, этимологической и семантической сущности, обновление слова посредством неологизма, гармония содержания и формы, отличающейся как щедрым разнообразием ритма, строфики, звукописи, так и изобразительным многоцветьем стиха, – все это сочетается у Л. Аксельруда с приоритетом поэтической мысли. При этом следует
особо подчеркнуть: его талант, в силу своей неуемной энергетики, от первой до последней строки настроен на творческие поиски, новизну, художественные открытия, которые являются для этого несравненного мастера главным мерилом поэзии вообще.

Вот лишь несколько примеров из его последних по времени стихов, как раз и отмеченных такой новизной. Здесь автор в самом обыкновенном умеет находить незаурядное, как в отработанных жилах иной старатель все еще находит золотые слитки:

/ «Курильские дымятся острова – // окурки в синей пепельнице моря».  / «А тут, и впрямь набравши в рот воды,  //  вулканмолчит. Но, озеро, тебе  //  спокойно ль в пасти кратера лежится?»  / «Огни, огни… Пред ним бессонный город  //  как со свечами

 юбилейный торт».   / «В просторах тундры светится окно
// далёкой ложкой мёда в бочке дёгтя» Или:

 

Туча днём водолеем работает.
Устаёт, но домой не спешит.
Там её ожидает холодная,
та ночная постель белоснежная,
что в горах разлеглась ледником.
2000


Стихия. Небо в молниях и грохоте.
Одновременно под церковным куполом
звучит орган аккордом в двадцать труб.
Как будто предо мной – громоотвод,
грозу преобразующий в гармонию.
2002

 

Изданная в 1983 году многожанровая книга Л. Аксельруда называлась – «Тембр». Голос автора, его лирико-философское стержневое звучание, поддержанное обертонами, действительно отличается от других голосов в русской поэзии своим
неповторимым тембром. К разряду обертонов поэта мы бы отнесли веселую гиперболизацию, словесную игру и прямо-таки живую изобразительность в его стихах для детей, а также мягкую иронию, порой сарказм в произведениях для взрослых читателей.

Здесь мы встречаем Кефира Петровича, поучающего: «Ну куда торопишься! Ты ещё молоко.  //  Скиснуть успеешь».  / Рыцаря, страдающего запорами, как будто «даже со своим дерьмом  //(не говоря о злате в сундуках),  //  он, скупердяй, не в силах был
расстаться».  / Чиновника: «Он многих, говорят, на службе "съел". // Гляди: кадык его и тот похож // на кролика, торчащего в удаве». И еще две миниатюры:

 

Как чеховское ружьё, на стене
висит мухобойка из тонкой пластмассы,
готовая выстрелить в акте последнем.
Вот только успеть бы – покуда из мухи
не сотворили слона.
1993



 

«Ах, няня, так?! Тогда не буду какать», –
с горшка поднявшись, объявил малец,
увенчанный белёсыми кудрями.
Не с той ли первой в жизни забастовки
и начался когда-то путь вождя?
2003

 

Стихи этого плана характеризуются у Л. Аксельруда прежде всего остроумием, а то и парадоксальностью мышления, когда поневоле вспоминается пушкинское «и Гений, парадоксов друг». Вот, к примеру, прекрасный парадокс из аксельрудовского, даже
не сатирического, скорее – лирического двустишия «Полюс зноя»:

 

Июль. В такие пекловые дни
тень ищет, где бы спрятаться в тени.

 

В этой нашей мозаике, где жанр заметок на полях сочетается с широтой литобозрения, нами процитировано фрагментарно и в полном объеме около ЗОО произведений высокой пробы, среди которых, на наш взгляд, немало шедевров. И хотя применительно к одному автору такое обилие художественных удач – явление беспрецедентное, тем не менее достоинство поэзии Л. Аксельруда этим не исчерпывается. Великолепных примеров в ней достаточно еще для нескольких таких же больших подборок цитат, стоит лишь
обратиться к остальным сотням и сотням миниатюр поэта, а также к его относительно протяженным стихотворениям и поэмам.

Такова фантастическая щедрость художника, сотворившего целый мир самобытных образов, как будто явились они к нам не из-под авторского пера, а из сказочного рога изобилия! Мы благодарны Л. Аксельруду, который продолжает радовать нас лирической напряженностью своей неутомимой мысли, смелостью и размахом ассоциаций, живой осязаемостью и яркостью тропов, а также врожденным чувством меры, чувством формы, чувством единственно точного слова. И еще поэт импонирует нам энциклопедически широкой амплитудой тематики, идущей от его чуткого, открытого всему миру сердца .

Короче говоря, вослед многим известным литераторам и просто любителям поэзии, мы не можем не признаться в том, что нам ИНТЕРЕСНО читать Льва Аксельруда. А интересен он не только способностью открывать необычное в обычном, не только эстетической стороной своих стихов, но также их удивительной информационной наполненностью, их познавательностью, так как, в отличие от лириков, вертящихся только «вокруг своего пупа», поэт впустил в свои стихи и поэмы весь окружающий мир с его природой, с его историческим прошлым и современностью.

За пределами этих заметок осталось еще много вопросов, много наблюдений, но и теперь каждый фрагмент, где затронута та или иная тема, может послужить отправной точкой для отдельного, глубокого исследования поэтического феномена. Ну а пока, будучи
лишь первым (с нашей стороны) прикосновением к творчеству поэта, наша работа могла бы быть названа эскизом, скажем, монографии.

Произведения Л. Аксельруда – это поэзия на вырост, и потому большое Время, которому всегда было свойственно производить переоценку, работает на него, новатора по сути своей и, похоже, неисчерпаемого Художника слова, кому, не сомневаемся, суждено
занять достойное, только ему предназначенное место на русском литературном Олимпе.

Убеждены: стихи Л. Аксельруда, особенно его миниатюры (к ним вполне применимы слова Л. Толстого о том, что «простота, краткость и ясность есть высшее совершенство формы искусства, которая достигается только при большом даровании и большом
труде»), достойны того, чтобы войти в сокровищницу не только отечественной, но и мировой поэзии.

Работу свою завершаем высказыванием замечательного поэта Е. Винокурова, которое как нельзя лучше подходит к теме нашего разговора, посвященного Льву Аксельруду, великому мастеру малой (да только ли малой?) формы: «Если человек может создать
афористическую миниатюру, ему ни к чему ту же мысль или ощущение разводить в ведре воды. Лирика – это мгновенный удар. Наговорить лишнее – значит погубить мысль, погасить искру ощущения. Древняя китайская поэзия учит изяществу и краткости,
важнейшим, на мой взгляд, качествам лирики. Красивая капелька мудрости переживает тысячелетия, доходит к нам через пространство и время, и мы вздрагиваем, как вздрогнул первый читатель...» Воистину так!

2001 – 2003, 2005. Москва