Баадур Чхатарашвили

 Новый год

 

     

  Бутхуз отстрелял последнюю ленту и отложил пулемёт на спинку втиснутой в тело баррикады садовой скамейки. Вороватый порыв запоздалого декабрьского ветра, встрепав волосы убитого утром ополченца, умчался в сторону Эриваньской площади, перекатывая по пути пустые гильзы. От ступеней парламента ползком пробирался седой горожанин. Лавируя между скелетами сгоревших автомобилей, пластун забирал в сторону ближайшего переулка.

- Бывший гимнаст,– решил Бутхуз, – вон как отжимается.

С противоположной стороны пошла длинная очередь. Стрелок палил наугад, и пули, срезав ветки с платана, под которым залёг Бутхуз, улетели в сторону старого арсенала, где, собственно, и положено быть пулям, но на середине пути пули устали и, потеряв силу, упали в мутную воду Куры.

- Пойду я домой, ноги замёрзли.

- Чёрна! – заорал пулемётчик, махнув рукой в сторону командира. Командир постреливал из калашникова, пригнувшись за бетонным парапетом церковного двора. Заметив суету Бутхуза ,  вопросительно вывернул ладонь. Бутхуз указал в сторону проспекта, стукнул по наручным часам и задрал два пальца, Чёрна кивнул. Взвалив на плечо пулемёт, Бутхуз обогнул баррикаду и направился к дому.

У здания старого телеграфа проспект перегораживала толпа болельщиков. В эту сторону не стреляли, тут была зона наблюдения и обсуждения войны. Раздвигая прикладом спорщиков, Бутхуз пробрался к замызганному подъезду, поднялся на третий этаж и толкнул сохранившую остатки резных завитушек дверь.

В коридоре вкусно пахло. Бутхуз пристроил пулемёт за вешалкой и  стянул грязный бушлат. Из-за кухонной двери, отряхивая с ладоней муку, выплыла тётя Верико:

- Вахтанги, пришёл сынок, а что, этот кретин ещё в подвале сидит?

- Сидит, тётя Верико, сидит, куда он денется.

Следом  из кухни вылетела недавно вселившаяся провинциальная шлюшка:

 – Не смейте грязными своими языками пачкать имя святого человека…

Прежде чем патриотка шмыгнула за свою дверь, Бутхуз успел поддать ботинком в обтянутый чёрной юбкой зад. После Бутхуз протопал в ванную, понаслаждался, намыливаясь, растёрся чьим-то полотенцем и пошёл к себе. Проходя мимо двери шлюшки, ткнул кулаком

 - Последний раз предупреждаю, будут к тебе звиадисты шастать, всех перестреляю…

В комнате Бутхуз стащил ботинки и повалился на диван. Старый друг ласково прогнулся под хозяином, приспосабливая провалы набивки под Бутхузовы выпуклости. В комнате было тепло.

 – Верико натопила, а вот и она, – дверь скрипнула, необъятная Тётя Верико появилась с тарелкой в руках:

-Вахтанги, сынок, я хачапури испекла, тебе на войне голодно, поешь. Да, а Розиного Мишку сегодня ранили, час назад привезли, он возле телестудии воевал. Ты к нему пока не ходи, ему морфий сделали, он спит. В плечо и ногу ранили, там вся комната кровью залита. Сурен Вартанович смотрел, сказал - жить будет, главные органы не задеты, только рука не поправится, сустав разбит. Роза на кухне сидит, плачет, я к ней пойду, поесть отнесу.

- Будет плакать, Тетя Верико, у неё кроме Мишки никого нет. А что Малхазовича не видно? Куда делся?

- Аа, этот старый дурак никогда ума не наберётся. С утра заладил: «Плевал я на войну, коммунистам не верю, звиадистам не верю, демократы сволочи, один, говорит, у меня праздник – новый год, буду встречать как человек». Завёл свой драндулет и уехал.

- Куда уехал?

- Куда он мог уехать, чтоб его ненасытный живот лопнул, вино, наверное, поехал добывать. Вахтанги, может, сегодня воевать больше не пойдёшь? Новый год встретим, а этот дегенерат пусть сидит пока в подвале, я маме твоей, покойнице, слово дала, беречь тебя обещала, оставайся сегодня дома…

- Тётя Верико, как войну закончим, я с моим пулемётом избирательную компанию тебе устрою и президентом посажу…

- Чтоб ты пропал, болтун. –  Верико двинулась из комнаты.

Не вставая с дивана, Бутхуз потянулся к оставленной на затёртом письменном столе тарелке, отломил ломоть, сглотнул, облизал пальцы и, удобнее пристроив голову на валике, поднял с пола томик Рильке:

 

                   Господь! Большие города

                   Обречены небесным карам.

                   Куда бежать перед пожаром?

                   Разрушенный одним ударом,

                   Исчезнет город навсегда…

 

Отложив книгу,  Бутхуз встал с дивана и вышел на балкон. Справа ухнуло – в окно старого "Интуриста" влетел снаряд, занялось рыжее пламя, толпа заволновалась, отхлынула. Из проулка выползла пожарная машина. По выдвинувшейся лестнице взобрался мальчуган в каске, открыл кран на конце брезентовой кишки и стал поливать огонь. Справа снова ухнуло - новый снаряд впечатал пожарника в горящее.

- А ведь говорят,  дважды в одно место не попадает. - Бутхуз перегнулся через парапет. Внизу суетились, пытались отнять у машины искорёженную лестницу. Стрельба участилась, сквозь треск автоматов пощёлкивали одиночные выстрелы.

- Снайперы хреновы. Всё, хватит с меня этого бардака, уеду. Чингачгук в Таганрог зовёт, там наших полно, одними арбузами прокормлюсь. Тепло, море и никакой войны. В задницу их демократию, пусть без меня разбираются. Арам на книги глаз положил, баксов пятьсот сдеру с этого клопа за всё. Сегодня же отдам, и вперёд, на Азов, а там - как Бог решит.

Бутхуз вернулся в комнату, выудил из под стола цинку с боезапасом, откинул крышку и заглянул внутрь. Патронов в цинке оставалось на две серьёзные очереди.

 - Ну, и тем более, воевать нечем, и хватит.

Натянув ботинки, Бутхуз двинулся в коридор, обдумывая на ходу вероятное местопребывание Арама. Приоткрылась входная дверь, в образовавшуюся щель протиснулся Малхазович:

- Ва, Вахтанг, ты куда? Я приехал, индюка привёз. – Малхазович воздел руку с ощипанной птицей, вторая рука сжимала тесёмки туго набитой авоськи. – К такой матери вашу войну. Я вот в Кахетию смотался, ветчину добыл, сыр.  Новый год не каждый день бывает. Ты далеко не ходи. Ребята придут - встретим праздник как предки наказали.

- А кто будет? – заинтересовался Бутхуз.

- Все будут, – заверил Малхазович. – Арчил сказал – «пешком приду».

- Не дойдёт, далеко.

- Кто не дойдет, Арчил не дойдёт? Арчил доползёт, коли идти не сможет. Вы, сопляки, нас вашей войной не пугайте. Город, сынок, есть город. Война войной, а традицию соблюдать надо, иначе города не станет.

Малхазович поволок трофеи в сторону кухни, приостановился  и обернулся к Бутхузу:

 - А что, эта новая, – и кивком указал на дверь, – совсем безнадёжная? Может, ей просто нормального мужика надо, забудет свой больной патриотизм, а?

-Вот ты её и полечи, – хмыкнул Бутхуз, после задумался и позвал:

– Малхазович, а ты вино привёз?

- В машине, я же не сторукий, всё сразу тащить.

- А где вино брал?

 - Карденахское.

- Поклянись…

- Ва, я что тебе сопляк, врать? Говорю – чистое Карденахи.

Бутхуз надел бушлат, вернулся в комнату, забрал цинку с патронами. Проходя мимо кухни, крикнул Малхазовичу:

– Я к девяти вернусь, без меня не садитесь.

Спускаясь по лестнице, приостановился поправить врезавшийся в плечо пулемёт:

«Если экономно, растяну патроны часа на два, и бегом к Малхазовичу, Карденахи сегодня на улице не валяется…»

 

Солнце

 

"Солнце ночью опускается в море. Морем же плывёт оно на Восток, а утром поднимается на небо. Вечером, опускаясь в море, солнце рассыпает вокруг золото…" *

 

   Бутхуз привалился спиной к стене кладбищенской молельни. Неподалеку лежали тела расстрелянных:

   «Как тихо, даже птиц не слышно. Природа после стрельбы замирает, скорбит по убитым. А солнцу все равно. Катится, себе, к морю. Нет ему дела до нас».

   Из-за окраинного дома появились люди. Впереди, со связанными руками, шли двое.

- Командир, этих живьём взяли.

- Сажайте их рядом, побеседуем…

 Бутхуз повернулся к соседу:

  – Ополченец?

- Да.

- Откуда?

- Из ущелья.

- Там две деревни.

- С ближней, что у реки…

- Ну, и зачем ты здесь?

- Я свою землю защищаю…

- От кого? От них? – Бутхуз указал на мёртвых. – Что молчишь? Не отворачивайся. Их-то за что убивал?

- Я их не убивал, я солдат, я не убийца.

- Щенок ты, а не солдат. Там твои соседи лежат. Ты смотри, смотри,  не отворачивайся. Покажи руки.

   Бутхуз развернул сидящего, – грязные, в копоти, стрелял значит.

- Я в ваших солдат стрелял, я не палач. – Ополченец закрыл лицо ладонями.

Бутхуз поднялся с земли, встал против второго пленного:

 – Ты когда шёл,  носок тянул, как на параде. Кадровый? Что молчишь? Борода не поможет, по выправке вижу - офицер.

- Я ополченец, местный.

- Врёшь, у тебя говор гортанный, здесь так не говорят. Покажи руки, – чистые. Командовал, значит, приказывал, а твои люди расстреливали.

- Я офицер по связи…

- Не верю, у тебя глаза убийцы. – Бутхуз повернулся к солдатам. – Приведите мальчика. Ты допустил промашку, офицер по связи. Когда убиваешь, свидетелей оставлять не надо.

Из молельни вышел взводный с подростком. Мальчик обхватил руками Бутхуза и спрятал лицо у него на груди.

 – Всё кончилось, малыш, не бойся ничего… Посмотри сюда, этот убивал?

- Нет. Он стоял вон там и плакал, потом кулак  наверх поднял и смотрел на небо,  что-то кричал. Я не слышал что, выстрелы мешали.

- Ты его знаешь?

- Да, он из верхней деревни, дружил с моим братом.

- А этот?

- Этот командовал теми, которых вы убили, потом из пистолета стрелял в подранков.

- Ты сын Миндия?

- Да.

- Отец скоро придёт, мы по рации с ним связались. Там,– Бутхуз указал на убитых, – из твоей родни есть кто?

- Сестра…

- Не плачь, сынок, не плачь…Взводный, раненых где устроили?

- В школе.

- Отведи мальчика туда, дайте ему таблеток каких, может, уснёт.

- А с этими что делать, расстрелять?

- Этому сопляку сломайте указательные пальцы и отпустите. Проведите его до реки,  наши  подстрелить могут. А этого привяжите к тому каштану. Пусть ждёт. Миндия скоро будет, с ним остальные мужчины идут.

Бутхуз повернулся в сторону моря. Солнце уже уходило, - над водой оставалась половинка золотого диска.

    Солнцу нет до нас дела. А у луны одна сторона чёрная – дабы не видеть, что мы тут творим. Луна смотрит на землю светлой стороной ночью, когда мы скрыты во тьме…

 

* - Грузинские народные предания и легенды.

 

Ветер

 

Бутхуз проснулся от боли. Болела нога:

– Как это наши эскулапы называют, фантомные боли?

Ветер поднимается, декабрь.

Перегнувшись с дивана,  Бутхуз подобрал протез:

– С добрым утром, деревяшка, отдохнул?

На кухне бывшая патриотка варила кофе:

– Вахтанг, налить чашку?

- Да, выпью одну, замёрз ночью.

- Нога болит?

- Ноет, погода портится.

- Вахтанг, я твой бушлат почистила, грязный был…И медаль надраила, сверкает, как золотая.

- Спасибо, родная, пойду я на вахту.

В коридоре Бутхуз столкнулся с Малхазовичем:

 – Как ты?

- Вот, Микел – Габриэла жду*.

- Прекрати эти глупости.

- Почему же глупости? Пора уже, кому я здесь нужен?

- Мне нужен, ей вон, – Бутхуз кивнул в сторону кухни, - нужен.

- Ночью Верико приснилась. Говорит: «Засиделся ты там, старый дурак, давай к нам. От Розы привет передала…»

- Хватит хандрить, сегодня пятница, хороший день, наскребу к вечеру на пару бутылок, зальём тоску.

Бутхуз надел бушлат, поднял свёрнутый в рулон коврик и вышел. По тротуару, разбрасывая окурки, прошелестел первый порыв ветра:

– Чёрт, холодно, мало прохожих будет…

    Цепляясь за ступеньки протезом, Бутхуз спустился в проём перехода. Из-за витрины парикмахерской выбежала девчушка с веником: – Батоно Вахтанг, подождите, я замету, мусор набросали на ваше место.

   Бутхуз расстелил коврик, опираясь о стену, уселся и пристроил рядом с протезом жестяную миску.

В форточке напротив появилась физиономия часовщика: – Вахтанг, кофе горячий, только закипел.

- Спасибо, Рубик, я уже выпил.

- Как замёрзнешь, позови, я мигом сварю…

  По лестнице спустилась девушка с футляром, отведя глаза, бросила в миску монетку.

- В консерваторию идёт, скрипачка – скрипичница, а может, просто хорошая девочка.

Бутхуз натянул поглубже вязаную шапочку и вытащил из кармана потрёпанную книгу:

 

                                   …Живущие в ночлежках ради бога

                                   Не мельницы, а только жернова,

                                   Но смелют и они муки немного.

                                   Один лишь ты живёшь едва – едва…  **

 

* В грузинском фольклоре ангел смерти, который приходит за душами умерших.

** - Р-М. Рильке.   " О бедности и смерти"