Бутхуз отстрелял
последнюю ленту и отложил пулемёт на спинку втиснутой в тело
баррикады садовой скамейки. Вороватый порыв запоздалого
декабрьского ветра, встрепав волосы убитого утром ополченца,
умчался в сторону Эриваньской площади, перекатывая по пути
пустые гильзы. От ступеней парламента ползком пробирался седой
горожанин. Лавируя между скелетами сгоревших автомобилей,
пластун забирал в сторону ближайшего переулка.
- Бывший гимнаст,– решил
Бутхуз, – вон как отжимается.
С противоположной стороны
пошла длинная очередь. Стрелок палил наугад, и пули, срезав
ветки с платана, под которым залёг Бутхуз, улетели в сторону
старого арсенала, где, собственно, и положено быть пулям, но на
середине пути пули устали и, потеряв силу, упали в мутную воду
Куры.
- Пойду я домой, ноги
замёрзли.
- Чёрна! – заорал
пулемётчик, махнув рукой в сторону командира. Командир
постреливал из калашникова, пригнувшись за бетонным парапетом
церковного двора. Заметив суету Бутхуза , вопросительно
вывернул ладонь. Бутхуз указал в сторону проспекта, стукнул по
наручным часам и задрал два пальца, Чёрна кивнул. Взвалив на
плечо пулемёт, Бутхуз обогнул баррикаду и направился к дому.
У здания старого телеграфа
проспект перегораживала толпа болельщиков. В эту сторону не
стреляли, тут была зона наблюдения и обсуждения войны. Раздвигая
прикладом спорщиков, Бутхуз пробрался к замызганному подъезду,
поднялся на третий этаж и толкнул сохранившую остатки резных
завитушек дверь.
В коридоре вкусно пахло.
Бутхуз пристроил пулемёт за вешалкой и стянул грязный бушлат.
Из-за кухонной двери, отряхивая с ладоней муку, выплыла тётя
Верико:
- Вахтанги, пришёл сынок, а
что, этот кретин ещё в подвале сидит?
- Сидит, тётя Верико,
сидит, куда он денется.
Следом из кухни вылетела
недавно вселившаяся провинциальная шлюшка:
– Не смейте грязными
своими языками пачкать имя святого человека…
Прежде чем патриотка
шмыгнула за свою дверь, Бутхуз успел поддать ботинком в
обтянутый чёрной юбкой зад. После Бутхуз протопал в ванную,
понаслаждался, намыливаясь, растёрся чьим-то полотенцем и пошёл
к себе. Проходя мимо двери шлюшки, ткнул кулаком
- Последний раз
предупреждаю, будут к тебе звиадисты шастать, всех перестреляю…
В комнате Бутхуз стащил
ботинки и повалился на диван. Старый друг ласково прогнулся под
хозяином, приспосабливая провалы набивки под Бутхузовы
выпуклости. В комнате было тепло.
– Верико натопила, а вот и
она, – дверь скрипнула, необъятная Тётя Верико появилась с
тарелкой в руках:
-Вахтанги, сынок, я
хачапури испекла, тебе на войне голодно, поешь. Да, а Розиного
Мишку сегодня ранили, час назад привезли, он возле телестудии
воевал. Ты к нему пока не ходи, ему морфий сделали, он спит. В
плечо и ногу ранили, там вся комната кровью залита. Сурен
Вартанович смотрел, сказал - жить будет, главные органы не
задеты, только рука не поправится, сустав разбит. Роза на кухне
сидит, плачет, я к ней пойду, поесть отнесу.
- Будет плакать, Тетя
Верико, у неё кроме Мишки никого нет. А что Малхазовича не
видно? Куда делся?
- Аа, этот старый дурак
никогда ума не наберётся. С утра заладил: «Плевал я на войну,
коммунистам не верю, звиадистам не верю, демократы сволочи,
один, говорит, у меня праздник – новый год, буду встречать как
человек». Завёл свой драндулет и уехал.
- Куда уехал?
- Куда он мог уехать, чтоб
его ненасытный живот лопнул, вино, наверное, поехал добывать.
Вахтанги, может, сегодня воевать больше не пойдёшь? Новый год
встретим, а этот дегенерат пусть сидит пока в подвале, я маме
твоей, покойнице, слово дала, беречь тебя обещала, оставайся
сегодня дома…
- Тётя Верико, как войну
закончим, я с моим пулемётом избирательную компанию тебе устрою
и президентом посажу…
- Чтоб ты пропал, болтун.
– Верико двинулась из комнаты.
Не вставая с дивана, Бутхуз
потянулся к оставленной на затёртом письменном столе тарелке,
отломил ломоть, сглотнул, облизал пальцы и, удобнее пристроив
голову на валике, поднял с пола томик Рильке:
Господь!
Большие города
Обречены
небесным карам.
Куда
бежать перед пожаром?
Разрушенный одним ударом,
Исчезнет
город навсегда…
Отложив книгу, Бутхуз
встал с дивана и вышел на балкон. Справа ухнуло – в окно старого
"Интуриста" влетел снаряд, занялось рыжее пламя, толпа
заволновалась, отхлынула. Из проулка выползла пожарная машина.
По выдвинувшейся лестнице взобрался мальчуган в каске, открыл
кран на конце брезентовой кишки и стал поливать огонь. Справа
снова ухнуло - новый снаряд впечатал пожарника в горящее.
- А ведь говорят, дважды в
одно место не попадает. - Бутхуз перегнулся через парапет. Внизу
суетились, пытались отнять у машины искорёженную лестницу.
Стрельба участилась, сквозь треск автоматов пощёлкивали
одиночные выстрелы.
- Снайперы хреновы. Всё,
хватит с меня этого бардака, уеду. Чингачгук в Таганрог зовёт,
там наших полно, одними арбузами прокормлюсь. Тепло, море и
никакой войны. В задницу их демократию, пусть без меня
разбираются. Арам на книги глаз положил, баксов пятьсот сдеру с
этого клопа за всё. Сегодня же отдам, и вперёд, на Азов, а там -
как Бог решит.
Бутхуз вернулся в комнату,
выудил из под стола цинку с боезапасом, откинул крышку и
заглянул внутрь. Патронов в цинке оставалось на две серьёзные
очереди.
- Ну, и тем более, воевать
нечем, и хватит.
Натянув ботинки, Бутхуз
двинулся в коридор, обдумывая на ходу вероятное местопребывание
Арама. Приоткрылась входная дверь, в образовавшуюся щель
протиснулся Малхазович:
- Ва, Вахтанг, ты куда? Я
приехал, индюка привёз. – Малхазович воздел руку с ощипанной
птицей, вторая рука сжимала тесёмки туго набитой авоськи. – К
такой матери вашу войну. Я вот в Кахетию смотался, ветчину
добыл, сыр. Новый год не каждый день бывает. Ты далеко не ходи.
Ребята придут - встретим праздник как предки наказали.
- А кто будет? –
заинтересовался Бутхуз.
- Все будут, – заверил
Малхазович. – Арчил сказал – «пешком приду».
- Не дойдёт, далеко.
- Кто не дойдет, Арчил не
дойдёт? Арчил доползёт, коли идти не сможет. Вы, сопляки, нас
вашей войной не пугайте. Город, сынок, есть город. Война войной,
а традицию соблюдать надо, иначе города не станет.
Малхазович поволок трофеи в
сторону кухни, приостановился и обернулся к Бутхузу:
- А что, эта новая, – и
кивком указал на дверь, – совсем безнадёжная? Может, ей просто
нормального мужика надо, забудет свой больной патриотизм, а?
-Вот ты её и полечи, –
хмыкнул Бутхуз, после задумался и позвал:
– Малхазович, а ты вино
привёз?
- В машине, я же не
сторукий, всё сразу тащить.
- А где вино брал?
- Карденахское.
- Поклянись…
- Ва, я что тебе сопляк,
врать? Говорю – чистое Карденахи.
Бутхуз надел бушлат,
вернулся в комнату, забрал цинку с патронами. Проходя мимо
кухни, крикнул Малхазовичу:
– Я к девяти вернусь, без
меня не садитесь.
Спускаясь по лестнице,
приостановился поправить врезавшийся в плечо пулемёт:
«Если экономно, растяну
патроны часа на два, и бегом к Малхазовичу, Карденахи сегодня на
улице не валяется…»
Солнце
"Солнце ночью опускается
в море. Морем же плывёт оно на Восток, а утром поднимается на
небо. Вечером, опускаясь в море, солнце рассыпает вокруг
золото…" *
Бутхуз привалился спиной
к стене кладбищенской молельни. Неподалеку лежали тела
расстрелянных:
«Как тихо, даже птиц не
слышно. Природа после стрельбы замирает, скорбит по убитым. А
солнцу все равно. Катится, себе, к морю. Нет ему дела до нас».
Из-за окраинного дома
появились люди. Впереди, со связанными руками, шли двое.
- Командир, этих живьём
взяли.
- Сажайте их рядом,
побеседуем…
Бутхуз повернулся к
соседу:
– Ополченец?
- Да.
- Откуда?
- Из ущелья.
- Там две деревни.
- С ближней, что у реки…
- Ну, и зачем ты здесь?
- Я свою землю защищаю…
- От кого? От них? – Бутхуз
указал на мёртвых. – Что молчишь? Не отворачивайся. Их-то за что
убивал?
- Я их не убивал, я солдат,
я не убийца.
- Щенок ты, а не солдат.
Там твои соседи лежат. Ты смотри, смотри, не отворачивайся.
Покажи руки.
Бутхуз развернул
сидящего, – грязные, в копоти, стрелял значит.
- Я в ваших солдат стрелял,
я не палач. – Ополченец закрыл лицо ладонями.
Бутхуз поднялся с земли,
встал против второго пленного:
– Ты когда шёл, носок
тянул, как на параде. Кадровый? Что молчишь? Борода не поможет,
по выправке вижу - офицер.
- Я ополченец, местный.
- Врёшь, у тебя говор
гортанный, здесь так не говорят. Покажи руки, – чистые.
Командовал, значит, приказывал, а твои люди расстреливали.
- Я офицер по связи…
- Не верю, у тебя глаза
убийцы. – Бутхуз повернулся к солдатам. – Приведите мальчика. Ты
допустил промашку, офицер по связи. Когда убиваешь, свидетелей
оставлять не надо.
Из молельни вышел взводный
с подростком. Мальчик обхватил руками Бутхуза и спрятал лицо у
него на груди.
– Всё кончилось, малыш, не
бойся ничего… Посмотри сюда, этот убивал?
- Нет. Он стоял вон там и
плакал, потом кулак наверх поднял и смотрел на небо, что-то
кричал. Я не слышал что, выстрелы мешали.
- Ты его знаешь?
- Да, он из верхней
деревни, дружил с моим братом.
- А этот?
- Этот командовал теми,
которых вы убили, потом из пистолета стрелял в подранков.
- Ты сын Миндия?
- Да.
- Отец скоро придёт, мы по
рации с ним связались. Там,– Бутхуз указал на убитых, – из твоей
родни есть кто?
- Сестра…
- Не плачь, сынок, не
плачь…Взводный, раненых где устроили?
- В школе.
- Отведи мальчика туда,
дайте ему таблеток каких, может, уснёт.
- А с этими что делать,
расстрелять?
- Этому сопляку сломайте
указательные пальцы и отпустите. Проведите его до реки, наши
подстрелить могут. А этого привяжите к тому каштану. Пусть ждёт.
Миндия скоро будет, с ним остальные мужчины идут.
Бутхуз повернулся в сторону
моря. Солнце уже уходило, - над водой оставалась половинка
золотого диска.
Солнцу нет до нас дела.
А у луны одна сторона чёрная – дабы не видеть, что мы тут
творим. Луна смотрит на землю светлой стороной ночью, когда мы
скрыты во тьме…
* - Грузинские народные
предания и легенды.
Ветер
Бутхуз проснулся от боли.
Болела нога:
– Как это наши эскулапы
называют, фантомные боли?
Ветер поднимается, декабрь.
Перегнувшись с дивана,
Бутхуз подобрал протез:
– С добрым утром,
деревяшка, отдохнул?
На кухне бывшая патриотка
варила кофе:
– Вахтанг, налить чашку?
- Да, выпью одну, замёрз
ночью.
- Нога болит?
- Ноет, погода портится.
- Вахтанг, я твой бушлат
почистила, грязный был…И медаль надраила, сверкает, как золотая.
- Спасибо, родная, пойду я
на вахту.
В коридоре Бутхуз
столкнулся с Малхазовичем:
– Как ты?
- Вот, Микел – Габриэла
жду*.
- Прекрати эти глупости.
- Почему же глупости? Пора
уже, кому я здесь нужен?
- Мне нужен, ей вон, –
Бутхуз кивнул в сторону кухни, - нужен.
- Ночью Верико приснилась.
Говорит: «Засиделся ты там, старый дурак, давай к нам. От Розы
привет передала…»
- Хватит хандрить, сегодня
пятница, хороший день, наскребу к вечеру на пару бутылок, зальём
тоску.
Бутхуз надел бушлат, поднял
свёрнутый в рулон коврик и вышел. По тротуару, разбрасывая
окурки, прошелестел первый порыв ветра:
– Чёрт, холодно, мало
прохожих будет…
Цепляясь за ступеньки
протезом, Бутхуз спустился в проём перехода. Из-за витрины
парикмахерской выбежала девчушка с веником: – Батоно Вахтанг,
подождите, я замету, мусор набросали на ваше место.
Бутхуз расстелил коврик,
опираясь о стену, уселся и пристроил рядом с протезом жестяную
миску.
В форточке напротив
появилась физиономия часовщика: – Вахтанг, кофе горячий, только
закипел.
- Спасибо, Рубик, я уже
выпил.
- Как замёрзнешь, позови, я
мигом сварю…
По лестнице спустилась
девушка с футляром, отведя глаза, бросила в миску монетку.
- В консерваторию идёт,
скрипачка – скрипичница, а может, просто хорошая девочка.
Бутхуз натянул поглубже
вязаную шапочку и вытащил из кармана потрёпанную книгу:
…Живущие в ночлежках ради
бога
Не мельницы, а только
жернова,
Но смелют и они муки немного.
Один лишь ты живёшь едва –
едва… **
* В грузинском фольклоре
ангел смерти, который приходит за душами умерших.
** - Р-М. Рильке. " О
бедности и смерти"
|