Новый сотрудник

Автор.

  Мой друг Семен Ильич Скляренко был начальником технического отдела в республиканском тресте "Пропан-Бутан". Если учесть, что ему было всего тридцать два года, то на карьеру он обижаться не мог. На пути к своему руководящему креслу Семен успел закончить вечерний институт и поработать и монтажником, и  наладчиком, и на эксплуатации, и поэтому был прекрасным специалистом, знающим назубок сложное и разнообразное оборудование на предприятиях треста. Прекрасным специалистом - да, а вот настоящим руководителем, по-моему, он так и не сделался и даже внешне  начальника не напоминал. Небольшого роста, худенький, подвижный, без могучих голосовых связок и  волевого напора - он выглядел не очень-то солидно. К тому же, от своей мамы, Гиты Моисеевны, Сеня получил в наследство нос и губы характерных размеров и формы. Все это его не очень огорчало: уж какой есть, такой есть, ну, не родился начальником, что делать... Да и руководить ему было практически некем. Весь штат технического отдела - четыре женщины: старший инженер  Мария Захаровна, разменявшая шестой десяток, два инженера - двадцати с чем-то летние Ира и Галя, а еще техник Людочка, недавно закончившая  среднюю школу.

  Каждая из них имела множество первоочередных проблем, для решения которых постоянно не хватало свободного от работы времени, вот и приходилось прихватывать то час, пару-тройку, а то и более в промежутке с  9-и утра и до 5-и вечера. Например, Мария Захаровна торопилась до выхода на пенсию связать костюмчик своему маленькому внуку, Ира и Галя постоянно заваливали курсовые работы по деталям машин и сопромату, а что  занимало Людочку - уж совсем не понять, но сидела эта девочка с таким отсутствующе-загадочным видом, что отвлекать ее на выполнение каких-то  текущих заданий было бы не только бестактно, но  и  безнадежно.

  Поэтому Семен вкалывал за весь отдел и вертелся, как белка в колесе. Он понимал, что поступает неправильно, что  распустил своих сотрудниц и надо взять их в ежовые рукавицы, приструнить, прикрикнуть, пригрозить, объявить выговор, срезать прогрессивку, перенести отпуск на зиму - тогда узнают, как бездельничать на работе, понимал - но ничего такого не делал. Наверное,  чувствовал, что  проще выполнить все самому, чем заставлять других, объяснять, что от них требуется, поторапливать, чтобы к сроку, возмущаться: "Да отложи ты на час свои «Детали машин», займись, наконец, делом!", переживать, видя, как  нерадивая, но кровно оскорбленная распустившимся начальником женщина собирается заплакать, а потом проверять их работу, исправлять ошибки, заставлять переделывать и так далее без конца - да пропади оно пропадом! Наверное, моему другу не хватало жесткости и прочих бойцовских качеств, а возможно, он просто был добрым человеком. И жалел своих сотрудниц, а те вовсю пользовались этим.

  Частенько Семену влетало от начальства. "Почему твоей  Новиковой вчера на работе не было? Ты знаешь, где она болталась?" - "Она к врачу отпросилась." - "К врачу?! Ее в универмаге видели, там австрийские сапоги выбросили. Разбаловал своих баб до полного безобразия!" - Семен грустно вздыхал: "Разбаловал… А с другой стороны, куда им без австрийских сапог… Ведь зима на носу. Ну, не отпущу я ее - думаете, больше толку будет? Как ей работать - она же только об одном думать будет, что сапоги мимо прошагали, потому что начальник - сволочь…"

  А еще, когда предстояла очередная ссылка на сельскохозяйственные работы, особенно в холодное время года, то обязательно хотя бы одна из женщин  подходила к нему и, застенчиво опустив глаза, говорила: "Ну, не могу я сейчас, Сенечка, ну, никак не могу… Что ты маленький, сам не понимаешь…" - "Понимаю, понимаю. Скоро я с вами дамским доктором стану. Но до чего у тебя синхронно с получается,  как только в колхоз - так сразу же," - сердился он и отправлялся выпрашивать льготы для своих сотрудниц. Иногда удавалось, а иногда управляющий, задерганный райкомовской разнарядкой, кричал: "Знать ничего не хочу! Не можешь своих нахлебниц послать, сам отправляйся! Но чтоб все поручения выполнил к сроку!" И начальник техотдела безропотно отправлялся перебирать гнилую картошку.

  Добротой  Семена Ильича пользовались не только его ближайшие сотрудницы, но  почти все женщины треста, и эксплуатировали его беспощадно. Он был великий рукодельник, не уступающий в мастерстве профессиональному ювелиру или часовому мастеру. Как говорится, у неумелого руки на болят, а уж умелого работа всегда отыщет. И поэтому Семен  перестал,  удивляться, когда находил на своем рабочем столе поломанные сережки, цепочки, браслеты, колечки с выпадающими камешками, неисправные часики и даже сумочки с заедавшими "молниями". "Кто этот мусор принес? Что я вам - ремонтная мастерская? Где вы взялись на мою голову? Почему ваши мужья безрукие не способны это починить?" - громко возмущался он. "Так они вообще ни на что не способны. На тебя одного, дорогого и любимого, вся надежда", - доверительно объясняли ему "заказчицы".  И он во время обеденного перерыва начинал колдовать над всей этой бижутерией, чинил, исправлял, подпиливал, растягивал, спаивал и откровенно любовался результатами своей работы. А после кто-то забирал свое отремонтированное добро, иногда даже не объявившись. Кроме того, ходили слухи, что женские надежды Семен оправдывал по всем позициям. А это дело такое: шила в мешке не утаишь, а сплетников и болтунов в тресте хватало. Поэтому я как-то сказал ему: "С огнем играешь, Сеня! Узнает Элька - из дома, выгонит".  Он отмахнулся:  "А, чем скорее, тем лучше…" Кому-кому, а мне было понятно, что он имеет в виду. Его жена, с необычным именем Элиста, и столь ж экзотической внешностью  была наполовину то ли калмычка, то ли башкирка. "У меня в доме - татаро-монгольское иго. Живем, как в юрте," - мрачно шутил Семен. Когда он женился, очарованный раскосыми глазами своей суженой, то предполагал, что Элиста принесет в дом трудолюбие, мудрость и утехи Востока, а еще буддистскую покорность мужу, но с ней пришли неустроенность и беспорядок, потому что его супруга оказалась эмансипированной лентяйкой и неряхой. Ко всему, она постоянно страдала от разнообразных таинственных болезней, происхождение и клинику которых не мог установить ни один врач, зато жалобы могли привести в трепет кого угодно. Наверное, благодаря этому, ей удалось оформить  раннюю инвалидность, и она здраво решила, что теперь можно не работать не только в учреждениях или на предприятиях, но и дома. Поэтому моему другу доставалось по первое число: он закупал продукты,  готовил и стирал,  убирал и проверял детям домашние задания… Словом, Семен  был идеальным мужем или почти идеальным, что в общем-то почти одно и тоже. И Элиста, которая, должно быть, догадывалась о шалостях своего благоверного, помалкивала, не желая рисковать положением замужней дамы. А что Семен не сбежит из дома по своей инициативе, была уверена: детей он любил самозабвенно и ни за что не оставил бы их на ее попечение, да и к своей нерадивой жене он испытывал смешанное чувство жалости и ответственности и на произвол судьбы не бросил бы никогда. Это, может, и не любовь, но лучше, чем ничего: пусть не очень романтично, зато надежно. Однажды я заинтересовался: "Чем она целыми днями занимается?" и услышал: "Переписывает в тетрадку сведения из «Энциклопедии киноискусства». А она толстая…" Кто толстая: энциклопедия или Элиста -  я уточнять не стал и больше к этому вопросу не возвращался. Но Семен слегка лукавил. Иногда на его жену нападала бурная жажда деятельности, например, возникало желание починить или погладить детские вещи. Но где они лежат, она не помнила, а может, никогда не знала. Поэтому содержимое шкафов вываливалось на все горизонтальные поверхности, включая обеденный стол. После этого Элиста очень уставала или просто теряла интерес к своей затее и сразу же ложилась отдохнуть часок-другой. И лишь потом, немного придя в себя, она принималась снова изучать биографии знаменитых кинорежиссеров и артистов. А Семен, вернувшись с работы, безмолвно начинал сортировать и раскладывать по ящикам и полкам отдельно детские колготки, трусики и маечки, отдельно свое и элистино белье, а еще объединять в пары носки одного размера и рисунка, добывая их из разных вещевых куч… Вот так он по-черному вкалывал и дома, и в своем "Пропан-Бутане", и про это знал, кажется, не только я …

  Однажды Семена вызвал управляющий трестом Василий Михайлович Беспалов. В кабинете сидел человек лет пятидесяти, с энергичным загорелым лицом и седеющими волосами, разрезанными четким косым пробором. Обращаясь к нему, управляющий сказал:

  - Познакомьтесь, Константин Иванович.  Это - Семен Ильич Скляренко, начальник технического отдела, где вы будете работать.

  Константин Иванович встал, сдвинув каблуки и, коротко, по-белогвардейски, мотнув головой,  протянул Семену огромную ладонь:

  - Буров. Очень приятно познакомиться.

  - Значит так, Константин Иванович, - продолжал Беспалов. - Выходите завтра на работу. Технический отдел на втором этаже. Комната номер 21. Семен Ильич расскажет вам, что к чему… И, как говорится, в добрый час!

  Буров вновь мотнул головой, распрощался за руку с обоими руководителями и удалился.

   Василий Михайлович  хитро посмотрел на Семена:

  - Ну, садись, маршал.

  - Что? Какой маршал? Кто маршал?- удивился тот.

  - Как кто? Ты, конечно. Знаешь, кто этот Буров? Генерал-лейтенант в отставке, заместитель командующего воздушной армией. А ты теперь его начальником будешь. Значит, маршал. Поздравляю с повышением.

  - Зачем мне нужен еще один бездельник? Мало мне своих…

  - Ладно, не закипай. Бурова райком партии прислал. Он мне сказал, что  хочет живым делом заняться, а потому ни в начальники отдела кадров, ни председателем ДОСААФа не пойдет. К тому же до армии он год в политехе проучился, а оттуда по комсомольскому призыву в авиацию пошел. Было такое дело… Да ты не тушуйся:  если у тебя с ним не получится, что-нибудь придумаем.

  Назавтра, без пяти минут девять  утра Константин Иванович Буров был на рабочем месте. Он начал с того, что вежливо представился своим сотрудницам, узнал их имена и отчества, а потом спросил Семена, чем ему заняться.

  - Знаете что, Константин Иванович… Посидите, осмотритесь. А потом сами решите, что вам больше подходит. А если что-то срочное - ну, тогда уж, сами понимаете, подключим вас сходу.

  Буров по привычке мотнул головой и расположился за свободным столом. Однако без дела генерал в отставке просидел недолго. Для начала он навел идеальный порядок в делопроизводстве. Если раньше нужную бумагу могли искать часами, с криками, истерикой, поисками виноватых и выяснением отношений, то теперь, трудами нового сотрудника, она находилась мгновенно.

  - Константин Иванович, нас месяц назад запрашивали из Николаевской области насчет автоцистерн сжиженного газа, - обращались к нему.

  Он раскрывал толстую тетрадь в черном коленкоровом переплете и, сверившись со своим "секретным" шифром, быстро отвечал:

  - Входящий номер такой-то. Папка номер 16, страница 21-я.

  Потом Буров начал вникать в технические расчеты и частично взял их выполнение на себя. Проверив несколько раз выкладки генерала, Семен убедился, что сделаны они безукоризненно, и на Бурова можно положиться полностью. Более того, Константин Иванович пристрастился к составлению хитрых номограмм и графиков, облегчающих  вычислительную работу. Их начали рассылать по предприятиям треста, и результаты вскоре сказались: местные специалисты начали выполнять необходимые расчеты самостоятельно, не запрашивая трест. Поскольку большинство таких расчетов раньше выполнял Семен, теперь у него появилось некоторое свободное время. Поэтому ремонт бижутерии значительно ускорился, а приток ее, наоборот, уменьшился: наверное, женщины из других отделов стеснялись генерала. Он как-то сумел, не сказав ни единого слова, продемонстрировать свое отношение к такой бесцеремонности, тем более что сам он старался избавить своего молодого начальника от бесконечной текучки. Семена Ильича Буров уважал бесконечно за основательные знания, умение разобраться в сложных инженерных вопросах, за трудолюбие и деликатность, а еще, может быть, в силу въевшегося в плоть и кровь чувства субординации.  И чуть ли ни единственный во всем тресте обращался к нему по имени-отчеству, а в присутствии посетителей говорил: "товарищ начальник отдела" или коротко "товарищ начальник". Правда, некоторое пристрастие к официальному протоколу ему было органически присуще и распространялось на всех: даже Людочку генерал порывался называть Людмилой Алексеевной, но та, буквально со слезами на глазах, упросила его не делать этого. А вслед за ней того же добились Ира и Галя.

  Приход Константина Ивановича понемногу изменил обстановку в отделе. Прекратился вечный женский треп, и появилась возможность работать, не затыкая уши. А потом мало-помалу сотрудницам технического отдела стало неудобно бездельничать, и они понемногу начали втягиваться в работу. "Как-то неловко, - удивлялись девушки сами себе. - Ну, Сеня-то наш - электровеник, шило у него в одном месте, суетится, мельтешит, на месте ему не можется, мы и привыкли, а этот старый черт сидит и вкалывает… С ума сойти можно!  Я иногда целыми днями только его макушку вижу, все волосинки на ней на память знаю…" Более того, если в отдел заходил кто-то из руководства или появлялись командировочные, сотрудницы, сдерживая улыбку,  обращались к своему начальнику на "вы" и  называли его Семеном Ильичем. Мало-помалу, в неуправляемый ранее технический отдел начал проникать дух порядка и организованности.

  Вскоре в  тресте убедились, что Буров, несмотря на то, что не допускает никакой фамильярности, отзывчивый человек, всегда готовый придти на помощь. Например, он охотно одалживал  довольно крупные суммы денег, но при этом всегда оговаривал срок отдачи. Если его просили перенести дату возврата: "Совсем зашился, Константин Иванович. Простите великодушно. Может, потерпите до следующей зарплаты?", - генерал охотно соглашался, но четко называл новую дату. Зато, если кто-то просто забывал о своем  долге, Буров мог напомнить ему в резкой форме, не считаясь с присутствием женщин, начальства или даже совсем незнакомых людей. Однажды дело чуть не дошло до скандала. Какой-то несостоятельный и неаккуратный должник, возмущенный прямотой своего заимодавца, заговорил в повышенном тоне: "Как вам не стыдно так с людьми разговаривать! Подумаешь, событие… Ничего с вами не случится, если я  деньги на неделю позже верну…" Генерал спокойно ответил ему: "Со мной ничего не случится, если вы мне их вообще не вернете. Могу вас освободить от такой неприятности, но потрудитесь со мной больше не здороваться". Деньги, конечно, он получил, но этого человека  больше не замечал.

  Как-то, выбрав подходящий момент, Семен спросил его:

  - Константин Иванович, почему вы так требовательны в подобных случаях? Ведь не из-за денег же…

  Прежде, чем ответить, Буров надолго задумался, а потом сказал:

  - Конечно, не из-за денег. Деньги что… Но мы из-за своей расхлябанности чуть войну не проиграли. - Он  снова помолчал минуту, будто колебался, стоит ли продолжать, а  потом решился. - В 43-м году в моем полку прекрасный летчик погиб. Не в бою погиб - разбился на взлете. А все потому, что механик поленился крепление нового мотора проверить. Я его в трибунал отдал, хотя многие уговаривали наказать своей властью, мол, погибшего не вернешь, а хорошего механика терять жалко. А я на своем настоял. И  высшую меру потребовал, а потом перед строем механиков полка своей рукой расстрелял. Думаете, легко было? Я - боевой офицер, а не убийца, не палач… Но считаю:  был прав, и совесть меня не должна  мучить. Не должна, понимаете? Потому что не случалось у нас больше подобных чепе. Летчики знали, что механику можно голову доверить. А механики - что головой отвечают. Вот и получается, что я одного убил, а многих спас. - Вдруг лицо его помрачнело и, кажется, в глазах блеснули слезы. - Эх, не нужно говорить о таком. Забудьте, Семен Ильич. Извините меня.

  Это могло показаться удивительным, но Семен не удивился. Он давно усвоил, что Буров не укладывается в стандартный образ отставника, особенно уволенного из армии в больших чинах. Такой выход из образа наблюдался и в житейских мелочах. Благодаря нередким трестовским междусобойчикам, было замечено, что генерал при своей внушительной комплекции не умеет пить. "Печень израсходовала лимит выносливости", - острили сотрудники. И действительно, Буров пьянел после второй или третьей рюмки и мгновенно преображался. Обычно молчаливый и даже несколько нелюдимый, он становился словоохотливым и навязчивым. Причем понять Константина Ивановича было невозможно, поскольку его речь превращалась в сплошную словесную кашу. Ему же казалось, что его плохо слышат, а потому не понимают, и он усиливал голос до крика. Это не помогало, и генерал для вразумления бестолковых начинал энергично жестикулировать, не заботясь о дистанции между своими мелькающими кулаками и лицами собеседников. Но в тресте быстро поняли, как нужно поступать в подобных случаях. И когда генерал начинал "заводиться", сотрудники поддакивали ему и даже вставляли отдельные реплики: "Ну, надо же… Да что вы говорите… Кто бы мог подумать… " или еще что-то в том же роде.  А  Буров, выговорившись, быстро успокаивался и трезвел. Казалось, он и не помнил, о чем говорил несколько минут назад. И еще заметили, что в присутствии Семена генерал приходил в себя быстрее, и это стало темой для безобидных шуток и подначек: начальника технического отдела прозвали главным наркологом ВВС.

 Скромностью Константин Иванович отличался необыкновенной. Он всегда носил  штатский костюм, не надевая орденов или даже наградных ленточек, не говоря  о памятных юбилейных значках, которые наперебой начали изготовлять армии, дивизии и чуть ли не полки… И не любил говорить о войне. Когда к нему приставали с просьбами рассказать что-нибудь, он замыкался и ворчал: "Ну, что вспоминать… Война - она война и есть. Кровь и грязь, и никакой романтики…"

  Но вот, в преддверии очередного юбилея Победы, партком треста принял постановление: "Всем фронтовикам надеть боевые награды, а те, кто имеет право носить военную форму - явиться в ней". И когда в праздничный день в тресте появился  Буров, все ахнули и кинулись разглядывать парадный генеральский мундир с сияющими погонами, звездой Героя и  бесчисленными орденами и медалями, нижний ряд которых прикрывал плетенный золотой пояс с кортиком. Генерала окружили в несколько рядов,  начали непочтительно тормошить и расспрашивать: "А как этот орден называется? А за что вы Героя получили? А это польский крест, да?.." При этом задние теснили передних, отжимая их за спину Бурова, и все это напоминало детский хоровод вокруг новогодней, ярко разукрашенной елки…

  После неизбежного доклада и приказа управляющего трестом, начались выступления ветеранов. Вот тогда зал принялся скандировать: "Бу-ро-ва! Бу-ро-ва! Бу-ро-ва!" Он начал отнекиваться, но Беспалов строго сказал: "Нельзя, товарищ генерал. Народ требует". И Буров дисциплинированно поднялся на трибуну.

  - Ну, что говорить, - неуверенно начал он. - Воевали, конечно, немцев громили, товарищей своих хоронили. Это так говорится: "Хоронили…" А на самом деле, кто может знать, где летчик лежит, если его самолет в небе взорвался или где-то на вражеской территории сгорел… Сколько их погибло… Я в конце 41-го в часть пришел, а перед третьим или четвертым вылетом мне комполка говорит: "Принимай эскадрилью".  Кричу: "Как принимай? Какой из меня командир, если я в полку без года неделя?" А он: "Ты знаешь, что твой комэска с задания не вернулся? Что же мне ждать, пока  из резерва другого пришлют? Мне воевать надо. У тебя  все же три вылета за плечами, а у других и того нет. Отставить разговоры! Получай приказ и вперед!" Ну, и повел я эскадрилью в бой. А сколько летунов из-за моей дурости и неопытности пострадало… Но это не самое страшное. Хуже другое. Я полвойны на штурмовиках летал. Немцы нас, как огня, боялись, "черной смертью" называли… Но бывало - низкая облачность,  в картах неточность или кто-то сдуру сигнальную ракету не в том месте запустил… Думаешь, под тобой уже немцы, а там наши… И ты им на голову  весь боезапас…А потом тебе говорят: "Что же ты наделал? Хочешь на результаты своей штурмовки посмотреть?" Вот что мне каждую ночь снится: как я сверху по нашим солдатикам… И пора бы забыть, а не могу. А как с такой памятью жить?..

  Он осекся и замолчал, стоя с открытым ртом, будто в зале для него не было больше кислорода. А потом тихо скомандовал сам себе: "Отставить" и, обращаясь то ли к залу, то ли к тем, на кого он сбрасывал бомбы в горячке боя, еще тише произнес, и люди скорее догадались, чем расслышали:

  - Простите, если можете… - а сам спустился в зал и затерялся где-то в задних рядах.

  После торжественного собрания поехали в ресторан,  на втором этаже которого заранее сняли банкетный зал. Ожидался грандиозный сабантуй, поскольку и управляющий, и местком, и министерство  ради праздника не поскупились. Правда, практически не пьющий Семен заикнулся, что лучше бы эти деньги раздать сотрудникам в виде премии, особенно, малооплачиваемым или многодетным, но на него зашикали, мол, у нас не собес, а такой день раз в десять лет бывает, и не отметить его, как следует -  политическая, можно сказать,  ошибка…

  В ресторане все пошло по накатанному пути. Сначала пили дисциплинированно под официальные тосты, потом "боевые порядки" нарушились: люди разбились на группы, начали обсуждать свои дела, спорить, чокаться, курить, стряхивая пепел в тарелки, а те, кто помоложе, отправился в центральный зал, откуда доносились звуки твиста и чарльстона…

  А в промежутке, когда разгром закусок уже закончился, а горячие блюда еще не принесли, управляющий подозвал Семена:

  - Слушай, Скляренко… Где твой генерал?

  - Не знаю, Василий Михайлович. Не вижу его.

  - Вот и я не вижу. Зато, кажется, слышу. Сходи-ка вниз, маршал, посмотри, чтобы не случилось большое горе, а потом еще и маленькая беда на закуску.

  "Маршал", чертыхаясь, отправился в вестибюль и сразу же понял, как был прав многоопытный управляющий трестом. Около гардероба, окруженный людьми, возвышался Буров, о чем-то невразумительно крича и размахивая руками. И еще Семен заметил несколько серых милицейских мундиров, и это было хуже всего: генерала в очередной раз подвела исчерпавшая свой ресурс печень, и скандал принял угрожающие размеры.

  Поэтому Семен скатился кубарем с лестницы и, ввинтившись штопором в окружающие Бурова спины, предстал пред ним и почти заорал:

  - Что здесь происходит?

  Увидев его, генерал вздрогнул и принял стойку "смирно".

  - Товарищ начальник, - с трудом проговорил он, - товарищ начальник, прошу прощения…

  Люди сразу же расступились и принялись с недоумением разглядывать эту странную пару: носатого, щуплого, похожего на студента Семена в затрапезном гедеэровском костюмчике и величественного генерала, сверкающего золотом, платиной, серебром, бронзой и эмалью орденов и медалей, который при своем, можно сказать, баскетбольном росте умудрялся смотреть на своего невзрачного начальника как бы снизу вверх.

  - Я спрашиваю, что происходит? Доложите, генерал, - громко приказал Семен, входя в роль.

  - Товарищ начальник, прошу меня извинить, - совсем поник Буров.

  - Ладно, отставить. От вас толку сейчас не добьешься. Вы доложите, - обратился Семен к дородному метрдотелю в черном смокинге. Тот был тертым калачом, но и его обескуражило происходящее. В мозгах самоуверенного до наглости ресторанного шефа со скоростью компьютера крутилась одна-единственная мысль: "Кто и откуда этот шмендрик? Из ЦК, КГБ, Министерства обороны? В каких он чинах? Ведь не станет  же перед абы кем  стоять навытяжку генерал-лейтенант…" Ни до чего не додумавшись, метрдотель неуверенно заговорил:

  - Вот, видите ли, товарищ … э-э-э… начальник… Они дебоширить начали, к нашим гостям приставать. Мы наряд милиции вызвали. А они сержанта … вот … ударили. Да посмотрите сами.

  Семен взглянул в указанном направлении и обомлел: на подзеркальном пуфике сидел милиционер, прижимая к лицу окровавленный платок. Дело принимало скверный оборот, и нужно было спасать своего бедового сотрудника.

  - Отставить! - приказал Семен. - Никого он не ударил. Сержант сам неосторожно подвернулся. Чему их там учат в милиции… Ну, это я  завтра же у Чурбанова выясню.

  - А что делать, товарищ … э-э-э … начальник? - осторожно спросил метрдотель. - Может, военный патруль вызвать?

  - Отставить! Вы в своем уме?! Это зачем? Чтобы задержать героя войны, прославленного аса? Да еще в  день Победы! Вы отдаете себе отчет о политических последствиях? Хотите, чтобы вами  занялись … там? - вдохновенно импровизировал Семен.

  - Так что же делать? - совсем растерялся метрдотель.

  - Такси вызвать можете? Ну, так выполняйте. А ты, - обратился  Семен к стоящему рядом милиционеру, - возьми у гардеробщика его фуражку. - И скомандовал: - Генерал, на выход за мной  - шагом … марш!

  Буров послушно двинулся за своим начальником, стараясь попасть с ним в ногу. Но чувствовалось, что неуставная цивильная трусца Семена сбивает  его с темпа.

  Через десять минут все было кончено. На свежем воздухе Буров  быстро протрезвел и с ужасом спросил:

  - Товарищ начальник, что случилось? Может, я что-то …

  - Ну что вы, Константин Иванович. Похоже, у вас голова закружилась. Накурили же в зале, просто  кошмар какой-то.  А вот и такси. Поезжайте домой. Завтра поговорим.

  - Кажется, я понял… Спасибо вам. Завтра поговорим, говорите, почему бы не поговорить… - и уехал.

  А Роман,  обернувшись к стоящему за ним метрдотелю, в последний раз властно скомандовал:

   - Др-р-робь!

  Он и сам не знал, почему вдруг произнес военно-морскую команду, хотя следовало бы для чистоты стиля произнести что-то из авиационного лексикона, но ничего другого ему в голову не пришло.  Но метрдотель не заметил никакого несоответствия и был счастлив, что, кажется, все обошлось, и этот, черт его знает кто, вроде успокоился и  буйного генерала сбагрил, а с милицейским патрулем он договорится, ну, две-три бутылки им отстегнет, не в первый раз, зато скандала не будет и скверных последствий тоже, а это самое главное. И он в тон этому шмендрику с облегчением ответил:

  - Так точно, дробь.

  А Семен взлетел на второй этаж и, очутившись в банкетном зале, рухнул на свой стул.

  - Что там было? Генерал, да? - шепотом спросил его Беспалов.

- А, пустяки.  Домой поехал. А что, всю икру сожрали? И колбасу прикончили? И горячее еще не несут? Хоть салат-оливье остался? Передайте мне тарелку, пожалуйста.      

  Он вдруг почувствовал свирепый голод, будто несколько суток не ел. Должно быть, чудовищный перерасход нервной энергии требовал немедленной компенсации.

  Семен не выполнил своего обещания и не поговорил назавтра с Буровым, потому что тот на работу не вышел, и вообще больше в тресте не появился. Ему звонили домой - никто не отвечал. А через несколько дней по почте пришло заявление об увольнении с работы. И Константин Иванович исчез. В огромном городе несложно затеряться даже генерал-лейтенанту, особенно, если он хочет этого сам.

  Вскоре все вернулось на круги своя. Женщины из технического отдела снова начали говорить своему начальнику "ты", в руках Марии Захаровны замелькали отложенные было спицы, Ира и Галя все чаще извлекали институтские конспекты. И поиск нужного письма или заявки превратился в многочасовую нервотрепку.

  В тресте стали забывать Бурова. Только иногда в курилках ветераны "Пропан-Бутана" рассказывали новичкам: "Одно время работал у нас генерал. Хороший был мужик: ни зазнайства, ни солдафонства, даже удивительно. И десятку-другую, а то и сотню мог одолжить без проблем. Но уволился и правильно сделал: что ему платили, копейки сущие, а Скляренко обрадовался и перевалил на него всю свою работу…"

  И только Семен частенько задумывался: о чем он мучительно хотел поведать генерал Буров, каким горем поделиться и тем душу облегчить,  когда спьяну выкрикивал невразумительные слова и грозно размахивал кулаками перед  лицами равнодушных до бессердечия людей…