 |
|
|
Игорь Кораблёв Остров |
|
От ослепительно белого снега на глазах выступали слезы… Белая пустыня: поля, леса, занесенные снегом, вдали - утонувшие в сугробах одинокие избы. Двумя мертвыми великанами возвышались в поле припорошенные остовы пары комбайнов. Вереница мертвых, с бойницами пустых черных окон хозпостроек - элеваторов, гаражей, хранилищ, ржавых и перекошенных… Катерина, укутанная в тулуп да бабьи платки, шла на лыжах со свежесрубленной елкой, привязанной к санкам, на ветках, вперемешку с капканами лежали заячьи тушки. Послышался звук выстрела… Из-за угла стоявшего на отшибе покосившегося барака с хохотом выскочили два ребенка, Сашка-Чирика да Настя; в руках Сашки еще дымилась «берданка»; за ними, матерясь на чем свет стоит, семенила бабка Маркеловна с простреленным ведром, из которого ручьями вытекала вода… «ОРЛЕНОК» Районная школа-интернат №8. …арской области. Красногвардейского, ордена трудового Красного Знамени, имени… – висела над дверьми обшарпанная табличка. …Сашка с Настей спрятались от сквернословившей где-то Маркеловны с другой стороны дома: они проползли между сугробом, за которым начинался скользкий крутой обрыв к озеру, покрытому льдом, и деревянной пристройкой. Смеясь, Настя грызла отломанную с карниза сосульку. - Ну? Теперь поцелуешь? – Сашка вытянул губы трубочкой. – За ведро. - Подумаю. - Опять обманула! Смешно же было, дура! А жениться на мне будешь? - Подумаю. Кусь-кусь, - Ввернула Настька в рот Сашки сосульку. Из-за угла вдруг выскочила Марина, директор интерната – полная женщина с болезненно одутловатым лицом - в наброшенной поверх платья телогрейке. Следом – Катерина. Поскальзываясь, они семенили так комично, что Сашка не удержался и в шутку бабахнул из ружья в крышу над их головами, так что женщин засыпало градом сбитых сосулек. - Ты что же творишь, – подбежав, вырвала Марина ружье и дала подзатыльник, – сукин сын, т-твою мать!.. Сашка вдруг перестал смеяться, злобно оскалившись, сжал кулаки. Он чуть не бросился на Марину, но Катерина удержала его. - Марина… - кинула она с упреком. - Что «Марина»?! Опять, что ли, матушку его всуе помянула?! – Она обернулась к Сашке. - Ах, дура я непедагогичная… - Марина! - Идите вы… Извиняться перед ним еще не хватало! Нежный ка… Договорить она не успела. Сашка толкнул ее в спину, и Марина стремительно покатилась по крутому ледяному обрыву вниз к озеру. - А-а-а! Убью!… А-а-а! Шкуру… а-а-а! спущу!.. А-а-а! – голосила она. И пулей влетела в неглубокую прорубь, из которой сквернословившая по сию пору Маркеловна новым ведром брала воду. Обе оказались в воде. Катерина залепила Сашке подзатыльник и, смеясь, заторопилась вниз…
Через полчаса Марина с Катериной уже парились в баньке. Елка c заячьими тушками, прислоненная к полоке, постоянно падала на женщин. Катерина орудовала веником. - Чего ты елку-то сюда вперла, сова? Подбавь жару… - нежилась Марина. - Хорошо… Чуть не заморжевал нас со старухой гад этот… Ой, ой, колется что-то твой веник … Вот увидишь, испортит стихоплет праздник. - Не устала? И с этими “сукин сын”, “твою мать” и прочее – ты бы… - Разумничалась... Ты здесь сколько? А я всю жизнь! Да, устала! И от шуточек Чирикиных устала!.. И от… Ой! Да не колись ты! - Дуреет парень со скуки. Над тобой подшутить да Настена-невеста… - Почему надо мной-то, профессор? А остальные? Они же – нормальные. - Во-первых, ты, когда злишься… не дрыгай, не дрыгай копытом, что ты ерзаешь!.. у тебя глаза из орбит – очень смешно. А остальные… То-то и оно – ненормальные они. «Доходяги», было такое слово. Рефлексы… - Опять умничаешь. Да он просто измывается надо мной, чтобы я его выгнала. К маме. К какой маме?! Батюшка его - пьянь - матуху его – воровку - кончил, вот и весь сказ. Давно бы уже избавилась… А куда, черт возьми? Нас вообще не существует… “Орленок”!.. В области… - Марина сплюнула, - какая-то вычеркнула нас от греха подальше… И самой никуда не деться… Ой, колется! Ой! Вождь краснокожих, мать… О-ой! Да что с веником-то? Бритва, просто! Вырвав веник, Марина распотрошила его. Березовый веник оказался полон колючих еловых веток. Катерина засмеялась. - И когда он только все успевает? – загрохотала Марина. – Что это дымит-то? Печка вдруг задымила, и баньку заволокло. Задыхаясь, женщины рванули кто в чем был наружу. - Нормальный?! Это кто тут нормальный?! – завопила Марина, когда женщины увидели, что труба печки накрыта сверху тряпкой, а с крыши спрыгнул Сашка-Чирика, – Ты слышишь меня, пацанье? Попробуй мне, как обычно, испортить все! Убью тебя! Слышишь? Не позволю! Поодаль хихикала Настя…
За окнами выла метель. Катерина с раздутой от флюса щекой и чем-то тяжелым в руках, завернутым в покрывало, тихо прошла по коридору мимо кухни. В темноте виднелись тени двух-трех ребятишек, скребущих ложками по стенкам большой кастрюли, и слышалось упоенное чавканье. Четыре заячьих шкурки, натянутые на каркас, висели над печкой… Катерина повернула за угол, огляделась: коридор, упиравшийся в сени, был пуст. Постучала, и дверь класса, запертая изнутри на ключ, приоткрылась… В классе с покосившимися и подмазанными известкой стенами уже стояла елка, на которой висели бумажные и стеклянные колотые игрушки: космонавты да звездочки. Парты, помнящие еще строителей первых пятилеток, были сдвинуты в угол. По партам ходила тощенькая коза с отломанным рогом. Отгоняя ее, старательно бубнившая Маркеловна: «Елочка-метелочка в праздник к нам пришла…» - мыла пол; Марина, укутанная в вязаный платок, из которого во все стороны вылезали рваные шерстяные нити, впустила товарку и вновь заперла дверь. - Не заметили? Конец бы празднику… Марина влезла на табурет и продолжила вешать на елку конфеты - шоколадные, в красивых глянцевых упаковках… - Жив? – спросила она, когда Катерина, поохивая от мучавшей ее зубной боли, вытащила из покрывала телевизор. - А что ему, коптилке… Если так – только по праздникам – еще лет на сто… Марина повесила на ветку очередную конфету. - 15 ртов – 15 шоколаду. Тьфу и растереть, а полкошелька своего в области… Ой, дура я дура, лучше б мешок круп вместо этого… - Она выдернула из платка рваную нить. Катерина настроила телевизор. - Они же конфет сто лет не видели. Только по телеопиуму… - Все беды детдомовские – от информации. Подержи-ка гирлянду… - Марина вздохнула: - Меня, молодуха, глядя на это шоколадное изобилие, волнует психическое здоровье наших блокадников. - Психическое? - Психическое. Случиться завтра с ними буйное умопомешательство от одного только вида шоколада – нас и посадят - за предумышленный садизм и зверство. - А за их желудочно-кишечное, старая, ты почему не волнуешься? За запертой дверью послышался шорох, и в замочной скважине, как на мгновенье показалось Марине, замаячил чей-то глаз и скрылся… В этот момент на экране рекламный упитанный мальчик с друзьями, обожравшийся новогодних сладостей, в целях сохранения белизны своих крепких юных зубов почистил их “Бленд-а-медом”, закусил детским “Орбитом”, и вновь приступил к безопасному поеданию тортов и конфет… - Я, молодуха, не волнуюсь за их детский кариес от переедания сладкого, - сказала Марина. «Вы все реже и реже будете покупать продукты, потому что в вашем холодильнике…» Перепугав козу, воспитательницы захохотали. На календаре было: «30 декабря».
Настька и Сашка, щека к щеке, восторженно уставились в замочную скважину. Говорили шепотом. Чуть дыша. - Воровать не буду. - Сам с собой тогда и целуйся. Сашка, облаченный в тренировочный костюмчик «Олимпиада 80», отвесил пару подзатыльников запоздавшим ко сну малышам, у одного из них выдернул изо рта корку черствого хлеба. «Отдай, отдай!» – запричитал мальчуган. Сашка ввернул корку ему в рот с порчеными зубами, отвесил щелбан и вновь вперился в замочную скважину. - А опять, дура, не обманешь, как с ведром и баней? Настю от нетерпения аж потряхивало. - Трус… Заору сейчас…
- Хоть на тощей свинье Бориске - до областной больнички 15 верст… - Причитала Катерина, держась за раздутую флюсом щеку. - Память отшибло? Бульон с прошлой недели – наш Борисик. Пятнадцать ротиков маленьких, и те не заметили его меж зубьев… Вечная ему память. - Вечная память. Ой-й-й… Сколько морозца-то за окном? 19? Ой-й… пойду, девки, дурну башку в сугроб всуну – потом оттаю… лет через сто… К тому времени и телефон обещали и… - И электрификацию всей сраны. - Сраны? А где буква «Т»? - Нету в этом слове буквы «Т» - сплюнула Марина. Выключив свет, они вышли, закрыв дверь на ключ. И тут же в конце коридора мелькнула чья-то юркая тень: Марина увидела физиономию Сашки-Чирики, хихикнувшего ей из-за угла… В конце длинного полутемного коридора чуть дымила печь-мазанка, встроенная в коридорную стену у двери в спальню, разделив собой спальню надвое: кроватки для мальчиков у печи слева, кроватки для девочек – справа. На батареях центрального отопления, холодных и мертвых с десяток лет, висели праздничные гирлянды и гроздья лука. Сновала ребятня. В жалких валеночках, рейтузиках, свитерках. Девочки разучивали хороводы, мальчики им мешали… Из спальни уже доносился голос Сашки, развлекавшего детишек чтением стишков: «…играть в футбол твоею можно рожей!»… Взрыв детского смеха. Схватив Сашку за шиворот, Марина рванула его в сторону. - Я видела, что это ты… - зашипела она, - Попробуй у меня только!.. Слышишь, попробуй только испортить, змееныш!.. Убью! Предупреждаю… Молчать об этом!.. - А у вас ниточка на плече, из платка, Марина Сергеевна… Марина дернула нить вниз, и нить, прицепленная Сашкой на прищепку сзади к подолу юбки Марины, потащила и задрала юбку до самой спины. И Марина явила детишкам свои шерстяные, в заплатах, рейтузы. Лицо Марины сделалось серым. Сашка вырвался и юркнул под одеяло… - А Дед Мороз и Снегурочка завтра будут? – раздавались из-под одеял голоса. - И Дед Мороз со Снегуркой. Спать, спать! Завтра навеселитесь. - И подарки? - И они. Завтра-завтра… - Выключив свет, Марина хлопнула дверью. - Спать живо! По лестнице вверх на второй этаж виднелась дверь в учительскую с расписанием уроков. В нее три уставшие женщины и вошли. Коза юркнула следом.
Они еще не успели скрыться, как у запертой классной комнаты уже стояла Настя, жадно приникшая к замочной скважине. Девочку притягивали развешенные на елке конфеты. Она опалила Сашку таким презрительным взглядом, что он не выдержал и рванул в сени. Дернул входную дверь: заперта. Пододвинул к окну ведро-писсуар и, используя его, как подставку, влез на подоконник. Открыл форточку, поморщился, когда снежный вихрь брызнул ему в лицо, и, чертыхаясь, вылез на улицу… Метель разыгралась. По колени проваливаясь в сугробах, Сашка обежал дом и влез на карниз окна классной комнаты. Лезвие перочинного ножа просунул в щель форточки, оттянул щеколду и шустро влез внутрь…
В темноте классной комнаты, чуть освещенной утонувшими в метели звездами, он осмотрелся и прильнул к запертой двери. - Ты там? - Ага, - донесся шепоток Насти, и в замочной скважине показался ее глаз… От звезд золотилась елка. В углу, на небольшом табурете, покрытом ватой, как снегом, стояла фигурка Деда Мороза. У учительского стола лежала шуба Деда Мороза, переделанная из тулупа. Красной она была из-за нашитого ситца - то ли от старого сарафана, то ли от оконных занавесей. Как настоящая. - Ух ты! – Восторженно влез в нее Сашка и пересчитал на елке конфеты. – Раз, два, три, четыре…. 13, 14, 15… Ух ты! Открыл ящик стола, в котором, среди прочей канцелярской мелочи, обнаружил ножницы и пять новых хлопушек. Хохотнул, и, стянув с себя шубу, занялся очередной проказой… Ножницами он проковырял дырочку в меховом воротнике шубы, затем - под широким воротником со стороны спины незаметно прикрепил парой скрепок одну из хлопушек, а веревочку, соединенную в хлопушке с картонным капсюлем, выудил через дырочку в воротнике наружу, так что она оказалась висящей на груди шубы-тулупа… - Ну, скоро ты? - Хо-олодно! – донеслись вдруг со стороны коридора жалобные крики детишек. - Настька! печку-то… печку!… Полешко брось! В ответ – молчание. И глаз в замочной скважине. - Чего зыришь! Полешку брось, дура! – чуть не заорал Сашка. – Услышат же! За дверью уже стоял многоголосный визг да возня: коридор наполнялся детишками. - Кто там? Кто там? Ой, Дедушка Мороз! Дай, дай посмотреть! И мне! - Эй, вы! - в испуге шипел Сашка в наброшенной на плечи шубе Деда Мороза. - Ну-ка, по койкам, собаки бешенные! - И мне!.. Дедушка Мороз! Ой! Ой! Ой! Конфетки! - Всех убью! Не шумите, собаки! Какой «Мороз», это я - Чирика! Настька, дура, заткни их! - Конфету не съела – целовать не буду! – донеслось капризное. - Подавись ты своими поцелуйчиками, дура! Я старый добрый Дед Мороз, и я не люблю шума, поэтому заткнитесь! - шипел в скважину Сашка. Но дети только захлопали от радости в ладоши. Сашка окончательно перепугался и кинулся к форточке… - А-а-а! Дедушка Мороз уходит! - Тихо, ё…прст!… Я старый добрый Дед Мороз… И как только вы перестанете вопить, падлы, я… я принесу вам подарок! Тут же наступила долгожданная тишина. Сашка рванул к елке. Вывернул из стола ящик с хлопушками, нашел ножницы. И одну за одной начал срезать с пушистых веток конфеты, аккуратно их разворачивая: обертки направо, конфеты налево… - Хрен вам заметите… Фантики, ха-ха, назад сейчас повешу, как и было… А потом докажи, попробуй… Выкручусь… Нетерпеливый шум за дверью усиливался… Сашка неслышно матерился. Но, возвращая ножницы в ящик, не смог и в этот раз удержаться от проказы. Он торопливо снял с табурета с ватой Деда Мороза, перевернул табурет, из оставшихся четырех хлопушек высыпал серпантин, нашел в ящике пластилин и аккуратно стал ножиком вытаскивать из распотрошенной им хлопушки картонный капсюль с ниточкой, которую он, впрочем, тут же отрезал…
В учительской женщины шили новогодние наряды: Катерина – Снегурочкин, Маркеловна – крылышек ангелочка. И шапочки да короны на головы детишкам. Стояла на столе полупустая бутылка мутного самогона. Из закуски – пару картофелин. От сквозняка хлопала дверь. Марина, в нацепленной бороде Деда Мороза, подбросив в «буржуйку» полешко, приплясывала. - Последнее. Потом – вниз. Печка - холодная. А я - слепая. Не направить, буквально, кончик в отверстие… Не вдеть. Нервно она отложила нитку с иголкой в сторону и принялась чистить «берданку». - Помер старый Митрич - и ты, старая, забыла этот направлятельный механизм, - засмеялась Катерина, прикрывая ладонью раздутую флюсом щеку. - Хомяк ты, а не Снегурка. Что это за шум снизу, а? - Ветер... Чирика поможет... вденет! - Веселый малец …- кивнула Маркеловна, осушая стакан. - Шкода, мать его… - Марина… Опять ты… - Что? Травмированный? А у нас все они – травмированные: матухами да батухами – ворьем да блядьем. На то мы Родине и нужны. Или наоборот – не нужны… - Марина подняла стакан. - Ну что, красатуленьки, за Новое Счастье в Новом Нетравмированном? Эх, медведя бы завтра на охоте… до весны бы не подохли…
…Шум за дверью становился просто невыносимым, и, спешно закончив, Сашка вернул на табурет вату и Деда Мороза и кинулся к окну. Но, поняв, что не успеет, назад - к двери. Конфеты положил на пол, одну – для Насти – в карман, и, по-прежнему матерясь, принялся ножом отгибать привинченную к косяку планку замка. Пальцы, испачканные в шоколаде, скользили. Он облизал их… Замок отлетел, дверь неожиданно растворилась, и Сашка, потеряв равновесие, растянулся... на Марине, сбитой с ног распахнувшейся дверью. Детишек, попрятавшихся в спальнях, в коридоре не было. Только опешившая Марина - с притороченной бородой Деда Мороза и парой дровишек, выпавших из ее рук… Ее взору предстали сначала Сашкины губы, измазанные шоколадом, его пальцы в шоколаде, затем - фантики от конфет, разбросанные под елкой… - А-а-а-а!.. Катери-ина! – не своим голосом заорала Марина. Сашка рванул прочь. Марина следом. Влетая на лестницу, они сбили с ног Катерину, вышедшую на крики. Марина упала. Покатилась вниз. - А-а-а! Убил!.. Падло! Убил!.. - От падлы слышу! – огрызнулся Сашка. И юркнул в медизолятор. Среди голых кроваток, плакатов про дизентерию и коклюш и сиротливо висевшей на гвозде кружки Эсмарха гуляли курицы и бесхвостый петух. Медизолятор служил также зимним загоном для козы, которую нещадно пытался задоить какой-то крохотный ребятенок. Марина схватила Сашку. - Убью! Убью тебя, змееныш! И наверняка убила бы, если бы вдруг интернат не потрясло Катеринино: «Горим! Мари-и-ина! Гори-и-им!» Сашка вырвался, швырнул в Марину сорванную с себя шубу Деда Мороза, пнул её ногой и тут же нырнул на улицу через мгновенно открытую им форточку, благополучно приземлившись со второго этажа в сугроб…
Когда перепуганная криками Катерины Марина влетела в коридор, ее взору предстало ужасное зрелище: полный хаос, в котором обезумевшая ребятня, в подштанниках, в тапочках, маечках, носилась из комнаты в спальни, из спален в сени с плитками шоколада в руках… - Горим! Маруся, горим! Конфеты!.. - отчаянно кричала Катерина, тщетно стараясь поймать хоть одного. Из комнаты с елкой еще выскакивали детишки с шоколадом. - А-а-а-а! Горим! - также - в ужасе - закричала Марина, бросаясь к детям. - Стойте! Стойте! Нет! Нет! Это - на завтра! На завтра! Мать вашу!.. Но детишки проскальзывали между рук. Шоколад таял в их жадных ротиках. - Сто-о-я-я-ять!! - вдруг раскатисто заорала Марина, остановившись. - Сто-о-оя-я-ять!! Не жра-а-ать! Сейчас!.. сейчас все будет! Сейчас! Катька, начинаем, зажигай елку!!!
На часах было 2 часа ночи. Настенный отрывной календарь показывал дату 30 декабря. В классной комнате, заполненной наспех парадно разодетыми ребятишками, шло празднование Нового Года. Хотя, было заметно, что оно не клеилось... Детишки больше думали не о том, как водить хороводы, а о том, как бы вырвать у воспитательниц и друг у друга конфеты. - Мое! Мое! Отдай! Отдай! А-а-а! – И с разбитыми в кровь носами и губами вгрызались в конфеты, царапались… Дед Мороз–Марина и Катерина, одетая Снегурочкой сбились с ног. - Не ешьте! Не ешьте сейчас! - умоляла Катерина, разнимая свалку да напяливая на некоторых "звездочки" и "снежинки". - Позже... Ко времени... Подождите... Начинаем, Маркеловна, начинаем… Ну-ка дети взялись в круг… Итак, что это тут за счастливые ребятишки собрались меня встречать? - закривлялась она «Снегуркой». Ребятишки просто не реагировали: голодные волки, у которых отняли свежее мясо. Зрелище было жалкое и, одновременно с тем, – жутковатое. Женщины были в отчаянии. - Маркеловна, Маркеловна, подключайся… А что нам прочитает мой маленький помощник? – Катерина тормошила неподвижно сидевшую на стуле с остекленевшими от самогона глазами старуху Маркеловну, одетую почему-то праздничным космонавтом – с красной звездой на шлеме и крылышками ангелочка, привязанными к спине. - Ну? «Елочка-метелочка в праздник к нам пришла…»…. Ну? Ты приготовил, дружок, поздрав…? Но та, вдребезги пьяная, свалилась на пол, храпнула, поднялась и снова села на стул, лишь тупо моргая да исходя на икоту. Обмотанная золотистым «дождиком» коза с шапочкой на однорогой башке сидела рядом. Марина не выдержала… - Думала, хоть хлопушками, фейерверк… Так вот… Гад! – Взбешенная, она хлопнула ящиком стола, в котором лежали распотрошенные Сашкой хлопушки. - А ну… хватит! Всем спокойно! За руки! За руки! - Нервы Марины сдавали, она кинулась к ребятне, развешивая подзатыльники и наводя порядок и тишину. – Тихо! Что за базар тут? Вы что? Куда ты, мать твою! Забыли где находитесь, сейчас быстро всех утихомирю! Молча-ать! Дети в ужасе заревели. - Да ты что? Тише, тиш… - бросилась на помощь к детям Снегурочка-Катерина. - Отвали! Тихо! Что сказала!.. Для кого, черт вас всех подери, мы все это придумали, а?! Стоять, молчать! Распустились, мелочевка! Для кого? Для вас же! Испортить, что-ли?! Не потерпеть?! Попадись мне только!.. Тяжелая рука Марины жестко и быстро наводила порядок. Дедморозовская борода сползла на бок, слетели варешки... - Я тебе не… Озверела?.. – отчаянно заступалась Катерина. - Что-о?! Да кому ты это тут?!.. А пошла вон, неженка! К чертовой! Всю жизнь!… Тебе что, наплевать? Наплевать, да? А мне - нет! Слышишь, нет! - Да ты же их… Кому это уже нужно?! - Мне!!! Им!!! Тебе!!! Так, взялись за руки, и - хором… Раз, два, три - елочка гори… За окном классной комнаты мелькал Сашка. От гулкого завывания метели вокруг ему не было слышно ни слова из того, что происходило внутри. Но было прекрасно видно елку и детишек, разряженных в праздничные костюмчики, Марину и Катерину – Снегурочку и Деда Мороза… Праздник! Новый Год! - Ух, ты! – ахнул Сашка. - Настька, Настька пусти! – радостно заколотил он в окно, размахивая зажатой в кулаке шоколадкой. Но Настя не видела и не слышала его. - Ты посмотри, гад, что ты натворил! – закричала Марина под общий детский вой. - Пусти, я-то здесь причем? Ну, пусти, пожалуйста! – старался влезть Сашка в форточку. - Ты чего, а? Я тоже хочу! Я же не для себя… Это… Спросите у… Но Марина, не заметив конфеты в его руках, Сашку выпихнула. - Предупреждала я тебя!.. Уйди с глаз моих, пока башку тебе не свер… Сашка въехал Марине сосулькой в глаз. Та ахнула. И закрыла перед его носом деревянные ставни. Пошла в сени, где сняла с вешалки ватничек с шапкой, и, когда Сашкина физиономия показалась в форточке окна сеней, выпихнула его наружу, швырнув тому вдогонку ватничек с шапкой и валенками. - Падло. В мать свою – воровку-блядь! И заперла ставни… - Третий год Митрича-покойника добрым словом вспоминаю…- Прикрывая ладонью разбитый глаз, Дед Мороз-Марина вернулась к выключателю в классную комнату. - И умудрился же хитрый черт десять километров кабеля у Родины экспроприировать и втихоря на высоковольтку военную забросить, чтобы нам, сиротам, свет провести… А ведь как приставился несправедливо - в тюрьме. А так и не сказал им, куда кабель дел… С красным от гнева лицом Марина вставила вилку от гирлянды в розетку, но елка не загорелась. Марина выругалась. Детишки ныли. - Еще раз... Раз, два, три… стоять всем!… елочка - гори! Елка не включилась снова. Марина снова выругалась. - А что нам тогда прочитает мой маленький помощник? «Елочка-метелочка в празд…»… Густой храп пьяной Маркеловны-космонавта, развалившейся на полу у стула, был более чем красноречивым ответом. Марина снова выругалась, нервно выдергивая из воротника шубы Деда Мороза клочки ворса. - Не рви. Она нам еще на сто лет. – Пробурчала Катерина. - Раз, два, три – елочка… - Марина машинально рванула за воротник шубы, раздался хлопок, и из-под воротника шубы Деда Мороза брызнул пламенем фейерверк. - …гори-и-и! А-а-а!.. - Как факел, стала носиться Марина по темной комнате. Загорелась ее борода, парик. Огонь перекинулся на елку. - Гори-и-им! Вспыхнули занавески. Обжигаясь, Катерина срывала их с окон. Горевшую елку поволокла дымившаяся сама Марина: по коридору, в сени, в котором затлела одежда на вешалках, в дверь… Но дверь, запертая на ключ, не открывалась. И лишь ведро, полное детской мочой, усмирило огонь… - Дернула я... это… веревочку... - в шоке бормотала Марина. Она сорвала шубу, вывернула воротник… - Вот и первый пропавший патрон, - разглядела Катерина под воротником полусожженную хлопушку. – Ноги подкашиваются… Еще бы узнать, где остальные четыре… - И села на табуретку. Тут же взрыв под стулом потряс комнату, с воплем Катерина грохнулась на пол. Детишки заголосили. Коза заорала. Маркеловна лишь всхрапнула… Потеряв дар речи, Катерина смотрела на четыре ножки перевернутого табурета, к которым были прилеплены на пластилине четыре дымящиеся картонные гильзы от хлопушек… Марина вдруг обречённо махнула рукой и отдала конфеты детям. - А… Все равно уже… Конец празднику… маразмику… И тут огромная коридорная печь вдруг стала дымить, и густой дым рванул в комнаты. У детей началась истерика. Задыхаясь, рыдая, они бросились кто куда. Марина рванула к окну. Вышибла ставни. В сенях Катерина уже открывала дверь… Дым уходил. Но сквозняк раздул старые угли. Вновь в сенях загорелась елка. Ужас объял детишек. И, задыхаясь, дети и воспитательницы, схватившие за шкирку храпевшую во все горло Маркеловну и козу, бросились вон, на улицу, где, отплевываясь да откашливаясь, все увидели, как с крыши в сугроб спрыгнул Сашка, забивший ватничком печную трубу…
Из дома все еще валил дым. Дети испуганно плакали… Черная от бешенства Марина носилась за Сашкой с полусгоревшей тлеющей ёлкой в руках… - Убью! Убью! Убью! Все, все изуродовал! Все уничтожил, гад! Ей было тяжело угнаться за ним. Марина упала, отбросила елку, швырнула в него поленом, снова вскочила на ноги, но в черной ночной метели потеряла его из виду. И вдруг - подле деревянной пристройки - внезапный толчок в спину опрокинул ее, и она полетела вниз… У сугроба, за которым начинался скользкий крутой обрыв к озеру, стоял Сашка. Он смотрел, как Марина, страшно крича, покатилась по ледяному откосу, как она влетела в черную полынью. Как выбралась. Как поползла наверх… Когда Марина показалась на склоне, ее нельзя было узнать. С разбитым ледышкой глазом, с обожженной огнем правой щекой, с опаленными распущенными мокрыми волосами, в мокрой одежде, она выглядела ужасающе… - Ну, что ты, сукин сын, измываешься? Марина не говорила – шипела. Они стояли друг против друга. Оба – пылая ненавистью. Марина поднялась с колен и вдруг начала раздеваться… Она сбрасывала с себя мокрую одежду, швыряя ее Сашке под ноги… - Марина! – в ужасе закричала Катерина. - Марина, ты что… одумайся! Ты же знаешь его… Ты что же, не понимаешь, почему он так?! Мороз-то какой!.. Саша! Саша, домой, иди домой!.. - Сама она - «блядь», - процедил Сашка. - Отвали! – Марина оттолкнула Катерину. – Бегать, что ли, за ним?! Ворье! - Да ведь не он же… - Он! Все – он! – Марина кивнула на дым, выходивший из дома, на хныкавших на морозе детишек. - Ишь, гордые мы! И травмированные! Да бога ради! Забирай свое шмотье, чтобы завтра духу твоего здесь не было! Жарко нам! Все изуродовал, все уничтожил и – гордые этим… Всё убил, теперь давай – добей и меня! Она уже разделась до сарафана. - И кофточку… вот, видишь, платочек… Все - под ноги тебе… Носочки оставлю… И подштаннички, ладно? Да ты лицезрел их уже… Ничего, дружок, постоим… Кто кого пересилит, да? А ты что тут стоишь, дура, - дом закрой – вымерзнет!
…Метель усиливалась, разнося по ночному мраку, поглотившему звезды, далекий, щемящий сердце волчий вой… Неподвижно они по-прежнему стояли друг против друга. Но Сашка, чей синий тренировочный костюмчик от снега стал белым, не чувствовал, казалось, стужи. Марина же от лютого холода была близка к обмороку. Ее прежний пыл угас. - Ну, что смотришь?… - выдавила Марина, стуча зубами… Сашкин взгляд оставался прежним – безжалостным. Марина сдавала. - Чирик… А, Чирик… Ты это… скажи, стишок новогодний выдумал мне с Катериной Михайловной? Ответом Марине – молчание. Безжалостное. Ошалевшая от мороза коза просительно бодалась то в Сашкину, то в Маринину ногу и жалобно блеяла… Холодом Марине сводило жилы. И, словно не желая признавать свое поражение, она с трудом разжала рот: - Пойдем домой, а?… Стишок твой почитаем, а?… Сашкины глаза сузились:
Зачем тебе фигуры стройность? Меня манишь ты толстой кожей. Ты широка, как птичья вольность, В твоих грудях повышенная дойность, Играть в футбол твоею можно рожей!
Марина, женщина действительно полная с крупным, болезненно одутловатым лицом, взревела. Скорченная от холода, она упала в снег и поползла, пока не ухватила Сашку за ноги. Тот и не думал отскакивать. Они вцепились друг в друга. Слов разобрать было невозможно: оба чуть ли не грызли друг друга зубами. У самой двери из разорванных в драке тренировочных брючек Сашки в снег выпала плитка шоколада, увидев которую Марина взвыла: - Вот!!!.. Вот!!!.. Вот!!!.. Она сбила его телом поленицу, вдавила коленкой в сугроб, Сашка выкрутился и ударил Марину поленом по голове. Еще раз, еще. Марина охнула, закрыв разбитое в кровь лицо ладонями. И вдруг, страшно закричав, бросилась в дом… Дым в сенях почти рассеялся. - Что? что? что? - Кинулась Катерина к подруге, пронесшейся мимо нее с красным, в крови, лицом… И, почуяв недоброе, закрыла собою входную дверь. И вовремя: прямо на нее уже назад бежала Марина. С охотничьим ружьем в руках. - Одумайся! Придурочная! Стой! - Убью подонка! Убью подонка! Насмерть перепуганная малышня, только что успокоенная Катериной, вновь в ужасе заголосила. - Ты что творишь! Не пущу! Марина замахнулась на Катерину… - Елочка… метелочка… в праздник нам пришла… - раздалось вдруг в сенях. В сени, покачиваясь из стороны в сторону, вошла Маркеловна. И снова упала. - Уйди, дура старая! – рявкнула на нее Марина. Маркеловна не слышала: по-прежнему вдребезги пьяная, она просто бубнила себе под нос, глядя на малышню: - Елочка-метелочка… После войны, по зиме, вишь, рвотниками мы ее называли… Всегда, каждой ночью, секретно накопаешь прошлогоднюю мерзлую картошку из мерзлой земли… А через полчаса всегда тошнило всех… Отрава ведь. Рвотники. Мёрли некоторые… Но кушать так хотелось! И снова - ели, ели, ели… Голодные, вишь, года были… А поля-то - колхозные… Солдатиками окруженные, чтобы не крали… Убивали взрослых-то… Вот родители, царство им, нас, детишек, и посылали – мы крохотные, нас, мол, и не заметют, да и солдат - не будет же он по детишкам стрелять… А они, вишь, стреляли… Тоже стреляли… А что солдатику-то? Он бы может и рад, да у него свое начальство… А тогда с этим ох как строго было!.. Елочка-метелочка… От услышанного Марина содрогнулась. Оглушенная, словно обухом, прогнавшим страшное наваждение, она посмотрела на ружье, зажатое в ее кулаке… огляделась… Испуг и беспомощность были в ее глазах.
В сенях было тихо. Выла за закрытой дверью метель. Уронив голову, Марина сидела на скамье у двери… Катерина отворила дверь. За дверью стоял Сашка. С тем же, непреклонным, злым взглядом. Катеринина рука легла на плечо подруги. - Марина… Глаза Марины и Сашки встретились. Первой их опустила Марина. Она ничего не сказала, но было понятно: она просит прощения… Сашка вошел, вытащил из кармана конфету, отдал Насте. Та потянулась поцеловать его, но он отвернулся. В спальне Сашка взял свое одеяло с подушкой и, ни на кого не глядя, ушел в медизолятор, куда уже пулей сиганула коза. - Ты что туда, Саша? – удивилась Катерина. Молча, он хлопнул дверью и, свернувшись на кровати калачиком, натянул на себя с головой одеяло… Марину знобило, и ее дрожавшие плечи укрыл теплый тулуп. Вздрогнув, Марина качнула опущенной головой. - Понимаешь… так хотелось… чтобы хоть один день в году… - Марина… - Да идите вы все… - Елочка-метелочка… Ур-р-ра… - Снова оклемалась вдребезги пьяная Маркеловна. Выудив откуда-то хлопушку, она усиленно пыталась дернуть за веревочку. Не получалось. Марина взяла хлопушку, рванула - веревочка оторвалась. И вдруг хлопушка выплюнула сгусток конфетти Марине в лицо. Все в сенях испуганно замерли. Но многочасовое страшное напряжение, видимо, требовало разрядки… Первой не выдержала Катерина. Глядя на обшарпанное лицо своей подруги, густо облепленное блесками, делавшими Марину похожей на сказочную ящерицу с бланшем под глазом, она начала смеяться. Следом захихикала ребятня. За ними - Марина. - Дернула я… это… за веревочку… - смеялась Марина. - А я-то, помнишь… на табуретке!.. В сенях стоял хохот. Ребятня, хихикая, упоенно зачавкала. - Урра-а-а! - икала в углу Маркеловна, засыпая…
Встреча Нового года. Календарного. Елки в классной комнате не было. Лишь следы недавнего хаоса, тщательно прибранные. Обычная убогая чистота. 14 часов, 31 декабря. “2007 год! Ура!” – висел над партами от руки написанный плакат. Воспитательницы были хмуры. Марину, укутанную в пледы, в платки, с перевязанным горлом, с обмотанной шарфом головой, мелко знобило. Потрескавшимися губами она втягивала кипяток… - 39, - просипела она, выудив из-под мышки градусник. А вот детишки, вперившиеся в экран телевизора, уплетая мелкую вареную картошку с луком, веселились на славу. Сашки среди них не было. «Ну, душечка, что вы так переживаете? – лыбился в телевизоре ведущий «Поля Чудес», одетый Дедом Морозом и окруженный коробками с бытовой техникой, - Новый Год же! От меня, щедрого Деда Мороза, вы, красавица, уедете с микроволновой печью, с утюгом, с видеомагнитофоном, с холодильником… А это мальчик ваш? Хороший мальчик. Хочешь, мальчик, конфетку?» - Убила бы… телегнусность эту… - хрипнула на телевизор Марина…
Катерина с Мариной стучали в дверь изолятора, у которой сидела на корточках Настя. В ее руках была целая шоколадная конфета. - Давно жениха ждешь, Пенелопа? Откуда это? - Чирикина. Я утром на елке нашла - на улице. Не заметили вчера. Марина толкнула запертую дверь плечом. - Замок замерз, что ли... Чирика, ты, что ли, опять, целовальник, шутишь? Настена с обещанными поцелуйчиками пришла! Отворяй, Новый Год на носу! - Марин, слушай... - Катерина с недоверием ощупывала свою щеку. - Прошел... Совсем прошел... - Кто у тебя прошел? - Зуб. Так напугалась от этих взрывов Чирикиных, и - прошел... - Отворяй, стоматолог! - Марина сильно толкнула, и дверь, закрытая Сашкой изнутри на засов, открылась, засов сломался. Мирно спала коза. Спали куры. Сашка лежал в постели, закрывшись с головой одеялом. У постели – собранные в узел вещи: рубашка, брючки, майки с носочками. - Лежит, гордец, молчит, веником притворяется, конфету свою не жрет, с Настей целоваться не хоч…. Марина сдернула покрывало. Сашка – с красным лицом, покрытым испариной, с закрытыми глазами, задыхаясь, метался в бреду. Марина ахнула: - Матерь божья... Да он же уже отходит... Саша, Сашенька, очнись, Саша, ты меня слышишь?... Саша... Горячий какой! - Градусник, градусник... - засуетилась Маркеловна. - Да какой градусник! Тут 40, не меньше... Как же это? Марина стала носиться, как невменяемая… - Врача, господи, врача!… Телефон! Где телефон?.. Да какой телефон!.. Что делать, Маркеловна, Катя? Лекарства… Господи, ведь ничего же нет!.. Что же я наделала, сука старая, из-за этих конфет треклятых! Что делать, бабоньки? - У нас из лекарств только чеснок... В область только. В больницу… - Так ведь это 15 верст! – ахнула Маркеловна. - По снегу. Без лошади. На своем хребту… - К черту! – рубанула Марина. Она схватила больного Сашку в охапку. И, покрывая его мокрое горячее лицо поцелуями: «Сашенька, Сашенька, сынок…», - бросилась к входной двери. - Катерина - шубу! Маркеловна - ты с детьми... - Маруся, Катя, одумайтесь! – взмолилась Маркеловна. - Ночь же скоро! Пурга! Ты – больная, и мальца не дотянете, и сами сгинете! Тут надо... Тут.. Авось... - К черту!!! К черту!!! Здесь шансов выжить вообще нет!!! Уже у самого выхода Настя пыталась всунуть в Сашкину ручку его шоколадку. Но Сашкина ладонь висела как плеть, и шоколадка падала…
…Когда часы пробили полночь, и экран детдомовского телевизора озолотился брызгами столичных телефейерверков с телешампанским, а Большая Кремлевская Елка, окруженная красочными хороводами, зажглась цифрой «2007», начались телевизионные поздравления и музыкальные номера, а детдомовские детишки у телевизора, не выдержав, вновь набросились на последнюю шоколадку, тщетно защищаемую Настей, - в это самое время по бескрайней снежной ночной пустыне, освещенной бледными звездами, сквозь метель и сугробы, пробирались крестьянские сани с впряженными в них двумя женщинами. На санях, укутанный в теплую самодельную шубу-тулуп Деда Мороза, лежал Сашка. Он по-прежнему находился в беспамятстве… - Заблудились… Маруся… заблудились… - Ничего… ничего… Вырвемся… вырвемся…
Бескрайняя снежная пустыня, заносимая метелью…
|
 |