 |
|
|
Ян Торчинский Кто вы, Михаил Александрович? |
|
Мне есть что спеть, представ перед Всевышним. Мне есть чем оправдаться перед ним. Владимир Высоцкий
Вопрос, вынесенный в заглавие, давно волнует литературоведов-профессионалов и любителей литературы. Как проживающих в России, так и в дальнем и ближнем зарубежье. K сожалению, Михаил Александрович Шолохов уже никогда на этот вопрос не ответит. За него это охотно делают другие. Например, популярный американский русскоязычный журналист Илья Куксин безапелляционно заявил: «Мнение прогрессивной российской общественности о Шолохове было однозначно: горький пьяница, хам, завистник, подхалим и антисемит» (крупнейшая на Северо-Западе США чикагская русскоязычная газета «Реклама», №9, 1997). Невозможно понять, какой злой дух вырвал у интеллигентного и квалифицированного журналиста такую фразу, продиктованную непостижимой страстью говорить от имени всей «прогрессивной российской общественности», якобы досконально зная ее однозначное мнение. Вот он рецидив нашего родного совкового «одобрям-с’а» или «осуждам-с’а»! Однако слово речено, и нельзя оставить его без внимания. Тем более, что статья И.Куксина представляет как бы концентрат отрицательного отношения к Шолохову, которое, к сожалению, укоренилось в некоторых кругах общества. А уж приведенные в этой статье оценки проливают бальзам на сердце той публики, для которой Пушкин в первую очередь был «бретер, забияка, юбочник, Господь не приведи» (Б.Корнилов), а уж во вторую, третью или какую там очередь – автор «Евгения Онегина» или «Бориса Годунова». И другие классики не лучше. Чайковский, например, обыкновенный педераст, Некрасов – картежник и пьяница… И так далее. При этом – умышленно или нет – совершенно забывают, что выдающиеся, великие, гениальные и т.д. деятели культуры славны тем, что они в эту культуру внесли, что оставили человечеству, чем обогатили его духовность и о чем будут вспоминать спустя десятилетия и столетия, сдув грязную пену сплетен, домыслов и прочих продуктов патологической обывательской любознательности. «Я поэт. Этим интересен. Об этом и пишу». Такими словами начинал В.Маяковский свою знаменитую автобиографию «Я сам». Это значит: писатель интересен обществу тем, что он написал, или, говоря фигурально, он для современников и потомков то, что заключено между обложками его сочинений. Что касается прочего, каков он в быту, как ест, что пьет, с кем спит, его отношения с окружающими его людьми – все это представляет интерес только для этих людей и никоим образом не является предметом обсуждения читателей, критиков и литературоведов. В идеале так. В действительности получается иначе. Нет, наверное, ни одного сколько-нибудь выдающегося деятеля искусства, чья личная жизнь не стала бы предметом пристального и сплошь и рядом недоброжелательного рассмотрения. Вот и получается, что «для прогрессивной российской общественности» Шолохов – антисемит, горький пьяница и так далее, а потом уже один из лучших русских писателей, а может быть, и не из лучших и даже не из писателей вообще. Однако давайте поддадимся искусу покопаться в чужом белье и посмотрим, насколько справедливы предъявленные обвинения: а вдруг действительно следует вычеркнуть Шолохова из русской литературы как совершенно безнравственную личность и, конечно, за его аморальное творчество.
Итак, Шолохов – антисемит. Очень ответственное обвинение. Но даже если это так, то он, увы, не одинок. Антисемитами были Достоевский, Розанов, Фет, Шевченко, Иван Франко, язык не поворачивается перечислить имена многих уважаемых людей, «претендующих» на место в этом неблаговидном списке, да это и невозможно, потому что имя им – легион. Но мне кажется, что, говоря о писателях, нужно различать антисемитизм бытовой и утверждаемый этими писателями в своих произведениях. Речь не о том, что один из них (первый) извинителен или о каком-либо оправдании юдофобов. Однако не следует путать то, что канет в Лету вместе с человеком, а что станет достоянием потомков. Вот относительно свежий пример. В середине 90-х годов уже прошлого века многих поразил конфликт в московском театре им. Вахтангова: грубая антисемитская выходка против приехавшего в Москву из США (кстати, по приглашению театра) ранее эмигрировавшего актера Э.Зорина. К сожалению, непосредственное участие в этой неприглядной истории принял художественный руководитель театра М.Ульянов. Но пройдет время, и все скверное забудется, общественное мнение успокоится (многие ли помнят сегодня об этом печальном инциденте?), а вот блистательное исполнение Ульяновым роли Тевье-молочника в одноименном телеспектакле, полное сострадания, любви и уважения к своему герою, надолго останется в памяти тех, кому посчастливилось увидеть этот замечательный спектакль. Попробуем разобраться, относится ли Шолохов к нередким писателям-антисемитам, чьи книги пропитаны нескрываемой ненавистью и отвращением к евреям и провокационными наветами и призывами, сводящимися в конечном счете к хорошо знакомому лозунгу: «Бей жидов!». Ответ нетрудно найти на страницах «Тихого Дона». Вот что там говорится о большевистском руководителе Абрамсоне: «"Сколько же тебе пришлось голодать, браток, что ты с одного взгляда отличаешь сытого от голодного, и сколько пережил ты горя и ужаса, прежде чем у тебя появился этот седой клок?'' – с растроганной ласковостью подумал Бунчук, глядя на жуковатую голову Абрамсона, белевшую справа ослепительно ярким пятном седины. И уже шагая с провожатым на квартиру Абрамсона, Бунчук все думал о нем: ''Вот это парень, вот это большевик! Есть злой упор, и в то же время сохранилось хорошее, человеческое. Он не задумается подмахнуть смертный приговор какому-нибудь саботажнику Верховецкому и в то же время умеет беречь товарища и заботиться о нем"». Это почти дословная калька с известных стихов В.Маяковского: «Он к товарищу милел людскою лаской, он к врагу вставал железа тверже», т.е. о Ленине, который был для нас образцом революционных и человеческих доблестей! Между прочим, далеко не все герои Шолохова из любимого им казачества удостаиваются столь высокой оценки. Вот что говорится о знаменитом большевике Подтелкове: «Еще до избрания его председателем ревкома он заметно переменился в отношении к Григорию и остальным знакомым казакам, в голосе его уже тянули сквозняком нотки превосходства и некоторого высокомерия. Хмелем била власть в голову простого от природы казака». А вот мнение Шолохова еще об одном персонаже «Тихого Дона», молоденькой коммунистке-пулеметчице Анне, высказанные словами того же Бунчука (заметим, что Абрамсон, Анна и еще, возможно, Штокман – вот и все сколько-нибудь заметные евреи в романе, причем, все большевики и все положительные герои): «Это хорошо, что ты у нас / … / Видишь ли: за евреями упрочилась слава, и я знаю, что многие рабочие думают – я ведь сам рабочий – что евреи только направляют, а сами под огонь не идут. Это ошибочно, и ты вот самым блестящим образом опровергаешь это ошибочное мнение (здесь и далее выделено мной. – ЯТ)». Или Анна у постели больного тифом Бунчука: «В первый раз пришлось ей так близко и так оголено взглянуть на изнанку общения с любимым. Стиснув зубы, меняла на нем белье, вычесывала из горячей головы паразитов, переворачивала каменно-тяжелое тело и содрогаясь, с отвращением смотрела украдкой на его голое исхудавшее тело мужчины – на оболочку, под которой чуть теплилась дорогая жизнь. Внутренне все вставало в ней на дыбы, противилось, но грязь наружного не пятнила хранившегося глубоко и надежно чувства. Под его властный указ научилась преодолевать боль и недоумение. И преодолела. Под конец было лишь сострадание да бился, просачиваясь наружу, глубинный родник любви». Или Анна в бою, за несколько мгновений до смертельного ранения: «Анна в сбитой на затылке повязке, растрепанная и неузнаваемая от волнения, обескровившего ее лицо, вскочила и – винтовку наперевес, оглядываясь, указывая рукой на дом, за которым скрылся казак, таким же неузнаваемым ломким голосом крикнула: ''За мной!'' – и побежала неверной, спотыкающейся рысью». Можно привести пример, как говорится, из другой оперы. Именно Шолохов с первого взгляда утвердил на роль Аксиньи в фильме С.Герасимова «Тихий Дон» еврейку Элину Быстрицкую. А уж среди желающих сыграть такую «козырную» роль были, без сомнения, актрисы неиудейского происхождения. В том числе, коренная казачка, знаменитая Нонна Мордюкова. Странно все это, согласитесь, для антисемита. Не сходятся концы с концами у «прогрессивной российской общественности» в данном вопросе!
Отступление первое. Мне приходилось слышать возражение, что в двадцатых годах было «модно» описывать евреев в качестве положительных героев (Фадеев, Катаев и др.). Ну, и Шолохов туда же… Я бы сказал иначе: тогда было немодно представлять евреев носителями всемирного зла. Однако прочитайте послевоенную «Судьбу человека», где есть наполненная горечью сцена расстрела военнопленных: «Только четырех взяли из двухсот с лишним человек. Одного еврея и трех русских рядовых. Русские попали в беду, потому что все трое были чернявые и с кучерявинкой в волосах / … / Расстреляли этих бедолаг, а нас погнали дальше». Какой бы антисемит удержался от реплики: вот так из-за «них» страдали русские люди! Ничего подобного у Шолохова вы не найдете. Хотя некоторые, так сказать, телепаты-шолоховофобы объясняли мне, что именно это он и имел в виду, будто мысли его подслушали. И, кроме того, здесь якобы еще содержится замаскированный намек: на двести человек военнопленных попался только один еврей. Остальные, мол, в Ташкенте отсиживались. Вот куда заводит предвзятость! А если говорить о «моде», то она в то время повернулась на 180 градусов. И вообще, когда это Шолохов был «модным» писателем?! И еще: Шолохову не могут простить выступления по поводу Даниэля и Синявского, с предложением рассматривать этих писателей как изменников и судить их по законам военного времени. Выходка, мягко говоря, странная, и чести своему автору она не принесла, но свои «симпатии» Шолохов делит поровну между евреем Даниэлем и русским Синявским. Что угодно – но на антисемитизм это не похоже. А еще Михаил Александрович не жаловал И.Эренбурга. Значит, каждое лыко в строку? Но В.Шкловский, Б.Слуцкий, С.Кирсанов и И.Селъвинский резко выступили против Б.Пастернака во время травли Бориса Леонидовича в связи с опубликованием за границей романа «Доктор Живаго». Так они что – тоже антисемиты?! Вообще-то данный вопрос настолько сложен и щепетилен, что на нем стоит остановиться подробнее. Вспомним описание еврейских девушек в стихах совсем неантисемита, а просто-напросто еврея Э.Багрицкого:
«… съеденные вшами косы; Ключица, выпирающая косо; Прыщи; измазанный селедкой род Да шеи лошадиный поворот» –
и сравним с портретом шолоховской Анны: «Она была / … / полна тугой полнотой, которая присуща всем здоровым, физического труда девушкам, немного сутула, пожалуй, даже некрасива, если бы не большие сильные глаза, диковинно красившие всю ее / … / ''Анна Погудко / … /, ты хороша, как чье-то счастье!''». Допустим, вы не знаете, кто такие Багрицкий и Шолохов, как по-вашему, кто из этих авторов больше симпатизирует евреям? И это не единственный пример. Я не знаю, какой вид мазохизма заставляет еврейских писателей оплевывать своих соплеменников. Вот что говорит от имени некого «известного еврейского деятеля, которого трудно обвинить в антисемитизме» положительный герой Э.Севелы (повесть «Зуб мудрости»): «Евреи же, собранные вместе, превращаются в обычное говно». Собранные вместе – это, в основном, евреи в Израиле, которые уже десятки лет отчаянно и мужественно ведут неравную борьбу с многомиллионным, озверевшим от ненависти арабским окружением. Почему этого не заметил Севела? Где же его зуб мудрости? Неужели он не понимает, что кое-кто с ним охотно согласится: правильно, все так и есть, если уж они сами признаются… Однако с одной поправочкой: не только «собранные вместе», но и каждый порознь тоже! Мол, какая смесь, такие и компоненты, и наоборот… Так создается юдофобская аура, а это и есть истинная проверка на антисемитизм, независимо от национальности этого писателя. Однако причем здесь Шолохов?
Пойдем дальше. Шолохов – горький пьяница. Увы, этот порок собрал богатый урожай среди деятелей русской культуры: Мусоргский и Куприн, Твардовский и Фадеев, Есенин и Светлов, В. Некрасов и Довлатов, Высоцкий и О.Даль… У каждого из них были свои причины пить горькую, и только одно им не грозило: спиваться от духовной нищеты, от незнания, куда себя деть. Вот что писал по этому поводу Ю.Нагибин («О Галиче – что помнится»): «Я предчувствую взрыв читательского ханжества. Какой же он (А.Галич. – ЯТ) сильный человек, если не мог преодолеть пристрастия к наркотикам? А он и не собирался, как и Высоцкий, который в последние годы тоже начал колоться. Их это не ослабляло, а усиливало в борьбе, которую вела против них всесильная власть / … / Какой душевной силой, каким мужеством, смелостью и верностью своему избранничеству надо обладать, чтобы выстоять против чудовищной машины насилия и уничтожения! Но иногда иссякали внутренние ресурсы, металл ведь тоже устает, а человеческое сердце не из металла, и они давали себе перевести дыхание, отключиться – уколом в вену, чтобы снова броситься в бой». Но Шо лохов даже пьянство умудрился превратить в протест. Речь идет о его демарше на ХIХ съезде ВКП(б), где, после первого же дня, он вызывающе запил и, сидя в буфете, пропустил три заседания подряд. Почему? Видимо, его мутило от происходящего в зале. Такой демарш мог стоить писателю головы, но, слава Богу, обошлось. Говорят, Сталин заступился… Но если Шолохов не побоялся продемонстрировать свое отвращение Сталину, Берии, Маленкову и всему съезду партии, то, согласитесь, Михаил Александрович был очень странным подхалимом, в чем его обвиняет виртуальная «прогрессивная российская общественность». И перед кем ему осталось подхалимствовать, если самые сильные мира сего такого не удостоились? Может быть, перед Хрущевым? Но Шолохов отказался воспеть освоение целины (а до чего было соблазнительно перебросить мостик между «Поднятой целиной» и хрущевской одноименной сельскохозяйственной авантюрой!), не исполнил поручения ЦК написать о поездке Никиты Сергеевича в США и т.д. Может быть, перед Брежневым? Но Шолохов активно протестовал против требования смягчить критику Сталина за репрессии в повести «Они сражались за Родину», написал резкое непочтительное письмо Генсеку и отказался принять его в Вешках. И так далее (см. В.Осипов. «Вечерняя Москва», 26 января 1998). А тех, кто говорит: «Подумаешь, подвиг – уйти и напиться в буфете!», я хочу спросить: а часто ли мы с вами уходили, демонстративно хлопнув дверью, хоть с какого-нибудь паршивого партийного собрания?! А причины пить у Шолохова были, еще какие! В действительности, он – знаменитый писатель, усыпанный орденами и милостями, живой классик, переведенный на десятки языков и тиражируемый в миллионах экземпляров – не был очень счастливым человеком. Во-первых, его не могло не мучить систематическое надругательство над родным краем, любовь к которому неизбывно жила в его сердце. Шолохов мог бы сказать о себе словами своего героя, подъесаула Атарщикова: «Я до чертиков люблю Дон, весь этот старый, веками сложившийся уклад казачьей жизни. Люблю казаков своих, казачек – все люблю! От запаха степного полынка мне хочется плакать / … / И вот еще, когда цветет подсолнух и над Доном пахнет смоченными дождем виноградниками, – так глубоко и больно люблю…». А мы еще добавим: и казачий неповторимый говор и казачьи песни, и еще больше само казачье племя трудолюбивых хлеборобов и отчаянно храбрых воинов. Так мог ли Шолохов равнодушно созерцать систематическое истребление советской властью казачества как сословия и свободолюбивого духа казачьей вольницы, подарившей Руси опасных бунтарей: Ермака, Разина, Пугачева… Кстати, ностальгические нотки в творчестве писателя отмечали давно. Так, при довоенном обсуждении романа «Тихий Дон» на заседании Комитета по Сталинским премиям выдающийся кинорежиссер А.Довженко говорил: «Я прочитал книгу ''Тихий Дон'' с чувствон глубокой внутренней неудовлетворенности / … / Суммируются впечатления следующим образом: жил веками тихий Дон, жили казаки и казачки, ездили верхом, выпивали, пели / … / был какой-то сочный, пахучий, устоявшийся, теплый быт. Пришла революция, советская власть, большевики – разорили тихий Дон, разогнали, натравили брат на брата, сына на отца, мужа на жену, довели до оскудения страну / … / заразили триппером, сифилисом, посеяли грязь, злобу, погнали сильных, с темпераментом людей в бандиты / … / и на этом дело кончилось». Насколько прав или не прав был Александр Петрович попробуем разобраться ниже. Кроме того, хватало Шолохову и личных несчастий. К нему смолоду пристала гнусная сплетня, что не он является автором «Тихого Дона», а то ли нашел чужую рукопись, то ли украл ее. За Шолохова заступилась газета «Правда», которая 29 марта 1929, №72, опубликовала письмо, подписанное известными деятелями культуры А.Серафимовичем, А.Фадеевым, Л.Авербахом и другими, да еще по поручению секретариата РАППа: «… врагами пролетарской диктатуры распространяется злобная клевета о том, что роман Шолохова является якобы плагиатом с чужой рукописи / … / Мелкая клевета (ничего себе, мелкая! – ЯТ) сама по себе не нуждается в опровержении. Всякий, даже не искушенный в литературе читатель, знающий ранние произведения Шолохова, может без труда заметить общие для тех его ранних произведений и для ''Тихого Дона'' стилистические особенности, манеру письма, подход к изображению людей…». Однако это письмо только подлило масла в огонь – тот самый огонь клеветы, который периодически вспыхивает по сей день. Никакие доводы разума и результаты экспертиз не могли помочь оболганному писателю. Oсобенно неприглядный характер приняла эта травля, когда к ней подключился А.Солженицын, видимо, посчитавший, что двум Нобелевским лауреатам-прозаикам в России тесно. И вот, в 1974 году, в Париже выходит книжка «Стремя ''Тихого Дона'' (загадки романа)», подписанная буквой «Д*». К анонимам во все времена порядочные люди относились без всякого почтения, однако А.Солженицын, которому принадлежит «обрамление» текста, в «Предисловии» пишет: «Я сожалею, что еще сегодня (т.е. в 1974 году. – ЯТ) не смею огласить имя Д* и тем почтить его память. Однако, придет время». Спустя более четверти века можно было бы и нарушить конспирацию, потому что желанное время пришло. Но, насколько мне известно, Александр Исаевич тайну Д* так и не раскрыл. Во всяком случае, официально. Может быть, замотался в заботах, как обустроить Россию или как жить не во лжи, а возможно, расшифровка загадочной буквы Д* носила бы уж очень скандальный характер. Так вот, Д*, с явного благословения А.Солженицына, утверждает, что авторство «Тихого Дона» принадлежит донскому казаку, писателю и общественному деятелю Федору Крюкову (1870 – 1920), чья рукопись каким-то образом попала в руки Шолохова. Нужно отдать должное добросовестности Д*: в его книжке приведены сведения, доказывающие, что Ф.Крюков, может, и был неплохим писателем, но … стать автором «Тихого Дона» просто не имел физической возможности. Вот выдержки из «Стремени»: «Крюков не попал в Петербург (в апреле 1917 года. – ЯТ), остался на Дону. В те бурные дни, когда решалась судьба казачества, ушел в себя, забросил рукописи. Приглашения и просьбы сотрудничать, приходившие в Глазуновскую из белогвардейских журналов, складывались в стол и оставались без ответа / … / Пытаясь уйти от политики, Крюков усиленно занялся подзапущенным хозяйством – купил две пары волов, пару лошадей, коров, заложил на пустыре сад. ''Хозяйство это меня и погубило, заставило тронуться в отступление'', / … / – с горечью говорил Крюков станичникам, оказавшись на Кубани». Между прочим, странное заявление: обычно хозяйство побуждает к оседлому образу жизни, вспомните соответствующую сцену из «Тихого Дона». Но если даже допустить невероятное, то Ф.Крюкову могла принадлежать только первая часть романа, т.е. меньше его четверти. Откуда же взял Шолохов остальные три четверти и все остальное, ему принадлежащее и написанное до, после и даже во время работы над «Тихим Доном»? Неужели он был столь гениальным чудотворцем-имитатором, что сумел написать более 1200 страниц романа, безукоризненно выдерживая стиль первых трехсот семидесяти семи? Ведь даже компьютерный анализ, проведенный независимым коллективом норвежских и шведских ученых, не смог обнаружить никаких стилистических сбоев в четырех книгах романа. Да и в «Поднятой целине» и других произведениях Шолохова чувствуется тот же размашистый почерк писателя, скульптурная лепка характеров, глубокая мотивировка человеческих отношений и многое другое. Но вот иное мнение на сей счет: «Наблюдая творческую и человеческую деградацию Шолохова – от ''Тихого Дона" к "Поднятой целине" и его кошмарному послевоенному творчеству, его выступления на партийных и писательских съездах (кстати, на этих съездах Шолохов говорил, что крестьяне вынуждены вырубать фруктовые сады, чтобы не платить непосильные налоги, что хищнически истребляются рыбные запасы и скоро весь народ посадят на морскую капусту и прочую по тому времени небезопасную крамолу. – ЯТ), его позорное поведение во время процесса Синявского и Даниэля, – многие (слава Богу, что только "многие", а не вся единогласная "прогрессивная российская общественность"! Неужели появился плюрализм мнений?! – ЯТ) решили, что если уж Шолохов дошел до такого, он, разумеется, не мог сам (!! – ЯТ) написать такую книгу, как "Тихий Дон"» (И. Куксин). Эта цитата заслуживает тщательного рассмотрения. Во-первых, творческой и человеческой деградации писателя «от ''Тихого Дона'' к ''Поднятой целине"» не могло быть хотя бы потому, что первая часть «Поднятой целины» была написана Шолоховым во время перерыва в работе над «Тихим Доном». А то, что эти произведения написаны по-разному, при сохранении главной шолоховской манеры, вполне естественно: «Тихий Дон» отражает судьбу огромного народного пласта на крутом историческом переломе, а события «Поднятой целины», хотя тоже отражают роковые события, но формально происходят в рамках хутора Гремячий Лог. «Важен в поэме стиль, отвечающий теме» (Н.Некрасов) – вот чего не заметили недоброжелатели Шолохова. (Представьте себе, что вы ничего не слышали о Пушкине, и в ваши руки попали разрозненные произведения, написанные неизвестно, кем. И вы, скорее всего, решите, что народную драму «Борис Годунов» написал один автор, «Сказку о царе Салтане» – другой, куртуазные «Маленькие трагедии» – третий, а авантюрную повесть «Дубровский» – четвертый, совсем уж бесцветный литератор.) Во-вторых, утверждение, что послевоенное творчество писателя, в том числе, «Судьба человека» – одна из вершин русской и не только русской новелистики – является кошмарным, выдает, предвзятость автора этой реплики с головой. Можно говорить, что вторая часть «Поднятой целины» слабее, чем первая (да так оно и есть, хотя и там есть замечательные страницы; но Шолохов – не исключение: то, что у некоторых деятелей искусства с возрастом снижаются творческие способности – факт общеизвестный), но уж эпитета «кошмарная» она, разумеется, не заслуживает. Кстати, второй том «Угрюм-реки» В.Шишкова гораздо слабее первого. Ну, и что с того? В-третьих, поведение Шолохова на процессе Даниэля и Синявского его, повторяю, не украсило. Однако нужно обладать слишком уж изощренной и недоброй фантазией, чтобы связать это послевоенное событие с возможностью или невозможностью быть автором «Тихого Дона», написанного за десятилетия до этого! Между прочим, никому не пришло в голову усомниться, что вышеназванные поэты, осудившие Б.Пастернака, – авторы своих стихов, особенно, написанных до войны. Хотя, почему бы и нет? А вот образец антишолоховской версии, принадлежащего А. Солженицыну, см. «Стремя ''Тихого Дона"»: «Но вперемешку с последними частями ''Тихого Дона'' начала выходить ''Поднятая целина'' - и простым художественным ощущением, безо всякого поиска воспринимается: не то. Не тот уровень, не то восприятие мира». Об уровне этих произведений мы уже говорили, и не стоило бы повторяться, но давайте посмотрим, чем Солженицын обосновывает свою точку зрения. «Да один только натужный грубый юмор Щукаря совершенно несовместим с автором ''Тихого Дона'' (?! Видимо, с авторством.– ЯТ), что сразу дерет ухо, – как нельзя ожидать, что Рахманинов, сев за рояль, станет брать фальшивые ноты». Причем здесь Рахманинов и чего можно, а чего нельзя ожидать от давно почившего музыканта, я, деликатно говоря, не понимаю. А относительно прочего, сомневаюсь, что очень убедительными являются ссылки на «простое художественное восприятие» (которое, согласитесь, вещь очень субъективная), да еще «без всякого поиска» (а если поискать хорошенько?) или аргументы типа «дерет ухо». Что касается деда Щукаря – то юмор оного соответствует его личности. Ничего другого от него и ждать невозможно. Ведь не приходится спорить, что дед Щукарь – не Кола Брюньон, не Тевье-молочник, не Ходжа Насреддин и, уж конечно, не Рабле, Вольтер или Марк Твен. И, наконец, юмор Прохора Зыкова из «Тихого Дона» по своей «изысканности» ничем не отличается от шуток Щукаря. И не удивительно: они – люди одного сорта. Почему же «натужный юмор» Зыкова никому не драл ухо? Или еще такое соображение А.Солженицына: «А еще удивляет, что Шолохов в течение ряда лет давал согласие на многочисленные беспринципные правки «Тихого Дона» – политические, фактические, стилистические, сюжетные / … / Из двух матерей оспариваемого ребенка – тип матери не той, которая предпочла отдать его, а не рубить…». Попробуйте разобраться в последней косноязычной фразе, во всех этих невразумительных аллегориях! Но главное, как легко при желании понять: если Шолохов, крепя сердце, давал согласие на правки романа, то именно для того, чтобы не загубить свое детище. Уж кто-кто, а Александр Исаевич знал цену советской политической цензуре, так называемому Главлиту, чего стоит бодание с дубом. Посочувствовать бы собрату-писателю, оценить его жертву – да где там… А между прочим, Шолохов выступал за публикацию повести «Один день Ивана Денисовича», хотя она была предана анафеме самим Сусловым. Воистину, ни одно доброе дело не остается безнаказным! Вот такие доводы, ниспровергающие Шолохова, – что же делать, если других нет! А впрочем, кое-что нашлось, а именно, почерпнутая из арсенала советской юриспруденции «презумпция виновности»: Ты утверждаешь, что не совершил плагиата? Докажи свою невиновность, представь черновики рукописи романа, первый вариант, второй, третий, правки, наброски, заметки, словом, весь архив. Можно подумать, что от Крюкова осталось хоть что-нибудь, подтверждающее его авторство. Так вот, в 1929-м году Шолохов привез рукопись романа в Москву, где экспертная комиссия подтвердила авторство писателя. А во время войны случилась трагедия: в дом Шолохова попал снаряд, уничтоживший не только архив, но и убивший мать Михаила Александровича. Адепты Крюкова обрадовались: теперь уж Шолохов ничего не представит из сгоревшего дома, значит, там ничего и не было, в том числе, искомых черновиков. И поэтому ввек ему не отмыться: то ли он украл, то ли у него украли, но в краже он был замешан. Но вдруг та самая рукопись отыскалась через 70 лет у родственников друга Шолохова, писателя Василия Кулешова, который погиб на войне. Сразу же начались успешо завершившиеся переговоры по приобретению ее Институтом мировой литературы им. Горького*, а экспертная текстологическая экспертиза вновь подтвердила авторство Шолохова. И, наконец, последние новости в затянувшемся споре (см. «Известия» от 17 ноября 2006 г.). Академия Наук РФ опубликовала первое факсимильное издание «Тихого Дона». По мнению специалистов, эта публикация ставит точку в самом тяжелом литературном споре ХХ-го столетия об авторстве великого романа ( www. izvestia.ru/ culture/article3098495/ ). Ну, и что? А ничего! Возможно, гонители Шолохова притихнут на время, но потом старая сплетня оживится (ну, скажем, распространят слухи, что экспертная комиссия была подкуплена, или отыщут где-нибудь на краю света следы другого, уже самого-рассамого подлинного автора «Тихого Дона», или придумают, что Михаил Александрович задним числом переписал текст своей же давно опубликованной книги, подобрав бумагу и чернила многолетней давности и т.п.) и вновь пойдет гулять по свету в каком-нибудь обновленном варианте. Недаром научный руководитель факсимильного издания романа, чл.-корр. РАН Феликс Кузнецов предупреждает: «После факсимильного издания никаких научных аргументов в дискуссии не осталось. Спор будет продолжаться, но только на моргинальном уровне. Для противников авторства Шолохова это уже не категория знания, а вопрос веры», так сказать, «credo, quia absurdum» (верую, потому что абсурдно). Вот именно! А что касается маргинального уровня, то его можно увидеть, например, в таком откровении: «Если даже Шолохов и воспользовался чьими-то рукописями при работе над романом, то я все равно ему благодарен за то, что он эти рукописи спас от уничтожения» (Е.Евтушенко «Волчий паспорт»). Какая снисходительность, какое великодушие! «Если даже» украл, то с пользой для дела. А дальше следует нечто совсем уже непостижимое. «Правда, при частом перечитывании "Тихого Дона" начинаешь замечать искусственность образов большевиков, как будто они были написаны в последние минуты перед сдачей в набор либо по чьему-то настоянию, либо под самовнушением для спасения романа в целом, либо их написал кто-то другой, а не сам Шолохов (неужели Крюков?! Так сказать, плагиат наоборот. – ЯТ). А может быть, вся горестная разгадка в том, что Шолоховых было двое: один – уникальный художник, а другой – хитренький недобрый маленький человечишка?» Можно ли оперировать такими пассажами в адрес великого деятеля отечественной культуры? Оказывается, можно. И никто к ответу за оскорбление не призовет, и никто не спросит, а сколько было Евгениев Александровичей на извилистых путях его жизни и творчества? Однако это к нашей теме не относится. Куда конь с копытом, туда и рак с клешней. И вот уже выступает против авторства Шолохова протоиерей Михаил Ардов («Возвращение на Ордынку», СПб, 1998). Однако даже многократно опровергнутую версию о шолоховском плагиате можно отстаивать по-разному, в частности, соблюдая видимость приличия или не соблюдая ее. Так вот, не имея никаких аргументов, М.Ардов прибегает к риторическим вопросам: «… мог ли / … / любимец палачей (добавлю, а еще миллионов читателей. – ЯТ) Михаил Шолохов самостоятельно написать такой роман, как ''Тихий Дон''?». И в подтверждение своей убежденности, что самостоятельно не мог, Ардов цитирует … «Записки сумасшедшего» Н.Гоголя: «Я еще не в жизни не слыхивал, чтобы собака могла писать. Правильно писать может только дворянин». Это, конечно, пошлый и неприличный прием. Я уже не говорю, что, приводя в доказательство своей правоты слова душевнобольного человека, по сути дела отождествляешься с ним. Хотя, с другой стороны, так даже безопасней: как говорил В.Высоцкий, «Сумасшедший – что возьмешь!» Я же могу заметить, что Ф.Достоевский, а в советское время В.Шишков и Вас.Гроссман никогда дворянами не были. И наоборот, не совсем удачные 2-й и 3-й тома трилогии «Хождение по мукам» написаны не просто дворянином, а даже графом Алексеем Толстым. Так что не в сословной принадлежности дело. А, в общем, вопрос о «плагиате» Шолохов – это типичное «привидение, которое возвращается». Потому что можно сколько угодно доказывать абсурдность выдвинутых обвинений, к ним обязательно будут обращаться в силу косности разнузданного и мизантропического мышления некоторых представителей когорты фанатиков и обывателей. Следует отметить, что всеядность ниспровергателей Шолохова воистину поразительна. Потерпев неудачу с кандидатурой Крюкова, они немедленно отыскали В.Севского, а потом В.Краснушкина, хотя оба погибли в районе 20-го года прошлого столетия. «Выпадут в осадок» эти, отыщут других, согласятся на кого угодно, даже на черта в ступе, только бы «вчинить иск» Шолохову. По этому поводу журналист Ю.Финкельштейн писал (см. «7 Дней» №214, 2000, Чикаго): «Сколько пыла, страсти, а порой и ловкости рук уходит на то, чтобы изобразить Шолохова двойником, жалкой тенью, вором-плагиаторе при литераторе Федоре Крюкове или журналисте Викторе Севском. Общее достоинство этих двоих: люди они образованные и с Доном связанные. Общий недостаток: жизненный путь обоих оборвался на рубеже 1919 – 1920 годов, и как бы напряженно они ни трудились над романом (условно назовем его ''Тихий Дон'') в огне и буре гражданской войны, события 1920 – 21 и начала 22 года, т.е. суммарно не менее трех лет, они могли описать, даже вчерне, лишь находясь в мире ином». Как бы в ответ на это убийственное соображение, шолоховоеды пустили гулять версию, что Михаил Александрович вообще ничего не написал (даже «Донские рассказы»!), а на него всю жизнь работала целая артель литературных негров, включающая … А.Платонова! (Надо же вот так, походя, бросить ком грязи в двух замечательных писателей, якобы продающего свой и покупающего чужой талант!) Доводы в пользу такой версии настолько несерьезны, что не заслуживают не только обсуждения, но и упоминания. Зато один мой знакомый привел казалось бы неопровержимый аргумент: «Если о плагиате Шолохова столько и так долго говорят, значит, что-то было. Дыма без огня не бывает!» Я возразил, что о ритуальном использовании евреями крови христианских младенцев говорили еще больше, причем, с незапамятных времен; является ли это поводом для нового дела Бейлиса или очередного погрома? Впрочем, в игре против Михаила Александровича был еще один неубиенный козырь, но о нем речь впереди.
Отступление второе. И все же… Самый именитый гонитель Шолохова, израильский искусствовед Зеев Бар-Селла в статье «Жизнь мародера»** обратил внимание на разночтения в разных изданиях «Тихого Дона». Так, в одном издании встречается строчка: «Конь – понес вдоль улицы», а в другом она представлена иначе: «Конь – понес по улице». Очевидно, Бар-Селле невдомек, как трудно взыскательному прозаику отыскать наилучший из практически равноценных вариантов, предлагаемых богатейшим русским языком. И поэтому идет постоянный мучительный поиск совершенной формы, используется метод проб и ошибок, особенно, если многократные публикации предоставляют такую возможность. Зеев же трактует это иначе. «Шолохов не знал одного конкретного специфического глагола ''нести'': – ''лошади несут'' – ''понесли, взбесились и помчали''». На основании этого и подобных ему «открытий», в том числе, описок и оговорок, неизбежных для такого крупного полотна, даже при наличии штата редакторов и корректоров, Зеев Бар-Селла приходит к выводу, что Шолохов вообще плохо знал русский язык. Убедительно, не правда ли? A
в повести «Они сражались за родину» он находит новое
подтверждение своей версии. Приведя цитату: « ''Ты, Лопахин?'' –
окликнул / … / из темноты старшина Поприщенко. – ''Я, – нехотя
отозвался Лопахин. Старшина отделился от стоящей возле плота
группы, пошел навстречу / … / Он подошел к Лопахину в упор,
сказал дрогнувшим голосом: ''Не донесли … умер лейтенант''.
Лопахин положил на землю ружье, медленным движеньем снял каску.
Они стояли молча» – Зеер Бар-Селла комментирует ее так: Но это еще цветочки. А в американском русскоязычном журнале «Вестник» №15, 2003 появилось любопытное «доказательство» (кстати, почерпнутое из той же статьи Зеева), что Михаил Александрович пользовался услугами литературных поденщиков. Вот оно: в главах повести «Они сражались за родину» некоторые герои несут имена, почерпнутые из русской классической литературы. Вот теперь ясно, что Шолохов пользовался услугами литературных поденщиков! Это они, коварные поденщики, заложили мину замедленного действия под квази-писателя: рано или поздно подвох будет обнаружен, и тогда все поймут, кем был Шолохов! И взорвется к чертовой матери все так называемое шолоховедение. Вот и появился в якобы шолоховской повести Лопахин (см. «Вишневый сад» Чехова), Настасья Филипповна (см. «Идиот» Ф.Достоевского) и даже Поприщенко (см. «Записки сумасшедшего» Гоголя – правда, у Гоголя «Поприщин»; почему поденщик проявил такую недоработку или непоследовательность, и почему он не дал другим персонажам имен Безухов, Фамусов или Мэри, – пусть ответит автор версии). Ну, просто убийственный аргумент! И, стало быть, взорвалась эта мина, пусть через 60 лет, а взорвалась. Здесь уже не знаешь, смеяться или плакать. Во-первых, нужно быть совершенно ослепленным ненавистью, чтобы поверить, будто Шолохов не читал русской классики. Но даже, если это так, то в окружении писателя было достаточно грамотных людей. Уж кто-нибудь из них обнаружил бы подвох, и чем бы это окончилось для поденщика, понять нетрудно: дай Бог, чтобы он за свои проделки потерял только кусок хлеба… А во-вторых, в русской классической литературе часто встречается персонажи с одинаковыми фамилиями. Например, Кирсанов (Тургенев и Чернышевский), Протасов (Толстой, Горький, Шишков), Санин (Тургенев, Арцыбашев) и даже Гуров (Чехов и – кто бы мог подумать? – недавно почивший писатель-детективщик Николай Леонов!). Более того, некоторые классики питали необъяснимое пристрастие к определенной фамилии: у Толстого Каренин появляется в «Анне Карениной» и «Живом трупе», у Островского из пьесы в пьесу кочуют Глумов и Счастливцев… Это, конечно, всех их, лопухов-корифеев, поденщики подставляли! Однако, если приведенная аргументация Бар-Селлы и его присных относится к литертуроведению, то что относится к профанации?
Отступление третье. К сожалению, наветами, мертво приставшими к выдающимся людям, полон мир: Сальери отравил Моцарта, Микеланджело замучил своего ученика, Сухово-Кобылин убил и зарыл в снег любовницу… Однако в этих случаях «преступники», если не оправдывались, то вызывали сочувствие: одержимость, преданность искусству, наконец, любовь и ревность, знаете ли, – все же высокие чувства. Ничего подобного не было в случае с автором «Тихого Дона»: в самом деле, какие найти оправдания для плагиатора, вора, чуть ли (по версии Бар-Селлы) не мародера? Поэтому нетрудно представить, как этот оговор травмировал душу Шолохова, независимо от его внешней реакции. Однако почему эти сплетни так живучи, несмотря на их бездоказательность и нелепость? А потому, что у них есть питательная среда – я не стану называть ее имя, хотя знаю его. Скажу только, что она нетерпима ко всему, что выше ее. И до чего же приятно объявить великого писателя или скульптора моральным уродом или преступником! Актив этой среды – обыватели, прямые наследники Паниковского из «Золотого теленка», которому «было приятно сознание того, что на свете есть люди еще более мелкие, чем он сам». Ну, до чего сладостно: выдающийся писатель, Герой, лауреат и проч., и проч., а на поверку – обыкновенный вор! Все они такие – эти ваши гении… Единственное, что при этом утешает, так это всеядность обывателя; его раздражают незаурядные личности сами по себе, невзирая на их национальность, род занятий и прочие особенности. Что ж, и за такой «интернационализм» и такую «объективность» спасибо!
Отступление четвертое. В Великобритании были и есть литературоведы, которые считают, что Вильям Шекспир не мог написать ни бессмертных пьес, ни замечательных сонетов, хотя бы в силу своей то ли неграмотности, то ли малограмотности. Кому только не приписывали авторство «Гамлета», «Короля Лира» или «Макбета»: от поэта и драматурга Кристофера Марло или философа лорда Бэкона до … королевы Елизаветы I, а «Шекспир», мол, это просто псевдоним. Однако, насколько я знаю, только до одного не додумались там за несколько веков бесконечных споров: что актер Шекспир был вульгарным плагиатором. Наверное, столь кощунственная версия оказалась не по плечу доверчивым британским слабакам. «Им» – нет, а «нам» – да. Мы – умы, а вы – увы… Как писал В.Маяковский, «чего стесняться в своем отечестве». И впрямь, нечего в своем отечестве стесняться. Особенно в том, которое стало «своим» вчера.
Еще одним несчастьем Шолохова было то, что он написал очень мало, гораздо меньше, чем можно было бы ожидать (вспомним, что первые три тома «Тихого Дона» были опубликованы в рекордно коротком интервале 1926 – 1929 г.г.). Сколько-нибудь значительные его произведения нетрудно пересчитать на пальцах одной руки: «Донские рассказы», «Тихий Дон», «Поднятая целина», «Они сражались за Родину», «Судьба человека». Кажется, все. Но почему? Что вызвало многолетние творческие простои у талантливого и плодовитого, судя по двадцатым годам, писателя? Я могу объяснить это только одним: Шолохов не хотел писать под жесткой цензурной опекой партии и госбезопасности. А то, что он был под пристальным наблюдением «искусствоведов в штатском», сомневаться не приходится. Такой «государственный» писатель, как Шолохов, не имел права сказать ни единого слова, идущего вразрез с официальными установками. Это был классический случай, когда
«И прошу, извиняюсь, запомнить, Что каждый шаг в сторону Будет, извиняюсь, рассматриваться, Как, извиняюсь, побег» (А.Галич).
И одному Богу известно, сколько блестящих замыслов развеялось бесследно. Было с чего запить! А однажды, когда Сталин саркастически спросил писателя: «Говорят, много пьете, товарищ Шолохов?», тот откровенно ответил: «От такой жизни, товарищ Сталин, запьешь!» (см. С.Волков, «Чайка» №18, 2006)
Отступление пятое. Подробности отношений Сталина и Шолохова стали достоянием общественности совсем недавно, благодаря опубликованию закрытых ранее материалов (С.Волков, там же). До Сталина, видимо, дошли слухи об обвинениях Шолохова в плагиате, и во время их встречи в квартире М.Горького он устроил Михаилу Александровичу настоящий допрос, не только проверяя эрудицию писателя, но и задавал ему опасные вопросы, вроде, почему в «Тихом Доне» белые показаны «смягченно»? И Шолохов не побоялся ответить Генеральному секретарю ЦК ВКП(б), что белый генерал Лавр Корнилов был «субъективно честным человеком». Видимо, Сталин убедился, что Шолохов – не плагиатор, и в письме Л.Кагановичу от 7 июня 1932 года отметил: «У Шолохова, по-моему, большое художественное дарование. Кроме того, он – писатель, глубоко добросовестный: пишет о вещах хорошо известных ему». Но еще интересней письма писателя к Сталину. Так, в письмах, написанных в 1931-33 годах, т.е. в разгар колхозного ограбления крестьянства, он с самоубийственной откровенностью указывал: «…сейчас умирают от голода колхозники и единоличники; взрослые и дети пухнут и питаются всем, чем человеку не положено питаться, начиная с падали и кончая дубовой корой и всяческими болотными кореньями». Он описывал Сталину методы пыток и истязаний, чтобы выбить показания о «спрятанном зерне». И не боялся деликатно намекать вождю, что может ославить колхозную политику советской власти в своей новой книге (что и сделал, скажем, забегая вперед, уже после войны): «Решил, что лучше написать Вам, нежели на таком материале создавать последнюю книгу ''Поднятой целины''». И в другом письме он ставит, что называется, точку над «I»: «Горько, т. Сталин! Сердце обливается кровью, когда видишь это своими глазами…» A что же Сталин? Он ворчал: «Ваши письма – не беллетристика, а сплошная политика», однако, при всей нетерпимости к критике, он в письме от 6 мая 1933 года поблагодарил писателя за «алармистские» письма, «так как они вскрывают болячку нашей партийно-советской работы, вскрывают то, как наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма». Вновь с большим письмом Шолохов обращается к своему опасному адресату 16 февраля 1938 года, т.е. на пике «Большего Террора». В этом письме Михаил Александрович, над которым самим висела угроза ареста, как врага народа, активно защищает своих друзей, сидящих по тюрьмам и подвергающимся пыткам: «Т. Сталин! Такой метод следствия, когда арестованный бесконтрольно отдается в руки следователей глубоко порочен / … / Надо покончить с постыдной системой пыток, применяющихся к арестованным». Это свидетельствует не только о незаурядной гражданской смелости писателя (сравните это с утверждением И.Куксина о том, что Шолохов был подхалимом). Главное то, что на такую смелость никогда бы не решился заведомый плагиатор. Потому что на воре-плагиаторе постоянно шапка горит. Уж от кого, от кого, а от Сталина плагиатор постарался бы держаться подальше!
* * * Рассмотрим подробнее, что нам осталось в наследство от М.Шолохова. По сути дела, он всю жизнь писал дилогию об Апокалипсисе ХХ века, о двух наиболее трагических этапах в судьбе России. Первая часть дилогии посвящена двум войнам: Первой мировой войне и послеоктябрьской Гражданской, а вторая – истреблению российского крестьянства и закабалению того, что от него уцелело. Дилогия должна была превратиться в трилогию, где последняя часть приходилась бы на Великую Отечественную войну. И дошедшие до нас главы повести «Они сражались за Родину» говорят, как пострадала литература оттого, что повесть не была завершена. Неизвестно, что привело к этому. Я слышал, что Сталин прочитал написанное и дал писателю какие-то идиотские указания. Шолохов якобы возмутился, но игнорировать указания вождя не мог, а потому просто прекратил работу над повестью. А после, видимо, потерял к ней интерес, а может быть, сил уже не осталось. Где-то в 60-х годах вышла тонкая книжка, включающая те самые главы, как заявку на большую, но, увы, не выполненную работу. Вскоре по этим главам С.Бондарчук поставил одноименный, весьма посредственный, несмотря на участие Тихонова, Шукшина, Мордюковой и др., фильм. Вот и все. Итак, «Тихий Дон», роман-эпопея, действие которого разворачивается, как мы уже отмечали, во время самого мрачного периода в истории России в первой трети ХХ-го века, когда противоборствующие силы сошлись в смертельном поединке. Но это не был прообраз Армагеддона – боя Христа с Антихристом. В той схватке не было богоносного начала. Наоборот, две сатанинские стихии вцепились друг в друга, сея разрушения и смерть, заливая все вокруг кровью невинных людей, втянутых в дьявольский водоворот. Обе противоборствующие стороны стоили друг друга. В этом, как мы увидим далее, главная идея романа. Однако есть принципиальный нравственный момент: одна из этих сторон не щадила себя и других, чтобы отстоять свое, законное, кровное, нажитое отцами и дедами, а другая – чтобы это кровное неправедно и несправедливо отнять, облыжно пообещав народу всеобщее равенство, рай на земле, скатерть-самобранку, ковер-самолет и прочие чудеса, противоречащие всем законам природы. Если угодно, столкнулись разные действия арифметики: «прибавлять и умножать» против «отнимать и делить». Только отнимать до бесконечности нельзя, а прибавлять, наоборот, можно. Истинную подноготную сказок о равенстве понял не очень-то грамотный, но по-мужицки смекалистый Григорий Мелехов: «Ты говоришь – равнять / … / Этим темный народ большевики и приманули. Посыпали хороших слов, и попер народ, как рыба на приваду! / … / Взводный в хромовых сапогах, а ''Ванек'' в обмоточках. Комиссара видел, весь в кожу залез, и штаны, и тужурка, а другому и на ботинки кожи не хватает. Да ить это год ихней власти пошел, а укоренятся они, – куда равенство денется?"
Отступление шестое. Словно в воду глядел этот «казачий Гамлет» с церковно-приходским образованием! Уж мы-то сегодня знаем, как была реализована утопическая идея о всеобщем равенстве, которая во многом решила исход гражданской войны. И чему удивляться: только в Царстве Божьем нет разницы между иудеем и эллином, да и то вряд ли, а на грешной земле ликвидация различий между людьми привело бы, согласно законам социальной термодинамики, к «тепловой смерти» общества. Интересно, что Шолохов – то от имени своих героев, то от себя лично – неоднократно выступал в роли вещей или, скорее, зловещей Кассандры. Но трагедия предсказателей такого типа заключается в том, что к ним никто и никогда не прислушивался, предпочитая сладкозвучное пение лукавой птицы Сирин. А когда спохватывались, уже было поздно. Можно, конечно, самого предсказателя на костре сжечь или камнями забить. «Но ясновидцев, впрочем, как и очевидцев, во всех веках сжигали люди на кострах» (В.Высоцкий). Глядишь – и полегчает. Однако надолго ли?
Нет, не хотело казачество в основной массе своей неправдоподобного равенства, интуитивно чувствуя его классовую и сословную сущность: «… у каждого своя правда, своя борозда. За кусок хлеба, за делянку земли, за право на жизнь всегда боролись люди и будут бороться, пока светит солнце, пока сочится по жилам кровь / … / Пути казачества скрестились с путями безземельной мужичьей Руси, с путями фабричного люда. Биться с ними насмерть!». Что ж, расстановка сил предельно ясна. Антагонизм сторон исключал разумный компромисс. А на чьей стороне сам Шолохов? В том-то и дело, что ни на чьей. С ужасом и отвращением смотрит он на кровавое безумие, охватившее тех и других. Каждой строчкой отрицает писатель расхожую мысль, что «дело прочно, когда под ним струится кровь». Дело преступно, когда струится братская кровь! – утверждает он и отворачивается даже от столь милого его сердцу казачества, поскольку и оно в пылу борьбы потеряло облик человеческий. Поэтому вы не найдете у Шолохова умильных цветаевских тирад, типа «… за словом ''долг'' напишут слово ''Дон''». Шолохов знал, чем оборачивается служение этому долгу. И нужно с удивлением отметить, что один из столпов социалистического реализма поднялся до высот надклассового гуманизма, до великого нравственного императива, который, собственно, сводится к одной из библейских заповедей: «Не убий!». Это ли не гражданский подвиг, когда в сталинские времена и за меньшие «грехи» люди расплачивались свободой и жизнью! А уж когда настойчиво провозглашается, что в гражданской войне нет правых и виноватых, все одинаково повинны в пролитии братской крови, то это вообще была игра со смертью. Настойчиво отстаивая свою позицию, Шолохов показывает, что даже идеология и практика обеих сторон неразличимы. «Казаков Первого и Четвертого полков, – хотя, впрочем, какие они теперь казаки? – в будущем придется вешать через одного, а то и просто всех / … / Сорную траву из поля вон». И: «Гнезда бесчестных изменников и предателей должны быть разорены, Каины должны быть истреблены. Никакой пощады к станицам, которые будут оказывать сопротивление». Попробуйте, не заглядывая в роман, определить, которая из этих цитат принадлежит «белым», а которая – «красным». Но в виде подсказки, обращаю ваше внимание, что в первом случае говорится о вооруженных людях – казаках, а во втором – о гнездах и станицах, где живут и дети, и женщины, и старики… Так сказать, «зачистка», т.е. акция, опередившая возникновение этого термина на восемьдесят с лишним лет. Но это еще, так сказать, теория, идеологические установки. За теорией следовала практика. Вот сцена дикой расправы над пленными офицерами: «… он (Подтелков. – ЯТ) повернулся к конвойным, закричал выдохшимся, лающим голосом: ''Руби-и-и их в такую мать!! Всех! Нету пленных'' / … / Лихорадочно застучали выстрелы. Офицеры, сталкиваясь, кинулись врассыпную / … / Высокого бравого есаула рубили двое. Он хватался за лезвия шашек, с разрезанных ладоней его текла кровь; он кричал, как ребенок, – упал на колени, на спину, перекатывал по снегу голову; на лице виднелись одни залитые кровью глаза да черный рот, просверленный сплошным криком. По лицу полосовали его взлетающие шашки, по черному рту, а он все кричал тонким от ужаса и боли голосом». А вот не менее дикая расправа над красногвардейцами Сердобского полка: «Пленных начали избивать. Старики, озверевшие при виде безоружных врагов, гнали на них лошадей, – спешивались с седел, били плетями, тупяками шашек. ''Расстрелять! Всех!.. Нету им, христопродавцам, милости! Жиды, какие из них – убить!.. Убить!.. Распять их!.. В огне их!». Или: «… его (командира красного карательного отряда Лихачева. – ЯТ) зверски зарубили конвойные. Живому выкололи глаза, отрубили руки, уши, нос, искрестили шашками лицо. Расстегнули штаны и надругались, испоганили большое, мужественное красивое тело». Или: «После убийства Штокмана, после того как до Мишки (Кошевого. – ЯТ) дошел слух о гибели Ивана Алексеевича и еланских коммунистов, жгучей ненавистью к казакам оделось Мишкино сердце. Он уже не раздумывал, не прислушивался к невнятному голосу жалости, когда в руки ему попадался казак-повстанец. Ни к одному из них он не относился со снисхождением. Голубыми и холодными, как лед, глазами смотрел на станичника, спрашивал: ''Поборолся с советской властью?'' – и, не дожидаясь ответа, не глядя на мертвеющее лицо пленного, рубил. Рубил безжалостно! И не только рубил, но и ''красного кочета'' пускал под крыши куреней в брошенных повстанцами хуторах. А когда, ломая плетни горящих базов, на проулки с ревом выбегали обезумевшие от страха быки и коровы, Мишка в упор расстреливал их из винтовки. Непримиримую, беспощадную войну вел он с казачьей сытостью». Похоже, вчерашний батрак Мишка Кошевой испытывал классовую ненависть даже к идейно чуждой скотине и сытости. И он же, только что застреливший столетнего деда Гришаку, ничтоже сумняшеся, предлагал Ильиничне, матери своей возлюбленной Дуняши: «А ежели вам что из буржуйского, купецкого имения надо, – говорите: зараз пойду и приволоку». Как хотите, но главари Третьего Рейха, обещавшие избавить немцев от химеры, называемой совестью, были лишь жалкими эпигонами и подражателями того, что породило наших одержимых мишек кошевых. Однако в романе есть еще одна столь же одиозная фигура: земляк и ровесник Мишки – убийца и садист Митька Коршунов, зловещее отражение Кошевого в кривом социальном зеркале. Может быть, чтобы подчеркнуть это, Шолохов дал им одинаковые инициалы. Митька служит в карательном, белоказачьем отряде и с наслаждением запарывает насмерть людей, если почему-либо их «неудобно» расстрелять. «Нет, господа, как хотите, а Коршунова превзойти невозможно! Дракон, а не человек!» – говорили о нем другие каратели. И, чтобы отомстить Кошевому и всей советской власти за смерть отца и деда (того самого деда Гришаки), Митька зверски убивает мишкину мать. Что – долг платежом красен? Но кто здесь давал в долг, и кто платил по счетам? Безумная эскалация насилия, чертово колесо, модель гадюки, проглотившей собственный хвост. Кстати, если согласиться, что упомянутое выше совпадение инициалов этих героев не случайно, то мы получим еще одно доказательство авторства Шолохова: Мишка и Митька появляются в первом томе романа в качестве второстепенных персонажей, а разворачиваются вовсю в последних его частях. Видимо, писатель намечал такое развитие образов и событий с самого начала работы над «Тихим Доном».
Продолжение следует
|
 |