Ари Алленби

 Вершина

Тайные вещи принадлежат Ему,

а приоткрытые принадлежат нам и нашим детям,

чтобы мы могли выполнять все заветы Торы

(Второзаконие, 28:29)

Если кто-то видит Ишмаэля во сне, его молитва будет услышана.

(Талмуд, Берахот, 55б)

   - Сколько букв разнятся, Шломо?

   Человек в высоком тюрбане, прошитом голубыми и золотыми нитками, нагнулся над столом, взял чётки и начал перебирать их.

   - Пять или шесть. У меня не было времени проверить весь свиток.

   - Как ты обнаружил их? - Человек в тюрбане предпочитал глядеть на огонь в углу комнаты, а не на человека, сидящего напротив него. - И что ты делал в Йемене?

   - Я продавал шелк, но задержался там на Шаббат. Они вызвали меня читать из Торы. Я читал быстро, как обычно, но внезапно чуть не споткнулся - слово и-было перед днями Ноя было написано как и-были - с лишним вав в конце. Ты, учитель, когда-то учил меня, что я должен всегда читать, а не повторять по памяти. Я прочёл и-были, и никто не поправил меня! Что меня удивляет, учитель, что слово с вав имеет гораздо больше смысла и более подходит тексту, чем без.

   - Больше смысла? О каком смысле ты говоришь, Шломо? Единственный вав разрушает фундаментальный принцип нашей веры - Тора никогда не менялась и никогда не изменится. - Он помолчал немного. - Скажи, они... как они относятся к свиткам?

   - С благоговением. Их переписчики в большом почёте.

   Опять тишина.

   - Ты можешь идти. Постарайся не говорить об этом.

   - Что по поводу письма наших братьев из Йемена?

   - Ты получишь ответ завтра утром.

   Человек в тюрбане оставался в той же позе еще какое-то время, глядя на огонь и слушая затихающие шаги ученика, затем отложил бусы, зажёг свечу и вытащил из стола письмо, которое он начал писать несколько дней назад. Несколько страниц, покрытых арабскими словами, написанных крошечными еврейскими буквами, были адресованы Йеменской общине, которая была в совершенном отчаянии из-за новой волны религиозных преследований, и искала его совета.

   Он начал письмо длинными хвалебными приветствиями лидерам общины; он припомнил славную историю общины; он напомнил известный факт, что Тора Моисея дошла до нас через непрерывную цепь поколений: это следует из того простого факта, что в тысячах свитков нет разницы не только в одной букве, но даже и в огласовке; он указал, что цепь пророков прервана навсегда и что формула, которую мусульмане требуют произносить, ведёт к умалению Его имени; он подчеркнул, что никто никогда не нашёл имя Магомета в Торе и легко доказал, что все доказательства апостатов не стоят выеденного яйца; он объяснил, что ожидать появления мессии сейчас не только неразумно, но и опасно; он упомянул, что время бед и страданий было предсказано пророками; он заключил, что если настойчивость властей в обращении в ислам сделает нормальную жизнь совершенно невозможной, то чтобы избежать умаления Его имени, должно бежать куда угодно и жить хотя бы в пещерах. В пещерах.

   Сейчас он глядел на письмо почти что с отвращением. С минуту он колебался, борясь с желанием швырнуть письмо в огонь, затем спрятал его под стопку бумаг на столе. Потом медленно развязал тюрбан, потушил свечу и сжал голову руками. Как это могло случиться? Разве Моисей не был в те минуты Его пальцем или ангелом? Тогда не должно быть расхождений. Ни одного, ни полстолько, ни четверти буквы. Забудь - Шломо мог ошибиться. Забыть? Забыть факт? Не ты ли сам учил каждого, что фактами нельзя пренебрегать? Тогда, может быть, Моисей написал два разных свитка? Но от этого проблема не становится проще. Должны ли мы согласиться с рабби Авитаром о некоем затмении в божественном мозгу? Одну букву - в один свиток, другую - в другой. Он что - устал или задремал?!

   Человек осадил себя, потёр виски и попытался думать систематически, затем встал и пошёл в крошечную комнатку в конце дома, где хранились сотни старых документов, изношенных руками и дыханием многих поколений. Он закрыл дверь, встал напротив узкого окна под крышей и, напрягая глаза от слабого света, падавшего из окна, начал скрупулёзно проверять свитки, один за другим, пока в одном из них, покрытом пылью семи-восьми столетий, нашёл это вав. Он оторвал ворот кафтана, сел на пол и снял туфли.

   - За что мы наказаны еще раз, за что? Во времена, когда нас преследуют и наша вера так хрупка, Ты взваливаешь на нас еще одну ношу. Что мы теперь сможем ответить мусульманам, которые обвиняют нас в многочисленных изменениях текста Торы с тех пор, как Ты дал её нам? Если мы способны изменить одну букву, значит, мы могли изменить в свитке имя Исаак на Ишмаэль, могли уничтожить любые следы имени Магомета. Что мне теперь сказать моим братьям из Йемена? Что их традиция ложна? Сейчас, во время преследования и унижений? Когда многочисленные кликуши и обращенные предлагают один из двух возможных выходов: мученическую смерть или переход в мусульманство? Их традиция или...?!

   Человек на полу вспомнил простую формулу: Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его, которую его отец отказался произнести прилюдно, и о годах скитаний после этого - сначала в Испании, затем в Марокко и Египте. Что помешало ему произнести эту формулу и затем спокойно молиться и соблюдать заповеди дома? Действительно ли эта формула умаляет Его имя или Его цель? Мудрецы Талмуда, таннаим, которые постулировали такое поведение для всех поколений вперёд, сами вели себя гораздо более двусмысленно по отношению к язычникам-римлянам, тогда как арабы молятся тому же самому Богу, что и евреи, и никогда не сомневались, что Он един. Почему же его семья должна была оставить свой уютный дом, друзей, библиотеку? Была ли добровольная ссылка абсолютно необходимой?

   Он вспомнил трудности, пережитые его семьёй - обычные, ежедневные трудности беженцев, когда приходится самому латать одежду и нужно ждать месяцами, чтобы найти книгу, цитированную оппонентом в последнем галахическом диспуте. Для его отца пещера не была сколько-нибудь серьёзным вариантом - уважаемый раввин, он мог учить своего сына Торе и Талмуду, но не наукам и ремеслу - а ведь нельзя овладеть Торой без серьёзной профессии. Поэтому отец выбрал Фес - там его брат изучал коммерцию, он - науки. Он вспомнил себя, сидящего в белом тюрбане и штудирующего с арабским учителем последние достижения арабской математики и астрономии. Солнце и луна, казалось, слушались астрономических таблиц, как ягнята, и у него было чувство, что сам Всевышний учил арабов формулам сферической геометрии. Он печально размышлял тогда о тех невероятных идеях, которые первые учителя, таннаим, высказывали об устройстве мира: по их мнению, мир выглядел как шатёр, днём солнце путешествовало из одного угла в другой под его крышей, затем подпрыгивало вверх и ночью совершало обратный путь уже над крышей. Разве им не доводилось ни разу наблюдать лунное затмение и видеть на луне круглую тень от Земли? Неужели они не читали книги своих предшественников и современников - греческих астрономов? Почему они так легко пренебрегали мудростью других наций?

   Там, в Фесе, глядя на подробные астрономические таблицы арабов, он изобрёл новую систему счёта. Ожидая триумфа и похвал от отца, он посчитал число букв в священном свитке и - о, сюрприз! - нашёл, что вав в слове гахон в середине книги Левит не было средней буквой Торы, как утверждалось в Талмуде. Отец долго думал над его вопросом и затем, избегая глядеть ему прямо в глаза, сказал, что были - и есть, ты сам знаешь об этом, сынок, - разные способы написания слов, так что, может быть, таннаим не считали некоторые вав и йюд. Сын не был вполне удовлетворён ответом отца - похвала его собственному интеллекту была несколько двусмысленной, - подсчитал все слова в свитке и - о, ужас! - среднее слово алтарь было далеко от дарош дораш, которые Талмуд объявил средними. Нечётное число вместо чётного. Ну что ж, Всевышний в восторге от нечетных чисел, но чего стоит устная традиция, передаваемая из поколения в поколение?

   Не зная, что делать с этим отрывком из Гемары, второй части Талмуда, тут, в Египте, он составил комментарий на Мишну, его первую часть. Там он сформулировал 13 принципов, составляющих основу еврейской веры. Зажатые между теологическими высказываниями о существе Того, кто не может быть понят по Его действиям, с одной стороны, и концепцией награды и наказания, с другой, - седьмой, восьмой и девятый принципы объявляли, что Тора не была и никогда не будет изменена - это та самая Тора, когда-то на Синае данная Моисею, величайшему из пророков. Среди этих принципов он не упомянул Устную традицию, записанную в Талмуде. Не исключил он и возможность возникновения пророчества. Сделал ли он это нарочно или ещё сам не решил для себя эти вопросы?

   Он встал на вечернюю молитву и споткнулся на лемалшиним, молитве против еретиков, Подумав, он начал среднюю порцию Амиды сначала. Он попытался сосредоточиться на каждом слове и сделал то, чего никогда не делал раньше - начал раскачиваться вперёд-назад с закрытыми глазами. Он поклонился три раза в пояс и постоял несколько секунд неподвижно, глядя на наглую полную луну горького месяца Хешвана, заглядывавшую в узкое окно. Он сказал Алейну, опять сел на пол и закрыл глаза.

   Он думал о людях, составивших эту молитву, - все тех же таннаим, первых учителях, которые знали Тору на память. Они знали, что Всевышний посмотрел в Тору и создал мир. Но что они знали об этом мире? Почему они так тщательно защищали свои наивные фантазии, своё бесстрашное невежество - запретами, угрозами, исключениями из общины? Как они посмели исключить даже Его - Его! - Твоя Тора уже не на небесах! - от вмешательства в дела Галахи, закона. Его закона. Почему все они за преподавание Торы были осуждены на мученическую смерть: сожжение, колесование, четвертование. Это ли была их награда? Правда, они изо всех сил старались передать Тору следующим поколениям неизменной, но получили ли они сами подлинную? Почему они были уверены в той длинной, почти бесконечной цепи людей и свитков, начинавшейся на туманной вершине известной горы?

   Он расправил затекшие плечи и медленно помассировал затылок. - Да, Всевышний мог передать свою Тору многими способами. Он мог просто спустить свиток с небес, как Он сделал это с манной. Он мог выжечь её белым и чёрным пламенем на той же скале, из которой он извлёк позже воду. Он мог передать её в руки благородного Аарона, храброго Гура, ревностного Иешуа. Он мог передать её позже через истового Эзру. Он же решил это сделать через несовершенного Моисея, с его страстями, амбициями, "необрезанными" губами; разрешившего себе совершить по крайней мере три поступка без Его санкции; человека, который не смог освятить Его имя в водах Мерибы; человека, даже могила которого была нарочно забыта... Почему Он не мог выбрать на эту роль другого?

   Он встал повторить вечернюю молитву и вдруг, в конце её, в короткое время, отведенное для личных прошений, он прошептал, что должен понять это, и попросил Его показать ему Моисея, сына Амрама, благочестивого человека, знакомого с болезнями, скромного человека, не оставившего нам ни одной детали своей личной жизни, за исключением имён своих сыновей, и которого жена всю жизнь насмешливо называла "египтянин". И неповторимый голос произнёс:

Это лёгкая задача.

   И тут, внезапно, он увидел Моисея, мучимого голодом и жаждой, пытающегося составить вместе то, что он слышит, не пропустить ни одного слова. Сорок дней и ночей. Книга, содержащая всё - прошлое и будущее, Израиль в унижении и славе, его, Моисея, собственные успехи и неудачи, его собственную смерть; даты жизни и смерти всех будущих знаменитых раввинов, знатоков Галахи, слово, которое ему предстояло еще узнать на уроке рабби Акивы: не говори "воды, воды", входя во дворец из мрамора.

   Сорок дней и ночей, почему это заняло у него так много времени? Моисей немедленно понял одно и споткнулся о другое. Ему было ясно, как разделить найденную вещь между двумя нашедшими и какие работы были запрещены в Шаббат. Было сразу ясно, что отпрыск, зачатый менструировавшей женщиной - не бастард, и что нужно благословлять молодую луну, когда она похожа на букву йюд. Он страстно хотел разобраться в законах чистоты и был научен 39 способам объявлять вещи чистыми или нечистыми. Что было неинтересно ему или трудно запомнить, Моисей доверил свитку: число жертвоприношений в различные праздники и детали конструкции шатра, сложную паутину запрещенных браков и разнообразные наказания за разные прегрешения.

   Моисей попросил Его о сестре, и Тот, кто заботится о каждом из нас, продиктовал ему целую главу о проказе и проверил каждую букву в своих рецептах. Моисей спросил о съедобных насекомых, и Тот, кто не ест и не пьёт, назвал и показал все разрешенные виды насекомых. Моисей попросил показать ему страну, в которую он никогда не войдёт, и Он, знающий все наши желания и секреты, показал ему её всю - от Гилеада и Дана до Беер-Шевы и Негева, и всю долину Шарона, и Иерихон, город пальм, и проверил, понял ли он правильно. Пока он понимал все адекватно, проблемы с отдельными буквами не существовало. Но Моисей - человек, не ангел: он спешил, путая буквы, торопясь записать каждое слово из Его уст...

И не было в Израиле пророка выше Моисея, которого бы я знал в лицо

   Человек на полу задрожал и открыл глаза. Он знал, что если голос отчётлив и принадлежит кому-то невидимому, то это Его голос. Сообщение прервалось, и он должен был понять услышанное. Он знал, что единственный путь понять - это увидеть человека на его смертном ложе. Перед смертью Моисей записал всё, что запомнил, что Иешуа мог переиначить или забыть. Моисей знал, что награда, назначенная ему, будет царской: свиток, принесенный им с вершины, будет назван его именем - Торой Моисея, и что эта Тора окажется слепком со всего мира. Моисей знал, что оставляет мир после себя несовершенным, но это не его вина - это его триумф, он умирал спокойно.

   Человек на полу облизал пересохшие губы и опёрся спиной о стену, отдыхая. Затем он завязал тюрбан, надел туфли и вернулся к столу. Заря зевала со сна, хриплые крики петухов мешались с грубыми криками муэдзинов, и смиренная луна горького месяца Хешван пряталась от солнца на западе, в великом море, далеко за городом Фес. Он подумал, что из-за странности еврейской традиции таннаим интересовались больше наблюдениями за молодой луной, чем за полной. Он думал, что сам выучил идею о сферичности мира из книг арабов и что, как теперь известно, солнце и луна следуют своим круговым орбитам не вполне точно. Он думал, что переписчики Торы писали в свитках все слова вместе, без промежутков, и что последовавшим поколениям было непросто восстановить слова. Он также подумал, что йеменская община ожидает его письма, и что Шломо должен отправиться обратно на рассвете.

   Он зажёг две свечи и тщательно подшил ворот кафтана - сегодня он будет произносить утреннюю молитву без всякой спешки, но не раньше, чем зеленый цвет будет отличим от синего, как это положили таннаим, первые учителя, отдавшие жизнь во имя Того, чей план был выше их понимания. Он, кажется, сейчас понял их недоверие к книгам других наций, их помешательство на буквах Торы и их невероятное высокомерие. Они знали то, чего не знал сам Всевышний: что добавив или удалив из Торы одну-единственную букву, можно непоправимо изменить весь мир и что одно единственное вав может радикально изменить весь Его план. В области теологии это может задержать прибытие Мессии надолго, до тысячи лет вперёд. В мире физическом это может изменить форму Земли с плоской на круглую, а саму вселенную - с бесконечной и неподвижной на конечную и расширяющуюся. В деле освящения Его имени это может заменить мученичество и вынужденное бегство на нечто кажущееся менее героическим: бесконечное терпение и вечно тлеющую надежду.

   Он нашел чистый лист бумаги, посмотрел несколько секунд в пространство между свечами, цвет которого менялся от синего к зеленому, и тогда, после короткого обязательного приветствия своим братьям из Йемена и немногословного опровержения претензий лже-мессий и клеветы обращенных, твёрдой рукой и большими квадратными буквами написал, что если речь идёт о жизни и смерти, произнесите то, что от вас требуют мусульмане и живите.

   Живите.