Открытое письмо товарищам

Геологам выпуска 1957 года

Петербургского горного института

посвящается

В апреле 2007 года отмечается 50-летний юбилей нашего выпуска геологов. Одного из многих состоявшихся за более чем двухвековое существование Петербургского горного  института. Газета "Российские недра" любезно предоставила мне возможность по случаю юбилея опубликовать отрывок из моей книги "Месторождения и История", в котором я пытался рассказать, как мы учились в Горном, что оказало влияние на наше становление, и кто воспитывал нас, словом, как мы заняли место в строю в армии российских геологов. Профессиональная судьба каждого из нас сложилась по-своему, но каждый индивидуальный путь нес и родовые черты, присущие нашему поколению в целом.

Пятьдесят лет - целая жизнь. Оглядываясь назад, выпуску 1957-го есть, чем гордиться.  На нашем счету золото Чукотки (С. Гулин), алмазы Архангельска (А. Станковский), уран Казахстана (Е. Плющев), редкие металлы якутского Томтора (автор и С. Гулин), драгоценные камни Памира (Э. Дмитриев), платина района Гулинского массива (В. Лазаренков). Открытые нами минеральные богатства долго будут служить людям. Не считая вклада, который внесли геологи моего выпуска в понимание жизни нашей планеты,  думаю, что общая площадь многочисленных геологических карт, составленных моими сверстниками, покрыла бы территорию средней европейской страны. Конечно же, каждое из больших открытий сделано не только теми, чьи имена я назвал. Как всегда это результат большой работы многих людей в течение многих лет.  И все же такой перечень, на мой взгляд, звучит, право, неплохо.

Сегодня, после индустриализации страны в лихорадке многочисленных пятилеток, Россия вновь в основном живет за счет природных богатств,  Собщения о Газпроме занимают до трети колонок новостей дня, а президент России защищал в Горном кандидатскую диссертацию, написанную под руководством нынешнего ректора, о минерально-сырьевой базе.  Профессия геолога становится еще более важной для экономики страны, чем она была в наше время.

Место в строю

Я стою на плечах гигантов

Сэр Айзек Ньютон

На пороге

Мы выросли на романтике геологических открытий, на расшифровке силой мысли геолога структуры и истории формирования Земли, на книгах А. Е. Ферсмана о красоте камня, его истории, его тайнах и легендах. В Ленинграде, будучи школьниками, мы ходили в многочисленные геологические кружки в школе, в Педагогическом институте имени Герцена, во Дворце Пионеров, в Университете. В нашей школе была замечательная учительница географии Валентина Григорьевна Терзопуло. Одержимая туризмом, она приводила к нам в школу знакомых геологов, в том числе Октавия Несторовича Толстихина. И мы только и ждали момента получения паспорта, дававшего нам возможность устроиться на сезон рабочими в геологические организации. Куда пойти учиться после школы, и вопроса не стояло - "только на геологию!"

Но геология - это общее слово. Дальше надо было решить куда поступать. Выбор между двумя геологическим ленинградскими ВУЗами, Университетом и Горным институтом, решался без меня - в Университет евреев не брали, да и я был счастлив, идти именно в Горный. Институт готовил "специалистов широкого профиля", которые потенциально могли дальше специализироваться в чем угодно. Университет готовил относительно узких специалистов-ученых (минералогов, петрографов, кристаллографов и т.д.).  Кроме того, мы, "горняки", выпускники Горного, были полевиками, а "универсанты" - не более, чем кабинетными работниками (что, конечно же, неправда). И мы полупрезрительно говорили, что в Ленинграде есть геологи (читай – горняки) и гомеопаты (читай – универсанты).

В стране в это время шло строительство гидроэлектростанций,  так называемых "строек коммунизма". Для обеспечения их кадрами на геологическом факультете резко увеличили набор на специальность "гидрогеология" (РГ). Да и деканом тогда был один из самых знаменитых и старейших гидрогеологов страны Нестор Иванович Толстихин, который горячо агитировал за поступление на свою специальность. Но нашей заветной мечтой было попасть на специальность "геология и разведка". И не просто на "разведку", а в ГСПС (геологическая съемка и поиски месторождений полезных ископаемых).  Мы, ГСПС, были "голубая кровь", аристократы в своей специальности. Это всякие там разведчики должны были придти после нас на открытое с нашей помощью (НАМИ!) месторождение и проводить годы, документируя канавы и буровые скважины и подсчитывая запасы. Именно ГСПС  открывало все возможности заниматься геологией в широком смысле этого слова, то есть, по нашим понятиям, путешествовать и среди прочих профессиональных забот расшифровывать тайны строения Земли. Специализация придет потом, на практике.

Мы - поколение студентов начала 50-х, были полны энтузиазма и сознания значимости задач, стоящих перед нами. Нам было мало и без того насыщенной программы поездок и практик; как только выдавалось  свободное время, мы ехали сами на месторождения и везли оттуда неподъемные рюкзаки образцов, зимой пересекали Кольский на лыжах.  Есть пара свободных дней - поедем в Питкяранту,  интересное магнетитовое месторождение на северном берегу Ладоги. Время ехать на учебную практику  в Крым (чего, казалось бы, лучше!) - мы идем наниматься коллекторами в геологические партии в Среднюю Азию. И это оправдалось с лихвой. До сих пор лето на Гиссаре осталось одним из самых светлых впечатлений тех юных лет - горы, солнце, вода, геология. Молодость в лучшем ее выражении. Кончилась практика, мы уже тосковали по дому, по Питеру, а неугомонный Левка Россовский уже планировал пройти вверх по Заравшану до ледника и только после этого через Сталинабад ехать домой. 

Институт славных традиций 

"Мы - орденов Ленина и Трудового Красного Знамени Ленинградский Горный институт имени Г. В. Плеханова", - лихо и гордо выстреливалось нами как формула. Мы - старейшее горнотехническое заведение страны, славное своими научными и практическими достижениями. Имена ученых, создавших отечественную школу различных отраслей геологии,  чтились и бережно хранились, а их традиции, в меру сил, понимания и обстоятельств, поддерживались. Характерна непроизвольная реакция одного из самых знаменитых наших профессоров Иллариона Илларионовича Шафрановского на предположение, присвоить Горному институту имя некогда проучившегося не более года в его стенах Г.В. Плеханова по случаю 100-летия последнего: "Помилуйте, как можно! Да ведь его наш Кокшаров отчислил за неуспешность!". Как видим, главным авторитетом выступал здесь Николай Иванович Кокшаров, один из ведущих российских минералогов конца  XIX   века. Сегодня, вполне в духе времени, гордость традицией приобрела совершенно иной оттенок - гордость связью с императорской Россией. В одном из парадных помещений института недавно появился огромный портрет Екатерины II, по чьему указу с 1773 года и было основано Горное училище, к  1866 году переросшее в Горный институт. Портрет, кстати сказать, выполнен на средства Де Бирса, алмазной монополии мира. Для всех нас, связанных с Горным институтом и еще не охваченных идиотической, на мой взгляд, монархической манией, важна была не императрица, а  те славные научные традиции, которыми жил институт.

Символом научной славы и живой традиции Горного служит Евграф Степанович Федоров - основатель современной кристаллографии. Пользующееся мировым признанием имя Федорова для кристаллографии значит примерно то же, что имя Менделеева для химии. Он систематизировал все необъятное множество измерений кристаллических форм и вывел законы симметрии, лежащие в основе многообразия естественных кристаллов. Так было положено начало структурной кристаллографии. Его работы были блестяще подтверждены тогда только зарождавшимся методом рентгеноструктурного анализа. Все кристаллические структуры, изученные до 80-х годов XX века, укладываются в 230 открытых им пространственных групп.   Неудивительно, что по традиции геометрические построения лежали в основе исследований нашей кафедры кристаллографии, и ежегодные научные сессии по кристаллографии и минералогии носили название Федоровских чтений. В эпоху, когда возможности тонкого химического анализа минералов практически отсутствовали, Евграф Степанович создал  универсальный прибор для изучения оптических характеристик минералов в шлифах  - Федоровский столик.

Как это характерно для любого действительно значительного ученого, Федоров  не избегал организационной деятельности. Напротив, он проявил в ней ясное видение широких перспектив развития института, не пренебрегая вниманием к так называемым "мелочам". За короткий период его ректорства в институте активизировалась научная работа, было открыто разведочно-геологическое отделение (наш факультет!), устроена канализация, устранившая свирепствовавшие в институте эпидемии.

К нашему времени, однако, увлечение гониометрией (измерение углов между гранями кристаллов) в какой-то мере переросло себя и начало порождать однобокость формального подхода в ущерб изучению механизма роста кристаллов. Не случайно именно в Горном, совершенно в духе Федоровских традиций, но в соответствии с требованиями времени, родилась новая капитальная сводка данных по измерению углов отражения рентгеновских лучей от плоскостей элементарных ячеек кристаллических решеток. Составителем ее стал Виктор Иванович Михеев. Сегодня созданный в результате его титанического труда определитель минералов на основе дебаеграмм[1], или рентгенограмм порошков минералов, стал настольной книгой лабораторий мира. Что наиболее характерно для ученых Горного, рассказ о рентгеновском методе исследования минералов Михеев сопровождал примерами, когда этот метод помог определить ценность месторождения. 

ДэПэ и генетическая минералогия 

В годы нашего студенчества, месторождения, ставшие классическими, на примерах которых создавались школы геологов-поисковиков, еще не были исчерпаны. Сегодня так называемые грейзены, сложенные кварцем, топазом, слюдой, касситеритом, вольфрамитом и рядом других высокотемпературных рудных минералов, практически выработаны без остатка. Основные железорудные месторождения Урала не так давно были представлены скарнами гор Магнитная, Высокая и Благодать. Сегодня на месте этих гор - огромные впадины и сами месторождения не существуют более.  Сказочные минеральные богатства  Хибинских и Ловозерских тундр на Кольском полуострове были относительно недавно освоены, и тогда интенсивно разрабатывались. Прекрасные и редкие минералы этих мест еще были в изобилии. На нас окончилась "эра красивых минералов".

На этом фоне легко понять то влияние, которое оказал на нас заведующий кафедрой минералогии профессор Дмитрий Павлович Григорьев, которого называли не иначе как ДэПэ. Сухощавый, подтянутый, всегда тщательно одетый, с чуть прищуренным взглядом, казалось, пытавшемся проникнуть в суть людей и явлений, внешне он казался воплощением потомственного рафинированного интеллигента. Неожиданным было узнать, что он родом из рабочей уральской семьи. Суховатая манера ДэПэ формально держаться, такие естественные мелочи организации работы, как невозможность прямо попасть в его кабинет без доклада секретарши (обычная в нормальных условиях система назначения  деловых свиданий) раздражали.  Все это было до предела противоположно подчеркнуто-разудалой, якобы "специфически горняцкой" манеры поведения, исповедывавшейся большинством студентов Горного.

Та минералогия, которой он нас учил, была особая наука - генетическая минералогия. И мы с восторгом объявляли себя адептами его школы. Главной особенностью его подхода было умение познавать жизнь минералов  по их формам. Таким умением он в совершенстве владел сам и учил нас понимать и расшифровывать жизнь прекрасного мира минералов.  Он считал, что детали внешней формы точно и чувствительно отражают историю возникновения и роста минерала, и более того - общие закономерности этих процессов. Такой метод исследования у ДэПэ приобрел общефилософский характер. По его убеждению, как в биологии в индивиде находят отражение  общие видовые особенности, так и в минералогии обнаруживается подобное явление, которое он называл  "онтогенией минералов". На экзаменах по минералогии главным испытанием было не только определить минералы, содержащиеся в образце, но и рассказать историю его образования. Анализ внешних форм он сочетал с тонким пониманием роли кристаллической структуры минералов и кристаллохимии вообще. Как я теперь вижу, уклон в генетические аспекты был в какой-то мере и реакцией на гипертрофированное увлечение чисто геометрическим анализом кристаллических форм, характерным для "Федоровских традиций" во что они превратились в наше время. Не случайно Дмитрий Павлович с особым, я бы сказал подчеркнутым, уважением относился к работам ученого, которого мы не застали  - Г.Г. Леммлейна по динамике роста кристаллов. Не исключаю, что педантичный ученый ДэПэ переносил на него и свое уважение  к систематичной немецкой школе минералогии

Он много возился с нами, что, увы, не очень-то ценилось; мы могли бы получить много больше от него. В каникулы он проводил минералогические экскурсии на месторождения, где, как правило, работали его ученики. В числе таких мест были - колчеданные месторождения Урала, Дашкесан (Азербайджан), Хибины.  Мы невольно чувствовали обаяние его личности.  Огромные возможности прочтения истории жизни минералов по их морфологическим особенностям, которые открывало освоение предлагаемых им методов, манили.

Значительная часть  его работ была посвящена истории  геологических наук, в первую очередь минералогии. Его страстью было коллекционирование старых фотографий известных геологов. Словом, это был живой классик. Официальная советская наука не ценила его. Ленинградская научная школа вообще считалась в кругах государственной науки явлением второго порядка. Он был членом почти десятка иностранных академий и всех европейских минералогических обществ. Его влияние на наше формирование было ярко и неоспоримо. С его именем связано создание целой школы российских минералогов. Его ученики - ныне академики Д.В. Рундквист и Н.П. Юшкин и многие, многие другие. Профессор Санкт-Петербургского университета, известный минералог Андрей Булах, в автобиографическом очерке говорит о том влиянии, которое оказал на него Д.П. Григорьев. Из моих друзей его учениками были Володя Черепанов, фактический первооткрыватель первой алмазной трубки России, и Лев Россовский, один из ведущих специалистов по минералогии редкометальных пегматитов. И это я называю только минералогов. Но и все мы, многочисленные геологи так называемого широкого профиля, которым не посчастливилось стать минералогами, несем на себе неизгладимую печать его влияния и как ученого и как личности. Наверное, вершиной его научной "карьеры" было избрание его президентом Всесоюзного минералогического общества - признанным главой минералогической школы страны. 

Лекции Тетяева 

Годы нашего становления совпали с годами т.н. оттепели в стране. Начали возвращаться узники режима. Для студентов Горного это ознаменовалось приходом Михаила Михайловича Тетяева. Один из самых больших авторитетов мировой геотектоники, почти ее создатель, он читал нам курс по этой дисциплине  - синтез подхода к становлению структуры Земли.

Невысокий, стройный, изящный, с вздернутой прядью волос и неким-то намеком на "эспаньолку", со стремительной походкой, порывистый и какой-то напряженный, он напоминал сжатую пружину или готового к выпаду фехтовальщика. На нем всегда была элегантная "тройка" с брелком. Последний вызывал оживленные толки:  поговаривали, что это брелок Льежского политехникума, который он кончал в 1912 году, но остряки всерьез уверяли, будто это медаль "Десять лет каторги". По слухам, он был неподражаемым мастером ведения ученых дебатов, на которых нам, увы, не довелось  присутствовать. Но легенды ходили о его остром языке и беспощадных мгновенных замечаниях. У нас, мало что понимавших в сути этих дискуссий, в долетавших его репликах, конечно же, особое восхищение вызывало полное отсутствие конформизма и какого-либо намека на чинопочитание. Среди студентов передавались его суждения такого рода: "А что касается академика Наливкина, то ему надо много работать над собой, чтобы достигнуть уровня среднего геолога!".

Подход Тетяева к рассмотрению любого вопроса был тот же, что и у профессора Д.П. Григорьева на лекциях по вопросам генезиса минералов - тщательный анализ мельчайших деталей явления и последующий резкий, скачком, переход к масштабному его рассмотрению. Он в равной степени свободно владел анализом и синтезом, свободно переходил от фактов к широким обобщениям, например, к формированию рельефа огромных областей Земли. 

Кроме учебного курса он начал читать лекции для геологов Ленинграда. Лекции эти, привлекавшие большую и все растущую аудиторию, без преувеличения, стали событием не только в профессиональной жизни многих геологов, но и для города. Они проходили раз в неделю, и всякий раз приходилось менять место их проведения, чтобы зал мог вместить всех желающих. Началось все в так называемой сотой аудитории (№100 на проходе от "старого здания" к новому корпусу института) - большом зале, где обычно читались лекции по марксизму для потоков в 150-200 человек. Но уже следующая лекция была перенесена в конференц-зал, число слушателей возросло почти вдвое. Но и здесь желающие послушать сидели на принесенных стульях в проходах. Наплыв слушателей был, во многом продиктован желанием посмотреть на легендарного ученого-геолога. В какой-то мере это была и своего рода политическая демонстрация, если и не против системы в целом, то против того застойного, рутинного духа, который устанавливался в советских учреждениях.

Но и помимо этой почти символической значимости, лекции учили слушателей методу тектонического анализа. В них Тетяев сочетал реконструкцию истории вертикальных движений, основанную на детальном рассмотрении мощности, структуры и условий накопления слоев осадочных пород, с анализом деформаций в результате позднейшего сжатия и горизонтальных  перемещений блоков. Сегодня соотношение обоих типов движений лежит в центре острых дискуссий сторонников примата вертикальных движений – фиксистов, и защитников преобладания горизонтальных движений - мобилистов.

Лекции были мастерски построены, но в целом представляли возврат к изложенному в первом издании Основ Геотектоники, в 1934 году (второе издание вышло в 1941 году, перед войной, но книга стала не только библиографической редкостью, а и вовсе исчезла после ареста автора в 1949-м). Методические же основы его подхода к анализу развития и становления структур Земли были и остаются актуальными.

Тетяев провел большую часть своей деятельности ученого, работая в Прибайкалье и Забайкалье. Отсутствие в этих районах пород палеозойского возраста дало основание таким выдающимся  ученым как Э. Зюсс, и позже. В.А. Обручев развить теорию о том, что здесь располагалось стабильное ядро Евразийского материка, так называемое "древнее темя Азии". В противоположность этой точки зрения Тетяев развивал идею о том, что структура данных районов сформировалась при ведущей роли более молодых, каледонских (500-300 миллионов лет) и даже альпийских (моложе 100 миллионов лет) движений, при широком развитии здесь надвигов - шарьяжей. Теоретические расхождения в данном случае не мешали большим ученым уважительно относить к чужим идеям и сотрудничать с оппонентом в общем поиске истины. Увы, в научных дискуссиях дело не всегда обстояло так благополучно. В советские годы расцвела дурная российская традиция, возникшая с развитием фискальной системы и просвещением – традиция плавного перехода публичной критики мыслящего инако в политический на него донос. 

В либеральные 60-е годы один из ведущих сторонников т.н. тектоники плит, основанной на преобладании горизонтальных перемещений, выступил со статьей, рассказывающей, какая это замечательная теория и как тормозит советскую науку и поиски полезных ископаемых ее непризнание. Опубликована статья была не в научном издании, а в центральном органе ЦК КПСС. Сегодня это может вызывать только смех. Но еще вчера такая статья стала бы прямым поводом для репрессий против сторонников противоположной точки зрения. 

Безусловно, поводом к аресту могло быть что угодно - от попытки покушения на жизнь Вождя до элементарных нарушений трудовой дисциплины. Но Тетяеву, апологету вертикальных колебательных движений, досталось "занижение перспектив рудоносности путем преувеличения роли надвигов - шарьяжей", то есть  как раз горизонтальных перемещений. Интересно, что в краткой интернетной справке о М.М. Тетяеве ни слова нет о годах, проведенных им в заключении. В то же время детально перечисляются его правительственные награды, не только орден Ленина, но и "два др. ордена, а также медали".

Еще и еще раз следует с благодарностью помянуть общество Мемориал за его почетную и огромную работу по восстановлению исторической правды. Обществом собраны и опубликованы все данные о политических преследованиях геологов. Эти материалы позволяют нам узнать, что Михаил Михайлович Тетяев в 1949 году был осужден на 25 лет лишения свободы по громкому "Красноярскому делу". Реабилитирован в 1954 году. Он отбывал срок заключения в течение 5 лет в одной из самых крупных "шарашек", Енисейскстрой ОТБ-1, специализировавшейся на геологии урановых месторождений. Он оказался в хорошей компании. Вместе с ним по тому же делу проходили директор Института геологии АНСССР академик И.Ф. Григорьев; главный геолог Тувинской экспедиции, один из ведущих тектонистов СССР Ю.М. Шейнманн; мирового класса специалист по структурам рудных полей, профессор, председатель технического совета Министерства геологии  В.М. Крейтер; ведущий геоморфолог страны Я.С. Эдельштейн; первооткрыватель медных месторождений Балхаша, академик АН Казахской ССР М.П. Русаков; выдающийся петролог и рудник, профессор В.К. Котульский; Ф.Н. Шахов, ныне ведущий специалист по золоторудным месторождениям в Институте геологии и геофизики в Новосибирске; и многие другие, всего более 30 человек. Это был цвет советской геологии. "Красноярское дело"  началось с очаровательного по непосредственности обвинения геологов в "отсутствии в Красноярском крае урана", но к концу приобрело характер  масштабной репрессивной акции, направленной против "вредительства", "шпионажа", "контрреволюционной деятельности".

Где бы ни работали геологи нашего выпуска, чем бы мы  ни занимались, мы, прежде всего, были съемщиками, а значит нашей главной задачей была расшифровка структур Земли и тектонический анализ - то, чему учил М. М. Тетяев. Но дело не только в утилитарной необходимости метода. Секрет популярности великого тектониста был в том, что предлагаемый им метод отвечал внутренней сущности геологических наук -  в нем был большой элемент романтики раскрытия самых сокровенных тайн природы.

Тетяев и Григорьев не были одиночками в блестящей плеяде наших учителей. Я уже рассказывал о лекциях Павла Михайловича Татаринова, а сейчас хочу упомянуть еще двоих наших учителей. 

Иван Георгиевич Магакьян, блестящие лекции которого в курсе Полезных ископаемых нам довелось послушать, отличался тем, что ставил месторождения полезных ископаемых в контекст самых передовых общих идей геологических наук. Это от него я впервые услышал о столь близкой мне теперь идее о существовании эпох, отмеченных определенной металлогенической специализацией. Он же делился с нами результатами своих исследований шеелитовых скарнов Средней Азии, и из его рассказа о медно-молибденовых месторождениях Армении я впервые услышал имя легендарного Клаймакса, о котором теперь рассказал в первой части этой книги.

Владимир Андреевич Мокиевский  был выдающимся специалистом по выращиванию кристаллов в лабораторных условиях. Я в течение нескольких лет работал под его руководством в его лаборатории, развивая его идеи о возможной роли природных электрических токов при минералообразовании в зоне окисления рудных месторождений.

Оглядываясь назад, я невольно спрашиваю себя, что общего было между всеми этими людьми. Главное, что их роднило и что присуще геологическим наукам вообще, это -  тщательное внимание к деталям и умение при этом не упустить общую картину. Напротив, яркими мазками вписать в нее все результаты детальнейших исследований и тем обогатить перспективное видение. Служение естественным наукам и просвещению.  

Под сенью Геолкома 

Геология как наука зародилась из требований практики. Первейшей задачей геологов всегда был поиск месторождений полезных ископаемых и их оценка. Столь же важной практической задачей геологии было обеспечение  строительных работ. Геологическое картирование, собственно, и зародилось в связи с потребностями строительства в Англии начала XIX века. Недаром считается, что первые геологические карты, составленные Уильямом Смитом[2] в ходе строительства каналов,  знаменуют рождение современной геологии. С середины XIX века бурное строительство железных дорог потребовало геологического обеспечения трасс. 

Геологические науки  - это целая отрасль знаний, охватывающая самые разнообразные  дисциплины от палеонтологии, относящейся, по сути, к биологическим наукам, до геохимии и минералогии, примыкающих к неорганической химии, и геофизики.

Современный геолог воспринимает это пугающее многообразие спокойно. Он собирает коллекции ископаемых организмов и несет их на заключение о возрасте к специалисту-палеонтологу (или палеоботанику), минералы отдает для описания в минералогическую лабораторию, а пробы отправляет аналитикам для определения химического состава. До отъезда в поле геологи получают на всю площадь работ комплекты топографических  карт, аэрофотоснимков и космических фотографий, и геофизические материалы.

Сегодня специализация доведена почти до предела. На этом фоне совершенными гигантами предстают наши предшественники начала прошлого XX века. Они должны были решать все проблемы сами,  даже топографической карты районов их будущих работ не существовало. От них требовалась поистине энциклопедичная широта знаний. И они проявляли ее в полной мере, сочетая с поразительной детальностью описаний фактов.

О каждом из них сказано и написано немало, но Карл Иванович Богданович представляет редкое исключение; имя геолога-эмигранта практически не упоминалось. Вот некоторые черты его биографии. Уроженец города Лицын Витебской губернии. Окончил Петербургский горный институт в 1886 году. Из 36 выпускников этого года двое избрали специальность геологов - К.И. Богданович и В.А. Обручев. Имя Владимира Афанасьевича Обручева широко известно среди геологов России. Имя его ровесника Карла Ивановича Богдановича оказалось вычеркнутым в советскую эпоху, хотя ценность его работ ничуть не меньше, а в области геологии месторождений полезных ископаемых и значительно больше. Началом его деятельности стало участие в Тибетской экспедиции под руководством М.В. Певцова, прямо продолжавшей дело только что умершего Н.М. Пржевальского. Исследование географии и геологии центральной Азии было давней традицией русского географического общества и, позднее Геологического комитета[3]. Именно русские экспедиции Н.М. Пржевальского и исследования П.Н. Козлова и П.П. Семенова–Тяньшанского заложили основы понимания рельефа центральной части Азиатского континента. То же направление имели работы первого учителя К.И. Богдановича и В.А. Обручева - геолога И.В. Мушкетова.  В этом ряду стоит и экспедиция 1889 года в Тибет и Куэнь-Лунь, в которой участвовал "молодой специалист" К.И. Богданович. Позднее он изучал геологическое строение Дарваза в Бадахшане, на границе нынешних Афганистана и Таджикистана.

Вклад исследований всех этих первопроходцев, работавших в невероятно трудных условиях неоценим. Тем омерзительнее было видеть, как в наши дни в офисе министерства геологии Киргизии (республики Кыргызстан) в националистическом раже снимали со стен портреты людей, впервые нанесших эту страну на карту мира и открывших ее природные богатства, за счет распродажи которых она сейчас живет. Полное повторение того, что происходит в Зимбабве. Борцы с колониализмом повсюду одинаковы.  

Богдановичу и Обручеву, как и другим членам Геолкома России, поручали проведение исследований вдоль линий строившихся железных дорог, в первую очередь в Средней Азии, Туркестане и на Транссибирской магистрали. В Сибири Карл Иванович был  начальником Среднесибирской партии, работавшей между Обью и Байкалом. Позднее он проводил экспедицию в районе Главного Кавказского хребта и юго-восточного Закавказья (система Дибрара). В 1896 году началась золотая лихорадка на Клондайке. Русские спешат оценить перспективы минеральных богатств окраин империи. Богданович  руководит специальными экспедициями на Камчатку и Охотское побережье, на Чукотку и Ляодунский полуостров в Манчжурии. Результаты экспедиций позволили ученому подтвердить золотоносность большинства изученных территорий. Но, увы, как типично для России, между научным выводом и его применением в практике (есть такое уродливое слово - внедрение) легла пропасть. Ничего подобного золотому буму на Клондайке в России не последовало.

Обращает на себя внимание относительно небольшое число  печатных работ Богдановича, всего около 50 (сегодня любой кандидат наук - автор ста, и более, публикаций). Но все это - фундаментальные исследования, включая капитальный труд Железные Руды России (1911). В те же годы им была составлена капитальная сводка по геологии рудных месторождений всего мира. Он состоял профессором Горного института по кафедре рудных месторождений. А в 1914 году был избран  председателем Геолкома - руководителем Геологической службы России. В 1919 году он уехал в Польшу. Мотивы отъезда неизвестны, но официальным "каналом" выезда послужило решение об обмене между Россией и Польшей гражданами соответствующей национальности. Богданович стал профессором Краковского университета и продолжал работать по обобщению мирового опыта по геологии рудных месторождений. В 1931 году  вышла его капитальная сводка по нефтяной геологии. В послевоенный период (?) он  руководил Геологической службой Польши.

Для оценки значимости деятельности К. И. Богдановича характерен эпизод, имевший место на заседании ученого совета ВСЕГЕИ в Ленинграде, отвечавшего за выпуск всех геологических карт страны, при обсуждении макета геологической карты Камчатки: Никто не рвется выступать в прениях. Спасая дебаты, председательствующий взывает к сидящему в первых рядах участнику экспедиции Совета по развитию производительных сил СССР середины тридцатых годов Д.С. Харкевичу: "Дмитрий Степанович, Вы - один из отцов Камчатской геологии. Может быть, Вы скажете о своих впечатлениях?". Дмитрий Степанович неохотно поднимается и в былинном стиле начинает: "Первая геологическая карта Камчатки, составленная Карлом Ивановичем Богдановичем по результатам работ экспедиции 1895-1898 года, вышла в 1901 году. Она была составлена по результатам наблюдений, сделанных в ходе четырех пересечений полуострова, половина из которых была выполнена на санях, когда большая часть поверхности была покрыта снегом. Следующая геологическая карта Камчатки, составленная академиком А.Н. Заварицким, вышла в 1935 году. Она представляла гигантский шаг назад по сравнению с картой К.И. Богдановича. Следующий вариант геологической карты Камчатки был составлен М.Ф. Двали  и Б.Ф. Дьяковым  и вышел в 1946 году. Это был большой шаг вперед по отношению к карте А.Н. Заварицкого, но далеко было ей до той, которая была составлена К.И. Богдановичем. Что ж,  обсуждаемый сегодня вариант  -  это шаг вперед по отношению к карте Двали и Дьякова, но как же далеко нам еще до карты Карла Ивановича Богдановича!".

Специфику становления и работы геологов Ленинграда невозможно понять, если не иметь в виду огромное влияние, которое постоянно оказывало на каждого из нас само присутствие рядом преемника старого Геолкома - Всероссийского (бывшего Всесоюзного) геологического института (ВСЕГЕИ). Расположенный в огромном здании на Среднем проспекте, 72, он постепенно оброс разного рода вспомогательными корпусами, занятыми лабораториями, складами и подсобными помещениями, так что на самом деле занял целый огромный квартал. Но мы имели дело в основном со старым зданием с его несоразмерно-высоокими потолками и огромной парадной лестницей.  Здесь же на втором этаже помещалась необъятная Всесоюзная геологическая библиотека.

ВСЕГЕИ по исторической традиции по праву можно назвать Институтом геологической карты. Это его качество ощущалось нами на всех этапах нашей профессиональной жизни. Здесь мы студентами устраивались на практику на полевые работы. Сюда на редсовет приезжали геологи со всей страны. Они должны были пройти строжайшую апробацию в редсовете на соответствие всем требованиям, предъявляемым к листам Государственной геологической карты. И все испытывали своего рода трепет перед этим экзаменом. Защита была суровым испытанием профессионального мастерства. Только после защиты и карты и объяснительные записки к ним шли в печать. И высшим знаком профессионального признания было участие в составлении сводных, обобщающих карт. Мне дважды выпала такая честь.

Первый раз я был приглашен участвовать в составлении тектонической карты Сибирской платформы, в ее части, расположенной к востоку от Анабарского щита. Это было лестным признанием наших работ по Уджинской антиклинали и расшифровке структуры территорий, закрытых плотным чехлом известняков кембрийского времени. Редактором карты был Ненад Степанович Малич. В процессе работы над картой мы сдружились. Мне было интересно работать с этим выдающимся знатоком структуры и металлогении Сибирской платформы, бывшим югославским партизаном.

Второй раз - я был приглашен Львом Исааковичем Красным, одним из самых выдающихся геологов ВСЕГЕИ,  составлять часть геологической карты Тихого океана и стран его обрамления, касающуюся молодого вулканизма. Дело это было революционно-новым и по охвату территории - до трети планеты, и по геологическим задачам - никогда дотоле геологические карты океанов не составлялись.  Новаторским было и составление топографической основы, выполненной так, что Тихий океан оказался в центре площади карты. Красный был как всегда на высоте организационных и научных задач, сумев сплотить работу большого и, в общем-то, разношерстного коллектива вокруг решения стоящих проблем. Удовольствием было участвовать в самих творческих дискуссиях по различным вопросам, связанным с методикой составления этой необычной карты.  Л.И. Красный пригласил меня как специалиста по новейшему вулканизму Тихоокеанского кольца из Института вулканологии АН СССР, где я тогда работал. Работа над картой дала мне возможность опробовать принципы  составления геологических карт районов молодого вулканизма, с которыми я столкнулся на Камчатке. Само же общение со Львом Исааковичем, одним из самых эрудированных и самостоятельно мыслящих геологов страны, было большой честью и школой для меня. Открытый, демократичный в общении, быстрый, очень увлеченный открывшейся ему во второй половине  профессиональной деятельности возможностью решения больших общих вопросов геологических наук, он молодо выглядел для своих лет и богатой событиями жизни. Я часто вспоминал старую его фотографию времен Второй мировой войны в форме артиллерийского капитана, помещенную в стенгазете к очередному Дню победы.

В годы нашего студенчества вышло запрещение на совмещение работы во ВСЕГЕИ и в Горном. Дело в том, что  ВСЕГЕИ, где работали выдающиеся геологи нашего времени, находится на расстоянии двух кварталов от Горного. Естественно, многие исследователи одновременно с научной работой вели курсы в Горном. Это давало нам,  студентам, возможность соприкасаться с самым передовым фронтом советской геологии и было выгодно и удобно всем. Всем, кроме чиновников разного толка, опасавшихся, что преподавание отвлечет ученых от науки. Но создание удобства для аппарата, потакание его вкусам, страстям и страхам было первейшей задачей системы. Позднее признанием высшей целесообразности сочетания прямого общения больших исследователей со студентами и участия их в учебном процессе явилась теснейшая связь между институтами Академгородка и Новосибирским университетом во вновь созданном Сибирском отделении Академии Наук. 

Поколение геологической съемки 

Мы пришли в геологию в конце героической эпохи дальних экспедиций геологов-одиночек. Время больших экспедиций ученых-первооткрывателей закончилось. Наступила и при нас подошла к концу и эра "миллионки".

Особенности моего поколения геологов начала-середины 50-х годов определяются главным образом  тем, что это были последние годы проведения геологической съемки масштаба 1:1 000 000 в просторечье называемой "миллионка". По требованиям,  предъявляемым к материалам по составлению карт этого масштаба, площадь должна была быть покрыта сеткой геологических маршрутов с расстоянием между ними 10 километров. По ходу маршрутов велись радиометрические наблюдения и отбирались шлиховые пробы. Миллионка требовала ясного анализа многочисленных данных о структуре той или иной территории и широкой эрудиции, позволяющей их обобщить.

Главный смысл съемки этого масштаба - в самой общей форме оценить перспективы разных районов. Съемкой должна была быть покрыта вся территория Советского Союза. Работы проводились экспедициями региональных управлений. Само слово экспедиция изменило свой смысл, теперь под этим термином понимались крупные подразделения государственной геологической службы, обеспечивающие проведение планомерных полевых работ.

Геологов, высокой квалификации не хватало, поэтому зачастую съемку выполняли геологи-практики, достаточно знакомые с местной геологией, или студенты старших курсов геологических ВУЗов. Таким практиком, к примеру, был Костя (Константин Сергеевич.) Забурдин, проводивший съемку в поле развития кембрийских известняков к востоку от Анабарского щита. Считалось, что возможный недостаток кругозора будет восполнен квалифицированными специалистами в процессе подготовки листа карты к изданию. Каждый лист являлся частью общесоюзной карты, и поэтому все границы и легенды должны были быть строго увязаны. Естественно, при стыковке листов карты возникала масса противоречий. Лист, охватывающий Курильские острова и юг  Камчатского полуострова, защищал Ю.С. Желубовский, руководитель экспедиции, проводившей съемку на этой территории. Лист, охватывающий центральную Камчатку, с очень сложным геологическим строением и множеством нерешенных проблем, составлял один из самых опытных начальников партий Витя (Виктор Петрович) Мокроусов. Понимая все трудности и специфику миллионки, мы всегда и везде с благоговейным уважением относились к  геологам, до нас проводившим в районе съемку этого масштаба. На Камчатке  это были А.Ф. Марченко, В.Ф. Жегалов,  В.А. Макаров. Их имена для нас были окутаны легендой.

Мы застали эту эру на излете, когда пустые, не закрытые еще миллионкой пятна оставались лишь в самых недоступных углах. Мне досталось кончать миллионку на Камчатке. База нашей партии располагалась в укрытом в красивой долине на удивление уютном поселке Эссо. Отсюда мы уходили в далекие многодневные маршруты. В свой первый рабочий сезон, в 1956 году, тогда еще студент-дипломник, я проводил съемку к югу от поселка. Сразу после возвращения в Эссо из полуторамесячного маршрута  я отправился вместе с альпинистской группой к еще "непокоренному" вулкану Ичинскому. Очень было заманчиво посмотреть что там, наверху. В какой-то мере этот "поход на вулкан Ичинский" был последним отголоском эры экспедиций начала ХХ века. Итог был блестящим - мы обнаружили, что Ича жива. Во льду, заполнявшим чашу кратера, зияла бездонная дыра, из которой валил насыщенный сероводородом пар. Это была фумарола. В значимости открытия мы убедились в следующем году, когда к своему изумлению,    обнаружили, что вернулись к схеме развития молодого вулканизма Камчатки, нарисованной за полстолетия до нас  К. И. Богдановичем.

В следующем году я, уже молодой специалист-геолог, проводил съемку большого района к северу от того же Эссо. В один из маршрутов я с рабочим аспирантом-археологом Лешей Хлобыстиным[4] и двумя вьючными лошадьми ушли через район вулкана Анаун. Рацию мы не взяли, чтобы не перегружать лошадей. Шли мы без остановок большой петлей по вулканическим плато к хребту Кекукнайский. Он оказался древним кальдерным вулканом, который мы назвали Ленинградец.  Впервые нами было обнаружено, что здесь располагается огромный по площади район очень молодых, совершенно не тронутых эрозией вулканов, словно только что прекративших свою деятельность. Полные этим открытием мы боялись лишь одного: с нами что-то случится, и мы не донесем его до базы. И никто не узнает, что мы открыли!

На пути домой я остановился в Москве и рассказал о результатах сезона в Лаборатории вулканологии АН СССР. Сообщение было принято с большим интересом, и знаток вулканов Камчатки Александр Евгеньевич Святловский рекомендовал опубликовать статьи об Иче в трудах Лаборатории. Это был своего рода знак судьбы. Позднее, уже в Институте вулканологии на Камчатке мы резко разошлись с Александром Евгеньевичем. А еще 25 лет спустя, когда я уже жил в США, вышел Атлас действующих вулканов Камчатки под редакцией Святловского, из которого было выкинута ссылка на мои статьи об Ичинском вулкане.

Последние "дыры" в миллионной съемке затыкались  экспедициями Института геологии Арктики. Сами названия районов, в которых проводил работу Институт, казалось, были овеяны тайной (Таймыр, острова Северной и Новой Земли, Земля Франца-Иосифа). Другим районом было мало известное Корякское нагорье. Это горная система, расположенная между Камчаткой и Чукоткой.  Она входит в два административных района, и доступ к ней был возможен только через глубокий обход со стороны Камчатки. Сюда и направилась экспедиция НИИ геологии Арктики. Организовал ее человек неутомимой энергии, блестящий геолог Б.Х. Егиазаров.

На Корякском нагорье два соседних миллионных листа готовили к изданию двое: Борис Христофорович Егиазаров и Владимир Михайлович Русаков. Различное решение многих профессиональных вопросов на обоих листах привели к совершенному личному антагонизму в их отношениях. Все противоречия, накопившиеся на обоих листах, надо было решать на стыке в бассейне реки Хатырка. Увязка листов была суровым испытанием знаний и умения геологов, да и личных качеств, в частности, способности цивилизованно вести научную дискуссию. Туда я и был послан почти как в ссылку после защиты кандидатской диссертации.

Отдаленность Корякии лучше всего характеризует эпизод, случившийся при нашей заброске  в поле, в район, называемый по одноименным реке и стоящему в ее устье поселку Хатыркой.

На базе стояли две машины АН-2, но право первой посадки (т.е. выбора площадки для выброса партии) было только у одного пилота, которого я буду называть Командир. Самым дальним был район Хатырки. Егиазаров приказал Командиру слетать туда с грузом и вместе со вторым экипажем и тем открыть путь второй машине. Мы загрузили 6 мешков овса для лошадей. Командир взял на борт второй экипаж и свою симпатию - жившую на нашей базе начальницу тематической партии ВСЕГЕИ Наташу Б.. Через полтора часа мы были над Хатыркой, полностью закрытой пеленой низких облаков. И тут Командир принял решение и, не взирая на приказ вернуться на базу, пошел, вперед сообщив, что приказ не слышит. Самолет пропал - они бегут на Аляску! Пограничники подняли по тревоге истребители. Но мы летели низко и на малой для истребителей скорости. Нас не сбили. Еще через час мы сели на острове в верховьях Анадыря. Я не помню названия этой дыры. Это был запасной аэродром, построенный для перегона поставляемых по ленд-лизу во Вторую мировую войну американских самолетов с Аляски в Европейскую часть России. Как на всех таких аэродромах полоса, была собрана из металлических плиток.  Рядом стоял барак начальства аэропорта, заваленный жестянками банок со старыми голливудскими фильмами, которые нам показывали в послевоенные годы как трофейные.  В течение недели Командир с Наташей гуляли, а мы до одурения смотрели фильмы. Наконец, это сиденье надоело всем участникам, пилотов начало мучить раскаяние, что вся экспедиция сидит на базе, ожидая их прилета. Однако взлететь мы не могли  без официального прогноза погоды на трассу полета.  Но прогноз мы получить тоже не могли: трасса была в Камчатской области, а мы сидели в Магаданской. Наконец, Командир объявил аэродромному начальству, что летит тренировать второй экипаж, и приказал всем загрузиться в машину. Взлетели, сделали стандартный круг и, сообщив на аэродром, что не слышим их отчаянного призыва сесть, пошли в сторону Хатырки. На этот раз мы сели и на базу вернулись уже без овса. Через неделю вся партия была на Хатырке и, взяв лошадей, мы стали пробиваться в район работ.

Об условиях, в которых протекала миллионная съемка и требованиях, которые она предъявляла к геологам, говорит читавшийся в эти годы курс Полевая Геология. Учебник по этому курсу, написанный П.Н. Вебером включал кроме описания методов полевых наблюдений такие разделы как организация транспорта в разных районах страны (раздельно для конских вьюков, верблюдов, оленей и собачьих упряжек) и что надо принимать во внимание при постановке полевых лагерей. Сейчас эта книга является библиографической редкостью, а курс давно, еще с начала 50-х годов, не читается. А зря… 

Великая школа Биректы 

После ухода из Пятого управления в 1957 году мне повезло. Я попал в Биректинскую экспедицию Института геологии Арктики. Экспедиция проводила геологическую съемку масштаба 1:200000, то есть с сеткой маршрутов через 2 километра в районах близких к найденному Костей Забурдиным на реке Омоноос трубообразному телу, сложенному зеленоватыми обломочными породами, названными Володей Черепановым кимберлитами Справедливо предполагалось, что съемка сможет оценить перспективы алмазоносности территорий междуречья Лены и Анабара.

База экспедиции располагалась в устье притока Оленека  -  реки Биректе. По названию реки и база называлась Биректа и экспедиция Биректинской. Здесь на высокой террасе был сооружен палаточный городок, а на плотной галечной косе располагалась посадочная полоса, способная принимать относительно тяжелые ЛИ-2. Городок состоял помимо рядов натянутых на каркасы палаток из дощатых зданий для администрации, радиостанции, столовой и склада. Сюда по весне доставлялись партии. Их следовало по возможности быстро снабдить снаряжением и питанием на весь сезон и закинуть в районы работ. Осенью в конце сезона движение происходило в обратную сторону - с базы в районы работ посылались АН-2, которые забирали нас на базу. Здесь мы должны были предъявить полевые материалы, написать и защитить отчет о полевых работах, упаковать образцы. После этого нас отправляли домой через расположенный на Лене Жиганск и далее в Якутск. В течение сезона (с конца мая до конца сентября) база была центром жизни. Сюда по рации раз в месяц мы передавали сводки выполнения плана и запрашивали о доставке необходимого; отсюда получали радиограммы из дома и ценные директивы начальства, как, например, сверхсрочные указания бухгалтерии такого рода: "Фарш колбасный по накладной РТ258 по цене 1 руб.50 коп. считать фаршем сосисочным по цене 2руб. 10 коп. “, (на что наш радист немедленно отстучал: "фарш сосисочный съели как колбасный"). База координировала работы всех партий и настолько оперативно, что нам на Уджу однажды сбросили с самолета данные только что проведенной аэромагнитной съемки.

Экспедиция под разными названиями существовала уже много лет и накопила большой опыт работы, как гласила эпическая формула, "в суровых экспедиционных условиях районов приравненных к крайнему северу". Мы должны были освоить науку выживания, то есть освоить умение быстро ставить палаточный лагерь, искусство пользования жестяными печками-буржуйками и рацией, работу с оленьим транспортом, выпечку хлеба и, прежде всего, научиться рассчитывать время, чтобы избежать страшной атаки комаров. Словом как раз все то, чему нас должен был бы учить курс Полевой Геологии. Опыт моих коллег и товарищей заменил теоретический курс, дополнив то, что я получил раньше от старших коллег, как от бывалого полевика и большого знатока условий работы в Средней Азии, Георгия Леонидовича Бельговского (ВСЕГЕИ), продолжавшего старую российскую традицию исследования Центральной Азии, о которой я уже говорил.

Работа в экспедиции была большой и основательной школой геологической съемки в условиях платформы. Толщи известняков залегали практически горизонтально, были предельно однообразны. Чтобы расшифровать структуру, надо было зацепиться за границу между какими-то горизонтами, содержащими разные ископаемые остатки. Значит, надо было упорно, часами  колотить образцы известняков в попытке найти "руководящую фауну" трилобитов и потом "протягивать" эту границу по площади. Геологические маршруты сопровождались промывкой шлиховых проб в речных отложениях и радиометрическими наблюдениями по ходу маршрутов. Пробы просматривались на присутствие минералов-спутников алмаза.

Через шесть лет работы в экспедиции я занял место в строю. Для меня началась новая эпоха исследований.

В официальной части юбилея гостей, вероятно, познакомят с новой структурой института и достижениями последнего времени. Я охотно верю, что в значительной степени институт перевооружен в соответствии с требованиями современности. Но старых выпускников несомненно поразят внешние перемены: официальные апартаменты с портретом императрицы Екатерины над рядами новеньких мониторов; крытые мрамором коридоры (что твоя баня) с разноцветными флажками (символикой всемирного признания…коридора власти?) и с унылым, одной кисти и масти, портретным рядом основоположников; госпитально-чистые палаты и сияющая по-эрмитажному колоннада мертвенно пустого нашего лучшего в мире минералогический музея. Сразу осознаешь, насколько далек Институт сейчас от того, каким мы его знали. Параллельно со всеми новшествами исчез привычный вид помещения Минералогического Общества, где проходили Федоровские сессии, защиты, где мы встречались с нашими учителями. Исчезли мебель, потемневшие от времени книжные шкафы вдоль стен,  старая библиотека, все, что дышало Историей… Теперь тут ДУХ насаждают. И какой дух…

Речь идет вовсе не о вкусах, но о важнейшем - о культурной исторической традиции. Эстетические метаморфозы, происшедшие с Горным, - частный пример общего уничтожения культурной традиции. В том же ряду стоит и постройка на Охте трехсотметрового небоскреба. Что с того, что он подавит сияющее творение Растрелли. Зато можно даром, "на холяву, товарищи!", по выражению В. Матвиенко, заткнуть все дыры муниципального бюджета. И название - Газпром-сити - отлично, как новый символ "города на трубе". Все это части единого процесса опошления города и уничтожения его духа. Тут все подстраивается одно к одному. Можно оставить безнаказанным хранителя национальных сокровищ за хищения в музее и устроить выставку частично возращенных ворованных предметов (словно демонстрация криминала в полицейском ведомстве). А может Эрмитаж станем называть Выставкой непокраденного?. Давайте лучше поставим в городе памятник Чижику, отпразднуем аукцион ёжика. Это - народно. И якобы в заботе о покое народа-дитяти запускают на экраны чужую сусальную версификацию еще памятных страшных блокадных дней.

 Поражает в новом Горном роскошно в стиле купечески раззолоченного Кремля и в соответствии с духом официального православия отделанная домовая церковь преподобного Макария Египетского, которой оказывается в 2005 году исполнилось 200 лет, о чём мы не подозревали 50 лет назад. Одно мне неясно: по любым ли поводам здесь можно возносить молитвы или только об успешной сдаче экзамена? И как быть студентам других конфессий или, страшно сказать, атеистам? Не сам факт восстановления церкви поражает: в конце концов, надо дать верующим место для молитвы, а насаждение государственной религии.

Но наиболее существенное изменение коснулось самого главного в Горном -- его демократического духа. В погоне за внешним порядком введено обязательное ношение формы и студентами и преподавателями. Вход в институт - только по пропускам, чтоб никого лишнего не толкалось. Смотришь, придешь в "альма матер", а тебя и не пустят на порог. Коридоры обычно пусты  - посетители (и студенты!) только нарушают благолепие. Все как-то сияет в стиле порядка времен императора Николая Павловича. Не Институт, а военное поселение! Да, что и говорить Институт стал иным, если невозможно попасть к ректору на прием (правда, из-под руки предлагают организовать встречу за взятку в 700 долларов). Даже письма на его имя в секретариате не регистрируют и ответа не обещают. Свободный, истинно демократический дух учебных заведений необходимейший элемент их значимости в обществе. Недаром Московский университет сороковых годов XIX века стал колыбелью российской демократической мысли. Я уже не поминаю демократизма европейских университетов, только незнакомством с которым можно объяснить желание нынешнего ректора «объединиться с Фрайбургской горной Академией». Впрочем, может это всего лишь красное словцо в очередном мини-диалоге с иностранцами, во время которых администрация Института берет на себя несвойственную учебному заведению функцию – торговлю недрами страны, трактовку порядка лицензирования российских недр.    

Ректорский портал интернета привлекает будущих горняков (или потенциальных зарубежных инвесторов и спонсоров?) списком двадцати выдающихся выпускников Горного института - от поэта XVII века Нартова и баснописца Измаилова до популярного поэта-песенника Городницкого и писателя-фантаста Александра Ивановича Шалимова. Сплошные писатели, поэты, даже вот актер и драматург Каратыгин, есть и композитор Алябьев. Что и говорить, романтика профессии геолога всегда привлекала поэтические натуры, и среди геологов немало поэтов. В наши 50-е годы литобъединение Горного института, было, пожалуй, крупнейшим в городе. Но чтобы не помянуть ни одного выпускника-геолога! Не Горный институт, а Литературный. А с 2006 году институт удостоен стать базовым для совершенствования профессоров всей страны по направлениям: Экология, Русский язык, Гуманитарные проблемы. 

В том же списке выдающихся выпускников некоторое внимание уделяется государственным деятелям. Вот одно замечательное лицо - Н. Н. Хмельницкий, адъютант М.И. Кутузова и, страшно сказать, губернатор Смоленска. По-прежнему любят революционеров. Среди них в списке  имена представителей всех поколений. Тут и декабрист Бестужев-Марлинский, и народники Михайловский и Короленко и все тот же "основатель марксизма в России" Плеханов, почти два года проучившийся в Институте. Выдающийся выпускник геофизик С.М. Миронов, скорее всего, попал в список как председатель Совета Федерации. Но, господа, нельзя же, в самом деле, все сводить к поэзии и государственной деятельности, занимались же люди и чем-то другим, науками о Земле, к примеру!

Институт - учебное заведение, но напрасно искать в ректорском списке выдающихся педагогов имена  замечательных преподавателей наших, таких, как Дмитрий Павлович Григорьев, Михаил Михайлович Тетяев, Павел Михайлович Татаринов, Илларион Илларионович Шафрановский, Виктор Иванович Михеев, людей, создавших каждый в своей отрасли школы геологов. Зато, что называется по табелю о рангах, перечислены все академики, многие из которых имели разве что случайное отношение к преподаванию. Хоть бы для порядка названы были имена К.И. Богдановича, одного из создателей и руководителей геологической службы России, и И.В. Мушкетова -  людей в буквальном смысле слова нарисовавших лик планеты Земля, но не бывших действительными членами ни РАН, ни даже РАЕН.

История в равной мере принадлежит всем, не взирая на чины. Именно поэтому есть смысл остановиться на том кем, собственно было основано Петербургское Горное Училище. Во имя исторической правды не могу не сказать, что сделанное на первой странице институтского сайта заявление о том,  что основание Горного училища  "воплотило идеи Петра Первого и Ломоносова" не соответствует действительности. У Петра попросту не было никаких специальных идей на эту тему - не до того было, надо было обучать арифметике, военному и морскому делу, а на горные работы в основном приглашали "немецких" специалистов. Конечно, хорошо бы со временем начать выращивать и своих горных мастеров, но пока руки не доходят. Ломоносов же, умер в 1765 году за 8 лет до создания Горного Училища. Екатерина только что пришла к власти, и ей было не до обсуждения идей об основании Горного училища. Ломоносову и так слишком многое приписывают, начиная с основания созданного И. И. Шуваловым Московского Университета.  А ведь значимость его дел и личности достаточно велики сами по себе. Если у авторов сайта есть какие-то материалы об идеалах и идеях Петра и Ломоносова в отношении горнотехнического образования, то стоило бы их опубликовать. Возможности для таких публикаций у хозяев сайта есть.

 Сравнивая нынешний, официальный Институт с тем, из которого мы вышли, можно быть уверенными - традиции Горного за нами. Это мы и те, кто придет к нам вослед, продолжаем традиции высокой продуктивности поисков и познания законов природы.  За администрацией, в какие бы тоги она ни рядилась – коммунистические партийные или  официозного православия - остаются внешняя позолота, парадные портреты и то, что сегодня называется "вертикалью власти".  Администрации приходят и уходят, геологи - остаются!