Игры  по  правилам

    - Тихо, товарищи! Ну, тихо же! Заседание Учёного совета продолжается. Ну, как школьники после перемены, ей-Богу. Рассаживайтесь, пожалуйста. Послушаем счётную комиссию. Кто докладывать будет? Вы, Гамлет Ашотович? Будьте любезны...

  К столу президиума танцующей кавказской походкой приблизился подвижный человек с тонкой папкой в руках. Он был небольшого роста, поэтому из-за трибуны виднелась только его буйная шевелюра цвета «соль с перцем». Зато Гамлету Ашотовичу достался голос, предназначенный двухметровому великану, и первые же слова его доклада громом обрушились на мгновенно притихшую аудиторию.

- Пр-р-ротокол номер-р-р один. Р-р-распределение обязанностей… Пр-р-редседателем единогласно избр-р-ран доцент, кандидат экономических наук Синдарян, то есть я, членами комиссии - доцент, кандидат физико-математических наук Эльвира Яковлевна Сергеева и доцент, кандидат технических наук Шелест Иван Иванович. Пр-р-рошу  утвердить!

Проголосовали единогласно.

  - Пр-р-ротокол номер-р-р два, - продолжал расстреливать присутствующих орудийными залповыми звуками «р» доцент Синдарян. - Р-р-результаты голосования о присвоении учёной   степени кандидата технических наук инженеру Марчуку Федору Петровичу. Всего р-р-роздано шестнадцать бюллетеней для голосования. При вскрытии урны обнар-р-ружено шестнадцать. Недействительных или испорченных бюллетеней нет. При подсчете оказалось…

   А соискатель ученой степени кандидата технических наук сидел во втором ряду зала, терзаемый страхом и надеждой. Им овладело тоскливое состояние человека, от которого уже ничего не зависит, и судьба его находится в руках случайных чужих людей. Примерно такое же случилось с Федором однажды, когда он провалился в трясину. И утопая по грудь в зловонной жиже, он боялся пошевелиться, потому что при каждом движении его засасывало все глубже и глубже. Чавкающий звук болота преследовал после Марчука долгие годы, и это было страшнее воспоминаний о бомбежках и обстрелах, которых он вдоволь нахлебался на фронте. Из трясины Федора вызволили случайно наткнувшиеся на него грибники. Спасли живую душу… Сейчас его никто не спасет. На помощь рассчитывать не приходится. «Ученые, гении, корифеи, нахватались умных слов… - вяло думал Марчук. - Они наголосуют… Вот хоть этот амбал, - покосился он на широченную спину профессора Ильина. - Что он говорил? ''Некорректная детерминация, зона экономической неопределенности, дисперсия, спекулятивный подход… ''  В спекулянты, выходит, меня записал… Ну-ну… А остальные черепами кивали. Жалко им, если я кандидатом стану… Что я - от их пирога откушу? Ну, если обойдется - Господи! Хоть бы от радости с ума не сойти… А если нет, что тогда? Может, плюнуть на все, катись оно к чертовой матери? На завод вернусь, ведь сколько раз приглашали. С битой мордой вернуться?! Да ни за что на свете! Через год снова защищаться буду. ВАК это разрешает. Исправлю, что надо, наведу марафет. Напишу о зоне экономической неопределенности, подавитесь вы ею. Сдохну, а сделаю. Только что я Галке скажу?»

   «Сдохну, а сделаю!» - этот девиз Федору Петровичу приходилось произносить неоднократно. Уж такая была его жизнь. Еще в начальной школе, мучаясь с непокорными задачками, он шептал про себя те самые слова. Но подлинно зловещий характер они приобрели в конце 1941-го года, когда маленькую деревеньку, где жила семья  пятнадцатилетнего Федьки, захватили немцы. Черный страх повис над ним, его матерью, двумя малолетними сестрами и всеми односельчанами. Хотя, немцы, по правде сказать, у них не очень-то свирепствовали. Начальство деревенское во время смылось, комсомольцев и прочих парней призывного возраста в армию забрали, остались бабы, старики, дети и несколько федькиных сверстников. Да еще назначенный староста, бывший колхозный звеньевой. Все же лучше, чем терпеть какого-то гада со стороны… А это - какой ни есть, а свой человек, и знал он, что в случае чего отольются кошке мышкины слезы. Потому и вел себя с сельчанами по-людски. Но работать приходилось по черному, немцы установили норму почище, чем в колхозе, а не выполнишь - будешь избит беспощадно или, еще хуже, в Германию их чертову отправят. Отправили же Степку да Василия, а они даже помоложе его были. Поэтому, с утра до ночи втискивая лемех плуга в землю, Федор шептал про себя: «Сдохну, а сделаю». Так и ломался он два года, пока наши не вернулись. Однако не успел он порадоваться обретенной свободе, как вцепился в него и в других уцелевших пацанов не в меру бдительный особист-смершник: «Почему в оккупации остались, почему на рейх работали, врагам стало быть помогали, почему вас в Германию не отправили, может, вы с заданием каким-нибудь оставлены…» Как будто они за немцев отвечают… Или за то, что наша армия их оставила на потребу победителя… И здесь один добрый человек дал Феде умный совет: «Просись, малый, добровольцем в Красную Армию, пока этот хмырь тебя до беды не довел». Он и подал заявление. И через два месяца оказался на фронте. Первый же бой принес рядовому Марчуку медаль «За отвагу» и осколок в живот. Ранение оказалось тяжелым. Полгода провалялся в госпитале, а потом был признан ограниченно годным. И откомандировали Федора для нестроевой службы в тыловых частях. А там узнали, что он - крестьянский сын, имеет, стало быть, представление, с какой стороны к лошади подступиться - и все, будешь ездовым. И начал Федя Марчук подвозить то котлы с кашей на передовую, а то патроны и снаряды. Бомбят не бомбят, стреляют не стреляют, а его дело такое: на облучок и «Н-но, милая!» Сколько раз, когда бравые тыловые старшины спрашивали: «Как, Марчук, проскочишь?», отвечал не по уставу: «Сдохну, а сделаю…» А, бывало, разгрузив цинки с патронами и отогнав свою клячу подальше, ложился в окоп и открывал огонь по фрицам из карабина, автомата или пулемета, что под рукой было. Как-то даже из противотанкового ружья стрелял, хотя и безуспешно.  И зацепило его еще дважды, но не очень, один раз в медсанбате неделю прокантовался, а второй - не выходя из строя. Так и повоевал до конца войны. За храбрость и добросовестность начальство произвело Марчука в ефрейторы и наградило двумя медалями «За боевые заслуги», а к ним - еще «За освобождение Праги» и «За победу над Германией», красивая такая медаль с профилем товарища Сталина в маршальском мундире на пятиугольной колодке с черно-оранжевой георгиевской лентой. Домой вернулся с полным иконостасом медалей. А дома-то и не было. Узнал Федор, что их деревенька оказалась в прифронтовой полосе, на главном стратегическом направлении. Утюжили ее с двух сторон артиллерийским огнем, пока с землей не сравняли. А из жителей почти никто живым не ушел.

   Постоял Федор над братской могилой, где лежала его семья: мать и сестренки, да и подался в город. Там поступил на машиностроительный завод слесарем, а после выучился на электромонтера. Вскоре женился он на рыженькой Галочке, медсестричке из заводской поликлиники. Вот и новая семья образовалась для пополнения убыли населения во время войны.

   А еще поступил Федор в вечернюю школу рабочей молодежи. Хотя долгое время не решался: все казалось, что самым старым окажется, засмеют. Но вышло-то наоборот, многие ученики были куда старше, а кое-кто ему в отцы годился.

   В вечерних школах, известно, какая учеба. Если более-менее занятия посещаешь и хоть что-нибудь делаешь, будет тебе законный трояк, а то и больше, и аттестат зрелости в конце. Сумасшедшим надо быть или садистом, чтобы много требовать от людей, которые после смены с катушек от усталости валятся, глаз толком открыть не могут. Так все и тащились - ни шатко, ни валко. А Марчук - нет! В нем неожиданно прорезался вкус к настоящей учебе, и возникло честолюбивое желание быть первым. И вкалывал он так, что шкура трещала, до поздней ночи сидел за алгеброй и химией, терпеливо корпел над сочинениями про Евгения Онегина и других лишних людей. И окончил школу с золотой медалью - без всякого снисхождения и поблажек за фронтовые подвиги и рабочие мозоли на ладонях. А уж как Галя им гордилась, как счастлива была! И сыну не уставала повторять: «Вот у нас какой папа, самый умный и ученый».

   Только ее счастье ее недолгим оказалось, потому что Федор сразу в заочный институт поступил. Она пробовала отговорить его, мол, отдохни годик, на тебя после этой учебы смотреть страшно, в чем душа держится, сыном займись, да и я тоже живой человек. Мне настоящий мужик нужен, хозяин в доме, а не бесплатное приложение к учебникам. Сглазили тебя, Федя, не иначе! Но быстро поняла, что безнадежно с ним спорить, и рукой махнула. Со стороны посмотреть - идеальный муж, не пьет, не курит, на других женщин не смотрит, зарплату до копеечки в дом приносит, а если пропадает по вечерам, так в институте своем, не в распивочной же и не в бильярдной даже. Все правильно вроде, ан нет, не муж, не отец в семье, а коечник. С утра до ночи отсутствует, а когда есть, его только со спины и видно, потому что сидит, уткнувшись носом в стол или чертежную доску. Сидит упорно, даже отчаянно, свято веря, что терпенье и труд все перетрут, и повторяет время от времени свое заклинание: «Сдохну, а сделаю!»

   И как был Федор Марчук первым учеником в школе, так сделался лучшим студентом курса, а его чертежи висели, как образец, на стенах кабинетов курсового и дипломного проектирования. А там, глядишь, «красный» диплом не за горами.

   На заводе Марчука охотно продвигали по должности: а как иначе, вырос на предприятии, школу и институт закончил без отрыва от производства, тепловое и электрическое хозяйство знает, как свой карман.

  Так что окончание ВУЗа он встретил в должности заместителя главного энергетика. И почетно, и денежно, а в семье снова радости никакой. Целыми днями Федор на заводе пропадает, латает дыры без конца. Все энергетические системы старые, давно свой век отжили, их бы заменить давно пора, а не чинить да ремонтировать. А сколько раз среди ночи домой звонили: «Беда, Федор Петрович! В пятом цехе паропровод порвало! Высылаем за вами аварийку». А, между прочим, когда он дежурным энергетиком работал, никому не звонил, своими силами справлялся, черт бы вас побрал, захребетники безрукие!

   Словом, надоела ему такая канитель до тошноты, и однажды он сказал жене:

   - Слушай, Галка, я в институт перехожу.

   - Опять в институт! - всплеснула она руками. - Мало тебе одного? Вечным студентом хочешь сделаться?

   - Нет, нет, совсем не то! Не пугайся! Работать буду в новом институте, «НИИметан» называется. Отдохну от заводской кутерьмы немного.

   - А … кем?

   - Пока старшим инженером, - замялся Федор. - В зарплате потеряю, конечно, особенно, в первое время. А там посмотрим. Увидишь, я еще академиком буду. Сдохну, а сделаю!

   - Ну, ничего, - успокоила его жена. - Всех денег все равно не заработаешь. Зато дома хоть немного посидишь. Мне и то хлеб. И Алешке тоже. Семьей поживем, Господи, как все люди будем, а то ведь я уже всякую надежду потеряла.

   А на работе она счастливо рассказывала:

   - Ой, девочки, представляете, Федя мой отпуск берет, уж не помню, когда это в последний раз было. Теперь на месяц в мою деревню поедем…

   Однако их безмятежное  семейное счастье в очередной раз закончилось быстро. И, заметив, что Федор Петрович начал посматривать вокруг отсутствующим взглядом, Галя встревожено спросила:

   - Ты о чем думаешь? Снова что-то затеваешь?

  - Затеваю… Раз уж я в утиную стаю попал, нужно по-утиному крякать научиться. Диссертацию придется защищать, иначе засохну я на задах.

   И все пошло по-прежнему. Для начала Федор решил сдать экзамены кандидатского минимума. И не так, как все нормальные соискатели, пристроившись к какому-нибудь липовому семинару, где руководителя на рыбалку приглашают или в другое злачное место, а тот после щедро отваливает пятерки и четверки. А Федор решил: «Если все равно время терять, так лучше с пользой», - и записался на философский факультет Вечернего университета марксизма-ленинизма и курсы английского языка. В течение нескольких лет он добросовестно конспектировал «Диалектику природы», «Материализм и эмпириокритицизм» и прочую тарабарщину. Пытался еще и Гегеля читать, но быстро отказался, тем более, что его даже в списке дополнительной литературе не было. А зубря английские неправильные глаголы, чуть болячки в голове не нажил. Но когда беспомощно слипались веки, и начинало ломить в затылке, Федор Петрович упрямо бормотал: «Сдохну, а сделаю…»

   Наконец, сдал экзамены, получил, как всегда, свои пятерки, а дальше что? А дальше нужно ждать, когда тема подходящая подвернется, чтобы в плане научно-исследовательских работ стояла, и чтобы его руководителем этой темы утвердили, в крайнем случае, ответственным исполнителем.

   Народная мудрость недаром говорит: счастливый случай идет навстречу тому, кто его упорно ищет. Прислали в институт министерский план научно-исследовательских работ, а в нем гробовая позиция: «Разработка научно обоснованной методики распределения автотранспортных средств между газонаполнительными станциями». В институте все дружно отказались от нее, никакого интереса, ни теории, ни практики, ни Богу свечка, ни черту кочерга. Придумал какой-то умник там наверху… Ведь в жизни автотранспорта постоянно не хватает, что там распределять, кто позубастее, тот и выхватит, никакая методика, хоть она сто раз научно обоснованная, не поможет. И денег выделили всего ничего…

    Но Марчук почувствовал: пришла ему козырная карта. Его привлекла запись в плане работ: «Тему завершить разработкой и утверждением руководящих указаний - РТМ». Руководящие указания - ведомственная нормаль, отраслевой стандарт. Значит, на практике хочешь - применяй, хочешь - нет, но отчитайся… А это - гарантированное внедрение, вечный камень преткновение всех диссертантов. И экономический эффект - как на тарелочке!

   И начал Федор Петрович уговаривать заведующего отделом и заместителя директора по научной работе. Те решили: почему бы и нет, пусть попробует, работа бросовая, и желающих браться за нее нет. Так в добрый  час, дорогой товарищ Марчук! Пора тебе остепеняться, а ежели что - обращайся к нам без всяких,  поможем с дорогой душой.

   Как всегда, Федор Петрович врубился в работу со всей энергией и решительностью. А что было делать, если руководитель - он, ответственный исполнитель - он, и просто исполнитель - опять же он. Потому что в помощь ему дали вчерашнюю десятиклассницу. Что она могла: таблицу с грехом пополам составить, расчет примитивный сделать или график по точкам построить. А за ней еще и глаз да глаз нужен, такие ошибки допускала, что страшно становилось, не заметь он вовремя - была бы история с географией!

   Наконец, работа над темой завершилась: и отчет написан, и «Руководящие указания» Министерство утвердило, и даже начали поступать справки о внедрении их в производство и насчет полученного экономического эффекта. Тогда Марчук отправился в местный Политехнический институт к профессору Кальчинскому. Они были давно знакомы: профессор приводил студентов на Машиностроительный завод и в «НИИметан», чтобы чертежи и расчеты для проектов  подобрать. Федор помогал, чем мог, потому что хорошо помнил, как мучился в свое время… И теперь считал, что вправе рассчитывать на помощь Кальчинского.

   - Какой гость! - обрадовался профессор, увидев Федора. - Заходите, голубчик. Что вас занесло в сию обитель? Просто по знакомству или дело есть?

   Выслушав Марчука и полистав отчет, Кальчинский почесал лысину незаточенным  концом карандаша и сказал:

   - Вы хотите, чтобы я был вашим научным руководителем? Я в принципе не против. Но ясность у нас должна быть полная. Поэтому объясните, почему вы не обратились с подобным предложением к кому-нибудь из вашего института? У вас есть прекрасные специалисты.

   - Да  как же, Феликс Григорьевич! Вы - доктор наук, профессор… А у нас одни кандидаты, не тот уровень! Ну-у-у, и защищаться я у вас в Политехе думаю… А это, знаете…

   - Знаю, конечно. Широкая спина при защите - дело непоследнее. Уж извините за откровенность. Но давайте договоримся на берегу: никаких секретов от вашего руководства. Игра в открытую.

   - Само собой. Как же иначе… Какие секреты…

   - По-всякому, голубчик, бывает. Знал я такой случай. Не хотел один раб Божий в своем институте светиться. Боялся чего-то. Были, наверное, причины. Защищаться сбежал аж в Грузию. С документами нахимичил. Вернулся домой, как огурчик, сидит, ждет утверждения, думает: вот тогда и объявлюсь, как-нибудь обойдется,  может, не станут после драки кулаками махать. А пришла «телега» из Тбилиси. Вызвали ловкача в партбюро: «Как же так?» Ему бы покаяться, мол, черт попутал, а он голубые глаза сделал: ничего не знаю, навет и клевета. А ему объявление из тбилисской «Вечорки» на грузинском языке и здесь же заверенный перевод: «Состоится публичная защита диссертации таким-то и тогда-то…» Ну, а дальнейшее ясно: из партии исключили, из ВАКа характеристику и представление института отозвали. И погорел он, как швед под Полтавой. Гарантируете, что ничего подобного у нас не получится? Ну, и прекрасно. Теперь по существу. То, что вы мне показали, это как бы заявка, не более. Даже вместе с «Руководящими указаниями» оно на диссертацию не тянет. Науки здесь пока нет. А без этого вашу работу не примут или, еще хуже, на защите провалят. Значит, вам необходимо разработать теоретическую часть исследования. Стало быть, нужно изучить теорию массового обслуживания, марковские процессы, линейное и динамическое программирование, еще кое-что. Запишите названия книг на первый случай, а некоторые сразу же у меня возьмите. Только с возвратом…

   От профессора Кальчинского Федор Петрович ушел с противоречивыми чувствами: с одной стороны, авторитетным руководителем он обзавелся, а с другой - все неожиданно усложнилось, оказывается, нужно еще пахать и пахать. Ну, что ж, дело знакомое. И не откладывая, Марчук в тот же вечер принялся штудировать новые для себя предметы. Вскоре он осознал безнадежность своих попыток, потому что уперся в непролазные математические дебри. Заветная фраза-талисман в этом случае не помогала: можно было вполне сдохнуть и все равно ничего не сделать. Оказалось, что упорство и трудолюбие выручают не всегда. Нужны были еще знания из совсем неведомых сфер,  их-то и не было, а чтобы освоить - не та подготовка и возраст тоже не тот.

   Марчук  немного приуныл, но решил не спешить, авось,  как-нибудь образуется. А пока продолжал бомбить руководство газонаполнительных станций запросами о внедрении его методики и экономическом  эффекте. Пригодится. Не сейчас, так позже.

   Однажды Федору Петровичу понадобился какой-то справочник. В библиотеке ему сказали:

   - У Литвина заберите, зава горелочной лабораторией. Он книги годами держит, вырвать невозможно. Просто Плюшкин какой-то.

   Через час Марчук зашел в маленький кабинет заведующего лабораторией газогорелочных устройств Аркадия Львовича Литвина. В глаза ему сразу же бросились многочисленные авторские свидетельства и дипломы ВДНХ, развешенные на стенах.

   - Здравствуйте, Федор Петрович! - приветствовал его Литвин, энергично разгоняя рукой табачный дым.   -   Присаживайтесь. Не курите? Счастливый человек. А я никак не могу бросить, хоть надо бы. Сердце, знаете ли… Я слышал, вы за диссертацию взялись. Ах, какой молодец! Целеустремленность, позавидовать можно.

   - Да и вам бы пора, Аркадий Львович.

   - А-а-а! Моя пора давно прошла. Ни времени, ни здоровья. И это, знаете, сколько времени отнимает, - кивнул Литвин на авторские свидетельства.

   Они разговорились, и Федор неожиданно для себя рассказал о своих затруднениях.

   - А вы бы  к Альтшулю обратились. Он математик, теоретик, знаете ли…

   - Хорошо бы, но я его побаиваюсь.

   - Да, - рассмеялся Литвин. - Борис - человек резкий, может откровенно высказаться, а потом и сам не рад. А давайте попробуем. - Он снял трубку внутреннего телефона. - Здравствуй, Боренька. Куда ты пропал, я с тобой целую вечность не встречался… Нехорошо!.. Так  у всех работа. И на футбол не ходишь? А по ящику? Последний матч, а? Наши-то… да… Может, и был офсайд, а кому докажешь… Слушай, Борис, у меня Марчук сидит, Федор Петрович. Надо бы ему, знаешь ли, помочь. Он к тебе зайдет, хорошо? А когда? Сейчас? Ну, тем лучше. А он нас на банкет пригласит. Выпьем… Ну, не пьешь, так съешь что-нибудь, в крайнем случае, шолахмунес домой принесешь. Ну, договорились. Спасибо. Будь здоров. - И Марчуку: - Идите к нему. Если брыкаться станет, попробуем вместе. Вообще-то, он мужик  неплохой, только странный немного. Математики, говорят, все такие! О дипломатии, знаете ли, представления не имеют. Помните, до войны песенка такая была: «Даешь отпор»? Так что, на всякий случай, готовьтесь к отпору!

   Однако никакого отпора не потребовалось. Заведующий расчетно-теоретической лаборатории Борис Аронович Альтшуль сдвинул многочисленные папки и скоросшиватели, положил на расчищенное место материалы Марчука и углубился в чтение. Читал он медленно, иногда возвращаясь к прочитанному, да еще шевелил губами, будто хотел запомнить наизусть. Федор Петрович начал терять терпение и ерзал на своем стуле.

   Наконец, Альтшуль поднял голову.

   - Что ж, ваши проблемы мне понятны. Все вполне естественно, и конфузиться вам нечего. Здесь надо иметь университетскую математическую подготовку, да еще по специальному профилю. Для инженера дело сложное.  И не потому, что у технарей мозги хуже устроены. Они у технарей иначе устроены. Если хотите знать, главная задача высшего образования - добиться, чтобы инженер думал по-инженерному, математик - математически, экономист - экономически и так далее. Вроде фундамент заложить, а сверху можно что угодно строить. Однако я  заболтался. Вернемся к нашим баранам. Так вот, вам помочь можно только одним способом: сделать все за вас. Я и рад бы, но сейчас никак не получится, видите, сколько всего накопилось… Ведь ваша тема закончена, и финансирование закрыто? Если б вы раньше обратились, перевели бы нам символическую сумму, я бы эту задачу в план лаборатории бы поставил, а теперь как я могу…

 Федор подумал, что раньше он и сам не знал, какие задачи предстоит решать. Конечно, нужно было сразу посоветоваться с Кривицким, а теперь поезд ушел. И то сказать, не смог бы он отдать в другую лабораторию ни копейки, ему самому с трудом хватило, чтобы прокормиться и помощницу свою, недотепу и разгильдяйку, прокормить. Поэтому даже от услуг кибернетиков с их ЭВМ отказался, а все расчеты выполнял сам на логарифмической линейке или с помощью электрокалькулятора, гремящего, как трактор. И все номограммы он строил вручную, нанося точку за точкой на многокоординатной сетке. Чудо,  как красиво получилось. А на поверку выходит - коту под хвост. Для отчета годится, для инженерно-технических работников - тоже, а для диссертации - нет. Диссертация - одно слово чего стоит: ослепительное, струящееся и грозное, словно столб молнии. А особенно кандидатская. Недаром многие утверждают, что над ней работают тщательнее и ответственнее, чем над докторской. И понятно: докторская диссертация - дело такое… Получится - хорошо, а нет - тоже не смертельно. А кандидатская - не только, как первая любовь или рождение первенца. Это - пропуск в науку, право входить в сонм избранных, в интеллектуальное дворянство, обладающего еще и пожизненной рентой. И ничего здесь постыдного нет - дело житейское. И казалось, что дорога к сей земле обетованной уже совсем                                                                                  коротка, а оказалось, все зыбкий мираж, призрачное сновидение, и сейчас Альтшуль разведет руками и скажет: «Ничем не могу помочь…» Не может… или не хочет? А почему, собственно, он должен кому-то помогать, Федору, например? Ему-то что… Он в кандидатах уже лет десять ходит, вот-вот докторскую будет защищать. Книжку недавно выпустил, там математических крючков больше, чем человеческих слов…

   - Знаете что, - вновь заговорил Борис Аронович, - оставьте мне ваши материалы. Авось кривая вывезет, чего не бывает в нашей жизни тревожной. А я вам позвоню, как только, так сразу, но скоро не получится.

   Что ж, можно и так избавиться от неудобного посетителя. Федор поблагодарил и ушел в полной уверенности, что дождется звонка разве что на турецкую пасху.  И не угадал.

   Альтшуль позвонил через пять дней.

   - Федор Петрович, здравствуйте! Можете сейчас ко мне зайти? Так я вас жду.

   Марчук подумал: «Быстро же он решил послать меня подальше. Протянул бы для порядка месяц или два». Однако Борис Аронович преподнес ему очередной сюрприз.

   - Приятная неожиданность, Федор. В лабораторию горелок прислали на практику студента с мехмата. Аркадий думал посадить его на статистическую обработку результатов испытаний. А потом решил мне передать, чтобы он вашей задачей занялся. Мы с вами будем его руководителями. Я уже с ученым секретарем договорился, уж не взыщите, что вас не известил заранее. Не возражаете? А вот и он!

   В кабинет боком вошел лохматый парень в брезентовой куртке бойца стройотряда.

   - Познакомьтесь, Зиновий. Это - Федор Петрович, соруководитель вашей практики. Идите с ним. Он вас озадачит, а потом уже со всеми вопросами и результатами ко мне.

   Студент слушал дотошные объяснения Марчука с видом человека, которому морочат голову пустяками. Наконец, Федор с недоверием спросил:

   - Все понятно?  Справитесь?

   - Пшено, - ответил Зиновий с отвращением.

   - Что? - не понял Федор.

   - Детский сад. Делов куча…

   - А… сколько времени потребуется?

   - Дней десять. Может, меньше.

   Ровно через неделю лохматый Зиновий молча положил перед Марчуком конторскую книгу. Федор Петрович открыл ее и обомлел, увидев тридцать с лишним страниц убористого текста, пересыпанного математическими выкладками. Все было на месте: введение, постановка задачи, разработка методики, выводы, список использованной литературы на двадцать четыре позиции. Сделанные выкладки венчала заключительная формула - стройная многозвенная, многоэтажная. Ну, просто царица-формула! Наверное, она очень нравилась студенту, и он заключил ее в двойную красную рамку.

   Федор вскочил и чуть ли не бегом поспешил к Альтшулю, волоча за собою Зиновия.

   Альтшуль по своей привычке долго читал записку, иногда возвращаясь на несколько страниц и перечитывал текст, шевеля губами. Через полчаса он сказал:

   - Годится. Молодец, Зиновий. Считайте, что ваша практика закончена. Гуляйте на свободе. - И когда студент ушел, обратился к Федору: - Ну, слава Богу. По-моему, то, что вам нужно. Сделайте из этого статью или две и сдайте в институтский сборник. Рецензии я напишу. Кто ваш руководитель? Профессор Кривицкий? Покажите ему и от меня привет передайте.

   - Спасибо, Борис Аронович. Вы мне так помогли, слов нет. Не знаю, как благодарить…

   - Аркадия благодарите, это его идея, - рассмеялся Альтшуль. - Тем более, вы обещали его на банкет пригласить. Уж не забудьте! Он, между нами говоря, чревоугодник и выпить не дурак.

   Вскоре, после того,  как отчет был отпечатан на машинке и все формулы аккуратно вписаны тушью и даже размечены красным и синим карандашом, Федор скромно положил его перед Феликсом Григорьевичем. Тот заглянул в конец и ахнул:

   - Ну и ну! Как говорит мой внук, полный атас! Считайте, теоретическая часть готова. - А потом остро взглянул на Марчука и добавил: - Вот что, Федор Петрович… Я не спрашиваю, откуда появилось такое великолепие. Но одно железное условие. Вы обязаны, слышите, обязаны понимать каждую написанную здесь строчку и даже каждое слово. Потому что в это на защите вцепятся обязательно. Не дай Бог, скажете: «А кто его знает…» И себя, и меня подведете. Хорошо бы, конечно, поскромнее, а то слишком роскошно для технических наук. Так сказать, к лаптям батистовые бантики. Ну, ладно. Начинайте писать саму диссертацию. Когда завершите первый вариант, покажете мне.

   - Первый? - испугался Федор. - А сколько их всего будет?

   - Кто знает… У Ландау, наверное, сразу получилось. А я свою кандидатскую десять раз переписывал. Будем надеяться, что вы окажетесь где-то посредине.

   И еще целых полгода вил веревки из Марчука его научный руководитель. Заставлял бесконечно переделывать и перепечатывать диссертацию и автореферат. Сколько денег на машинисток ушло, на подарки, на подношения, чтобы автореферат в ста пятидесяти экземплярах размножить вне очереди, а до этого разрешение Главлита получить… Ну, чашу сию мало кто из диссертантов избежал.

   А еще профессор Кривицкий оказался щедрым на небезобидные подначки и подковырки. Федор не переставал удивляться, как изменился его руководитель по сравнению с недавним временем, когда тот просил: «Федор Петрович, голубчик, я вам двух дипломников подброшу. Уж не откажитесь материальчики им подобрать. Очень вас прошу…» А сейчас хоть бы такой случай вспомнить… Однажды Марчук спросил шефа, обязательно ли на защиту в черном костюме являться. И  услышал в ответ:

   - Не обязательно. Но если вас этот вопрос волнует, могу свой одолжить.

   А сам на голову выше  да на три размера больше, и брюхо на полметра торчит. Но в этот раз Федор его не послушался, знал, что по одежке встречают, специально сшил себе торжественный черный двубортный костюм, даже с жилетом. Закройщик, разглаживая ладонями складки на рукавах и лацканах, пошутил:

   - В этом костюме вы будете выглядеть, как Ленин в 18-м году! 

  Однако такая шутка не понравилась Федору. Во-первых, Марчук не любил, когда имя Ленина поминали всуе, а во-вторых, в последнее время из-за физических и прочих перегрузок он сделался суеверным, и на память пришло, что именно в 18-м году враги революции чуть было не отправили Владимира Ильича на тот свет…

   А сколько раз бывало, когда они с Кривицким, наработавшись до одури, выходили из здания Политехнического института, профессор предлагал:

   - Давайте, Федя, заскочим в кабачок, по чашечке кофейка примем с устатку.

   Как отказаться… А где кофе, там и коньячок и закусочки к нему. Кто за все платил - даже спрашивать смешно. И то сказать, работал Феликс Григорьевич над диссертацией своего подопечного добросовестно, а что он там получал за это - видимость одна, символические деньги.

   Словом, сколько у Федора от его стовосьмидесятирублевой зарплаты оставалось, что он Гале отдавал - и вспоминать стыдно. Но жена понимала, что другого выхода нет, и ни разу даже полусловом не попрекнула.

   Наконец, все вроде осталось позади, и дата защиты была назначена. И тут Кривицкий в который раз огорошил Марчука:

   - А знаете, Федя, защита ваша может вполне и не состояться. Возможно, придется перенести на осень.      

   Земля ушла из-под ног Марчука. Перенос защиты, помимо прочих неприятностей, был связан с необходимостью официально известить об этом все оповещенные ранее организации, даже те, что и не помышляли принять участие в столь неинтересном для них мероприятии.

   - Как?! Почему?!

   - А так. Очень просто. Конец мая. А мы - учебное заведение. Официально Ученый совет работает. Но члены Ученого совета, профессора и доценты, давно свои курсы отчитали и в институт ни ногой. Попробуйте их собрать раньше осени… Вот и не будет кворума. Ладно, Федор. Будьте мужчиной и кончайте трепыхаться. Ишь, побледнел, как институтка. Вот вам список членов Ученого совета с адресами. Нужно посетить их всех, кроме меня, конечно, и попросить каждого. И никаких телефонов. Только лично. Заодно авторефераты подарите с трогательными надписями. Очень впечатляет. И запомните, нужно, чтобы явилось не менее пятнадцати человек. Ваша задача - обеспечить  четырнадцать, я не в счет. Не так уж  и много.

   Следующую неделю Федор Петрович провел в бегах по городу и его окрестностям, поскольку многие ученые мужи успели отбыть на дачи. На Марчука смотрели с откровенной досадой: только-только на свободу вырвался, так на тебе, нужно снова в пыльную городскую жару возвращаться. И зачем? Чтобы на очередной тошнотворной защите присутствовать. Один профессор откровенно сказал Федору:

   - Ну, поймите сами, что я там забыл? Я - радист. Моя узкая специальность - антенны. О вашем газе знаю, что он в кухонной плите горит, причем плохо, жена вечно жалуется. Конечно, если вы просите, постараюсь…

   И в самом деле, неудобно иначе: ведь не мальчишка-аспирант пришел. Солидный человек просит, голова наполовину седая, участник войны, слева колодки солдатских медалей, справа - нашивки за ранения: две красные, одна золотая. И с диссертацией наломался, небось, по первое число, а из-за меня защита сорваться может…

   А Федор,  мотаясь из одного конца города в другой, вспоминал то ли анекдот, то ли услышанную где-то историю. Якобы, один диссертант, накануне безнадежной защиты, со слезами на глазах говорил каждому члену Ученого совета, наедине, конечно:

   - Я понимаю, какой из меня ученый… И диссертация моя, что и говорить… Но поймите, я же человек. Если меня провалят единогласно, как я своим детям в глаза посмотрю… Да мне легче на рельсы лечь. Хоть вы проголосуйте «За», пусть хоть один голос в мою пользу будет. Что это изменит, а мне все же не так стыдно… Скажу, только один человек сумел по-настоящему разобраться.

   И каждый подумал: «В самом деле, почему не посочувствовать человеку…Что это изменит?» А когда урну раскрыли, ахнули: одни белые шары, абсолютный результат!

   До такого Федор, конечно, не опускался, и надобности не было: не так уж плохо выглядела его работа, но все равно было унизительно уговаривать людей прийти на заседание Ученого совета, хотя их от такой обязанности никто не освобождал. А еще коробило его, когда дарил авторефераты с надписями: «Глубокоуважаемому Сергею Ивановичу (или Алексею Степановичу, или Максиму Филипповичу) с искренним уважением от автора». Ничего, что в одном предложении два слова с одинаковым корнем, это не стихи, здесь от повторения только крепче будет. А если член Ученого совета недавно профессором стал и с новообретенным званием носился, как курица с яйцом, то дарственная надпись варьировалась: «Глубокоуважаемому профессору Манькину Вилену Сидоровичу…», а далее без изменения. Тому приятно, диссертанту полезно! Но противно. И даже боязно. Вдруг Галя увидит, что подумать может: никогда ни перед кем Федя шапки не ломал, а теперь вот что сделала с ним диссертация проклятая… А с другой стороны, жены стыдиться - детей не видать!

   И вот результат: шестнадцать человек явились на защиту, кворум налицо.

   А о самой защите лучше не вспоминать. Доложил Марчук хорошо. Говорил бойко, уверенно, недаром часами с магнитофоном репетировал, и шеф гонял его, как школяра. И удачно иллюстрировал сказанное красиво вычерченными черно-красными, в испанском стиле, плакатами, Копировщицы и чертежницы постарались, а Федор, подходя к разрисованным ватманам, только что не говорил: «Это - Жанке шоколадные конфеты, а это - Дусе духи ''Красная Москва"». И на вопросы хорошо отвечал, особенно, на те, которые заранее раздал знакомым ребятам… Правда, вцепилась в него молодая доцентша с кафедры математики, все насчет преобразований выпытывала, интересно ей, видите ли… Сначала он отбивался удачно, а потом немного поплыл. Все же теория массового обслуживания - материя непростая. И окончательно испортил ему настроение профессор Ильин. Похлопав лопатообразной ладонью по той самой формуле, он спросил:

   - Скажите, коллега, если у вас получится в результате десять с половиной автоцистерн, вы одиннадцатую пополам разделите или округлять будете? И вся точность прахом пойдет. А тогда кому нужны ваши тангенсы-котангенсы, интегралы-дифференциалы и прочие финтифлюшки?

   И  услышав в ответ, что ничего округлять не нужно, а одиннадцатую автоцистерну будут совместно эксплуатировать две близлежащие газонаполнительные станции, профессор язвительно отозвался:

   - А если десять и две десятых, то пять сразу? Знаете, коллега, в науке некоторая доля фантазии необходима, только не нужно превращать ее в околонаучную фантастику. Вы же не братья Стругацкие.

   А потом понес что-то о профанации математических методов и квазинаучном подходе к решению простейших инженерных задач.

   Что говорили официальные оппоненты, профессор Кривицкий и прочие выступающие, Федор почти не слышал. Понимал, что они говорят то, что нужно, поэтому на них никто внимания не обращает, а вот та пигалица математическая и профессор Ильин («Вагоны с цементом тебе бы разгружать, сволочь мегатонная!») говорили не то, что следовало, и поэтому к ним могли прислушаться… Пока шло голосование и подсчет голосов, к нему подходили, кажется, хвалили и советовали не волноваться, потому что все было хорошо, а он только бессмысленно кивал головой, мало что соображая.  Из оцепенения Марчука вывел канонадный голос Синдаряна:

  -  Пр-р-ри подсчете голосов оказалось: «За» - двенадцать, «Против» - четыре. Следовательно…

   «Сколько же это? - отчаянно забилась в душе Федора тревога, словно рыба, выброшенная на берег. - Достаточно … или…» Сам он сейчас не способен был  даже умножить два на два.

  - Следовательно… в пользу диссертанта подано… семьдесят пять пр-р-роцентов голосов р-р-ровно, что достаточно для присуждения ему ученой степени кандидата технических наук. Поздравляю вас, Федор Петр-р-рович!

   - Спокойно, Гамлет Ашотович! - остановил Синдаряна председатель Ученого совета. - Не нужно нарушать установленный регламент. Предлагаю утвердить и этот протокол счетной комиссии. Кто «За»? Единогласно. Вот теперь можно поздравить товарища Марчука и пожелать ему…

   Федор Петрович, все еще находясь в состоянии прострации, встал, но тут же снова сел на свой стул. Ноги сделались вдруг, как ватные, и гнулись под не столь уж тяжелым телом. Противно застучали зубы. Теперь его окружили со всех сторон знакомые и незнакомые люди, начали тормошить, обнимать, хлопать по плечам… Он только благодарил да блаженно улыбался.  А сотрудницы Марчука вприпрыжку бежали в вестибюль, где ни жива, ни мертва, сидела Галя и молилась Богу,  чтобы все кончилось - хоть так, хоть иначе, лишь бы, наконец, избавиться от этого кошмара.

   - Галя! Галка! - орали женщины еще с лестницы. - Галина Никитична! Поздравляем! Вы теперь кандидатша! Банкет не замотайте!

   Галю хорошо знали в «НИИметане», любили и частенько заскакивали после работы насчет кулинарных тонкостей поговорить, иголкой разжиться, чтобы спущенную стрелку на чулке закрепить, или по деликатным вопросам посоветоваться, как с медицинским работником.

   И Федора любили и уважали почти все в институте - за добросовестность, порядочность и готовность всегда придти на помощь товарищу. Сказывалась, наверное, фронтовая закваска. Люди хорошо помнили случай, когда он буквально отбил одного молодого специалиста, которому шили черт знает что. На партийном собрании против директора и парторга в открытую пошел, а потом в райком и повыше писал. И добился своего - спас парня! Или когда квартиры распределяли, кто за копировщицу Рубальскую заступился? Опять же Марчук. Да мало ли!.. Однако некоторые недоверчиво пожимали плечами: уж очень он правильный, без сучка и задоринки, таких не бывает, и чего от него ждать, неизвестно. Конечно, чего ждать от сволочи последней - известно, от стукача или паразита - тоже… А если попался порядочный человек - вот это необычно, даже, знаете ли, подозрительно. Так ведь в институте почти семьсот человек работает, на всех не угодишь, всем не понравишься. Но сейчас, кажется, даже скептики были рады, что диссертационная эпопея Марчука завершилась благополучно, а впрочем, еще не завершилась: как не крути, последнее слово за Высшей аттестационной комиссией - ВАК.

   Но если думать о том, что ВАК скажет, то можно и в дурдом угодить. И Федор взял отпуск, а с отгулами, да за дежурство в ДНД и ДПД, да за донорство получилось около сорока дней, и закатился с женой и сыном погостить в деревне у галкиной родни. Чтобы, значит, всласть по лесу походить с грибным лукошком, половить рыбу или мяч футбольный с местными пацанами погонять. А то и просто с книжкой про шпионов поваляться - вот наслаждение какое!

   И ведь есть Бог на свете! На следующий же день после отпускного блаженства обнаружил Федор в почтовом ящике открытку со смазанным штампом: «Высшая аттестационная комиссия разрешает выдать вам диплом кандидата наук». Хотел сразу же Катю обрадовать, а завтра всем в институте показать, похвастаться, а потом решил немного подождать, пока диплом не получит. Шутка ли: заполненный каллиграфическим чиновничьим почерком диплом в тисненной под кожу обложке! Это все же эффектней, чем проштампованная почтовая открытка. Позвонил в Политехнический институт, там сказали, что уже знают, милости просим, приходите дней через семь  за вашим почетным трофеем. И всю неделю Федор Петрович не мог избавиться от несерьезной, но навязчивой мысли: какого цвета обложка ему достанется - темносинего или красновато-коричневого… Головой мотал, чтобы отвязалось, ну, какая разница, да хоть вообще без обложки, не ребенок же он, в конце концов, да чтоб это последняя забота в жизни была - а вот поди ж ты, снова и снова думал об этом несущественном цвете!

   Когда в ректорате Политехнического института Марчук получил свой заветный, долгожданный, проклятущий диплом, у него так руки дрожали, что расписаться толком не мог: прыгающее перо не попадало в нужную графу. И он вспомнил, как у него дрожали руки, когда много лет назад на пороге родильного дома передала ему Катя спеленатого шестидневного сына…

   А что, у нас с вами в подобной ситуации руки не дрожали, дыхание не перехватывало, глаза не застилались непонятно чем? Ах, бывало? Значит нечего и вам, кандидат технических наук Федор Петрович Марчук, стыдиться! Вы столько раз достойно вели себя и на войне и после нее, вам такой ценой достался этот диплом, что секундная слабость ваша вполне понятна и простительна. Как говорится, никто с вас не спросит, никто не осудит. И берите его - пополам сложенный листок на гербовой бумаге, просунутый под красный шелковый шнурок  темносиней (все-таки темносиней!) под кожу обложки - и в добрый путь, и дай вам Бог!

                                                         *      *      *

   Быстро, до обидного быстро, привыкают люди к новому - и к хорошему, и к плохому. Особенно к хорошему.

   Сперва Федора на каждом шагу останавливали, поздравляли, желали успехов. А потом реже и реже, а вскоре и вообще перестали: ну, кандидат и кандидат, один такой он, что ли… Молодец, конечно, так ведь в его возрасте многие в докторах и профессорах ходят. И лауреаты есть, и академики, в крайнем случае, член-корры… И никаких особенных изменений в жизни Марчука не произошло: он работал в том же отделе и в той же лаборатории; правда, установили ему оклад в 210 рублей, как остепененному старшему научному сотруднику без научного стажа, не Бог весть, конечно, но все-таки лишняя тридцатка на дороге не валяется. Глядишь, со временем и затраты на диссертацию окупятся! А когда он поработает старшим научным пять лет, ему 230 дадут, а еще через пять - аж 250. Как у Дюма: десять лет спустя. Так ведь эти десять лет еще прожить нужно. Значит, в перспективе - 250, значит, 4 рубля прибавки в год или 33 копейки в месяц! И все. И все? Нет, не все! Нет, мы так не договаривались.

  И вот Федор Петрович, одетый в диссертационный черный костюм, вошел в кабинет ученого секретаря.

   - Ох, Федя, до чего ты сегодня шикарный и торжественный! Ишь, в какой смокинг заштопорился… День рождения празднуешь или в театр после работы собрался? - ласкового улыбнулся хозяин кабинета, маленький горбун с добрыми, печальными глазами.

   - Нет, не угадали. Пришел документы на конкурс подать. Хочу выглядеть представительней для большей надежности.

   - И верно. Ты же сейчас и.о. старшего. Будем тебя в настоящие научные сотрудники переводить.

   - Опять же нет. Я на заведующего лабораторией…

   - Так у нас вакансий нет.

   - А я на замещение. По объявлению нашего института. - И положил на стол городскую газету с текстом, обведенным зеленым фломастером.

   - Зеленый - цвет рухнувшей надежды, - уныло процитировал ученый секретарь Остапа Бендера. - И на что же ты претендуешь? На место своего Смирнова, да?

   - На должность заведующего лабораторией газогорелочных устройств.

   - Литвина надеешься спихнуть? Ну, ладно, пошутили, и будет.

   - Я  не шучу. Имею право. Тем более, Литвин - не кандидат наук и, между прочим, беспартийный. А мы на бюро принимали решение: увеличить партпрослойку среди руководящего состава. Не забыли?

   - Скажи еще, что ты национальный кадр, - съязвил  ученый секретарь.

   - Надо будет,  другие скажут.

   - Но все равно, кто же на занятую должность претендует? На живое место? Я такого не слышал еще, хоть десять лет в нашем институте работаю. Как же так?

   - А так, согласно инструкции ВАКа. Короче, будете мое заявление регистрировать,  или я его по почте пошлю с уведомлением о вручении?

   - Хорошо, оставь, - проговорил растерявшийся горбун и, выпроводив Марчука, поспешил докладывать директору института.

   - А велика ли беда? - спросил директор, выслушав взволнованный рассказ ученого секретаря. - Ну, и пусть подает. Аркадий Львович - человек известный и уважаемый. За него и проголосуют.

   - Так-то оно так, Константин Михайлович. Но ваш предшественник такой совет подобрал, что можно всякого ожидать. Понимаете меня? А если Литвина на вороных прокатят, он от нас уйдет - хоть в Институт топливного оборудования, хоть в Политехнический… Его сколько раз переманивали. И тематику свою туда переведет через Министерство, и финансирование тоже. А не переведет, так может еще хуже получиться. Вдруг без него с разработкой не справимся, что тогда? Это только говорится, что незаменимых нет, а на деле… Между прочим, у Аркадия Львовича свыше тридцати  изобретений, и запатентованы они в шести странах. Что оно кандидатской степени не стоит?

   Директор задумался. Он работал в «НИИметане» недавно. Его перевели в институт с большим понижением замаливать грехи. При этом предупредили: «Не дай Бог, начнешь там завихряться, и пойдут волны, жалобы и тому подобное. Один раз тебя вытащили, на второй не надейся». Поэтому ему пришлось отказаться от командного стиля, который в совершенстве освоил по месту прежней службы  во внутренних войсках МВД. В «НИИметане» прослышали о прошлом своего директора и сочиняли анекдоты, будто на стук в двери кабинета он отзывается: «Введите!», лаборатории и отделы называет камерами, а их заведующих – «буграми». Однако шутки шутками, но институтом директор руководил твердо и разумно, и успел сделать много полезного. Это оценили по достоинству и в коллективе, и повыше, и все было хорошо, так вдруг возникла эта неожиданная заморочка… Чутьем опытного администратора и номенклатурщика директор уловил признаки надвигающейся опасности - гораздо лучше, чем его ученый секретарь.

   - Давайте не спешить. Я с Марчуком поговорю.

   Назавтра директор вызвал Федора. Расспросил, как идет работа, какие планы.

   - Планы? В конкурсе буду участвовать.

   - Об этом и разговор. Я не уверен, что вы можете реально претендовать на должность завлаба горелочных устройств.

   - Что ж,  как наш Совет постановит, так и будет. Я его решения обжаловать не собираюсь.

   - Ну, допустим, Совет вашу сторону примет. Как вы думаете такой специфической лабораторией руководить? Вы же в этой области, мягко говоря, дилетант. Ваш профиль, насколько я знаю, технико-экономические обоснования.

   - Не боги горшки обжигают. Вытурить меня, как несправившегося, вы всегда сможете. А, между прочим, дилетанты в науке не последними людьми были: Коперник был дилетантом, и Бруно, и Левенгук, и Мендель, и доктор Майер…

   - Когда это было, - поморщился директор. - Ну, пусть даже как-то справитесь. А как насчет нравственной стороны? Не стыдно под своего товарища копать?

   -  Константин Михайлович, почему вы стараетесь унизить меня? «Копать», «не стыдно», «нравственная сторона»… Я поступаю согласно инструкции ВАКа о замещении выборных должностей. В соответствии со своей ученой степенью. Так причем же здесь моя нравственность? Я доносов не пишу, не интригую, сплетен не распространяю. Ну, не допускайте меня к конкурсу, если у вас есть основания! Вот вы о нравственности заговорили… Я не за большей зарплатой гонюсь. Останься я на заводе, я бы уже минимум главным инженером был, получал бы втрое. А я хочу расти как ученый. А хоть бы и зарплата… Что тут плохого? Я не только, чтобы кандидатом называться, вкалывал. А знаете, как мне диссертация далась? Сколько я пота и крови пролил, себя и жену замучил? Что я несколько лет спать ложился не ранее двух часов ночи, знаете? Вашему Литвину диссертацию сделать было бы куда легче, он и моложе, и ВУЗ стационарный кончал, и в аспирантуре учился. Может, он в сто раз талантливей меня, если все о нем так заботятся. Так почему я защитил, а он нет? Я вам скажу, почему. Он перетрудиться боялся, пересидеть сверх положенного. Он ничем жертвовать не хотел. Ничем! Он за все время, за десять лет работы в институте, пять или шесть статей написал, зато авторских свидетельств - десятки! Еще бы, статья - тридцатка в лучшем случае, а то и даром, а «красные ленточки» можно годами доить! Только все это - к лаптям бантики, как говорил мой шеф. Изобретательство - это инженерия, к науке отношения не имеет. А заведующий лабораторией в НИИ - должность  научная, ее кандидат занимать должен, даже доктор. Такие здесь правила игры, и не я их придумал! Так давайте играть по правилам. А иначе - что получится?

   Обычно спокойный да флегматичности Федор на глазах изменился до неузнаваемости. Его била нервная дрожь, на лице вспыхивали и гасли красные пятна. Страшным напряжением воли он старался держать себя в руках. Но и директор начал наливаться дурной кровью. Несколько минут он молчал, глядя в упор на Марчука. А потом проговорил сдавленным голосом:

   - И вы серьезно считаете, что ваша диссертация дает вам основания для подобных претензий? Между нами говоря, она, знаете, чего стоит?

   Но Федор Петрович отчетливо понял, что все мосты для отступления он давно и бесповоротно сжег. И единственный выход для него - это твердо стоять на своем, иначе ему в этом институте места не будет.

   - Чего стоит моя диссертация? Отлично знаю: «Несомненный вклад в науку… Теоретическое и прикладное значение… Экономический эффект…и так далее» - это написано в отзыве "НИИметана",  утвержденном вами.

   - Краплеными картами, значит, играете? А вам никогда не приходило в голову, наконец, что у Литвина больное сердце? И чем для него может обернуться эта история?

   - А я, по-вашему, такой здоровый, что на мне пахать можно? Я на фронте был, три ранения имею. А если Литвин совсем больной, может, даже гуманно избавить его от такой хлопотной должности?

   Директор побагровел до свекольного цвета. Чувствовалось, что ему стоит большого труда не запустить в своего подчиненного мраморной календарной подставкой. Наконец, он прохрипел:

   - Вы свободны.

   Выкурив, чтобы успокоиться, две демократических «беломорины» подряд, Константин Михайлович задумался. Конечно, можно дать указание председателю конкурсной комиссии не рекомендовать Марчука для участия в конкурсе. Но об этом сразу станет известно всему институту, и комментарии пойдут разнообразные. И тому, что директор поддерживает Литвина против Марчука, будет, возможно, дана вполне определенная оценка. И в Министерстве и в Горкоме партии. А то, что наверх пойдет соответствующая информация, можно не сомневаться. Ничего не решив, он снял телефонную трубку и пригласил к себе секретаря партбюро. Передав ему разговор с Марчуком, директор сказал:

   - Тухлая история. Что ни говори, нарушены неписаные правила: на занятое место не претендуют. Не та этика. Может, вы с ним поговорите по-партийному?

   Но секретарь пожал плечами.

   - Марчук в партии с 50-го года и член нашего партбюро. Я на него давить не собираюсь. И никакой проблемы не вижу. Тем более, трагедии. Пусть соревнуются, раз уж конкурс. А то устроили, смотреть противно. Липа и больше ничего. На каждое место по одному конкурсанту. Никакой пользы, кроме вреда. Завлабы и прочие жирком обросли. Половина их - не остепененные, и не собираются, потому что себя пожизненными владыками чувствуют. Будет проверка - нагорит нам по первое число. Так пусть хоть по одной лаборатории конкурс выглядит пристойно. Кстати, не так уж там благополучно. В партком постоянно жалобы на Литвина от его сотрудников приходят: и авторские заявки он в основном на себя одного оформляет, и премии за изобретения распределяет в свою пользу…

   - А как иначе? Он и есть изобретатель, а остальные помощники, исполнители…

   - Никто не спорит. А с другой стороны, похоже на рвачество. И с дисциплиной в этой лаборатории… Иванова нужно поганой метлой из института гнать, а Литвин не дает, говорит, талантливый конструктор. Пусть уж Совет по своему разумению решает. А иначе - кому он нужен? 

   - А вы за кого голосовать будете?

   - Разрешите мне, Константин Михайлович, не отвечать. Голосование все же тайное. Как говорится, каждый умирает в одиночку.

   - Или в одиночке, - пробурчал директор, закуривая третью папиросу.

                                                  *       *       *

  И вновь за последние полгода Федор Петрович оказался в центре внимания Совета, который на этот раз назывался не Ученым, а Научно-техническим, и не в Политехническим, а в своем институте. Правда, не он один. Кроме Марчука, в конкурсе на разные научные должности приняли участие еще десять человек, и среди них  Литвин.

   Рутинный процесс заседания Научно-технического совета проходил быстро. Ученый секретарь зачитывал краткие характеристики и оглашал научные заслуги каждого конкурсанта. Все обратили внимание, что директор и парторг хранили молчание. Такого еще не бывало, и это настораживало, как все необычное.

   Наконец, члены Совета опустили бюллетени в опечатанную урну, и был объявлен перерыв для подсчета результатов голосования. Когда все снова уселись за длинным столом заседания и перестали ерзать в креслах, все тот же секретарь огласил протокол. Сначала его слушали невнимательно: все в основном было известно заранее.

   - Заведующий научно-исследовательской лабораторией регазификации, - читал ученый секретарь глуховатым печальным голосом, - кандидат технических наук Коротков Сергей Денисович … «За» - одиннадцать, «Против» - нет. Старший научный сотрудник лаборатории газоснабжения городов… кандидат технических наук Новицкий Семен Ильич … «За» - десять, «Против» - один.

   Немного оживились, когда речь зашла о младшем научном сотруднике Иванове, прогульщике и дебошире:

   - «За» - три, «Против» - семь, один бюллетень испорчен.

   И наконец:

   - Заведующий научно-исследовательской лабораторией газогорелочных устройств…

   Все сразу насторожились в предчувствии маленькой сенсации. Ее ожидали по-разному: с надеждой, что все обойдется, с азартом спортивных болельщиков, со злорадством… Одни думали, что выскочек нужно ставить на место, другие - что давно пора гнать всех этих набобов с насиженных мест, ишь, мудрецы, вцепились в свои должности, как вши в тулуп… А о чем думали соискатели должности завлаба горелок - пусть каждый догадается самостоятельно.

   - В конкурсе на эту должность принимали участие нынешний завлаб, инженер Литвин Аркадий Львович и и.о. старшего научного сотрудника, кандидат технических наук Марчук Федор Петрович. Результаты голосования… Литвин: «За» - пять», «Против» - шесть; Марчук: «За» - шесть, «Против» - пять.

   Раздался легкий шум, словно ветер пробежал по верхушкам деревьев.

   - Таким образом…

   Договорить ученый секретарь не успел. С грохотом упал стул. Литвин, неестественно выпрямившись и задрав голову,  шел к двери. На ходу он вынимал из кармана пачку сигарет. Спустя минуту, из-за двери раздался отчаянный вопль секретарши Люси.

   Отталкивая друг друга, все бросились в приемную. Там, привалясь к  спинке дивана, Литвин широко открытым ртом с хрипом ловил воздух. На полу валялись рассыпанные сигареты и спички. С Литвина сняли галстук и расстегнули пояс, кто-то наливал воду,  кто-то пытался затолкнуть  под язык  бывшего завлаба таблетку нитроглицерина.

   Вскоре прибыла бригада «Скорой помощи». Пожилая докторша быстро осмотрела Евгения Львовича и сказала:

   - По-моему, ничего страшного. Видимо, спазм. Перетрудился или переволновался. Было что-то такое? - И обратилась к своему фельдшеру: - Кофеин для начала. И ЭКГ сделаем. Наш кардиограф в порядке?

   Потом она посмотрела на выползающую из аппарата ленту с зубчатыми графиками и удовлетворенно кивнула головой:

   - Слава Богу, инфаркта нет. Госпитализировать не нужно. Отвезем домой. Отлежится недельку и снова будет, как новенький. Помогите, мужчины, его к машине донести, а то мой санитар заболел.

   Литвина уложили на носилки и унесли. А директор вздрагивающим от неунявшегося волнения голосом произнес:

   - Давайте так… Пятнадцать минут на перекур - и в кабинет. Будем продолжать работу: повестка дня не исчерпана.

   …Прошла еще неделя. По результатам конкурса вышел директорский приказ. В институте пошумели немного и успокоились: демократия есть демократия, против нее не попрешь. За что боролись - на то и напоролись. Правда, нашлись горячие головы: мол, надо бойкот объявить и подать коллективное заявление об уходе. Их, вроде, слушали сочувственно, поддакивали и выражали готовность. А потом началось: где я так сразу работу найду, или - для моей диссертации экспериментальная база нужна, а кто мне ее в другом месте приготовит, или - здесь моя очередь на квартиру подходит, семь лет ожидаю, а то и просто - да что мне Литвин сват или брат, чтобы я… да мне кто поп, тот и батька… И ведь верно: не сват и не брат, и диссертацию заканчивать надо: время вот как бежит, и о семье подумать не мешает, сколько же можно в коммуналке ютиться… Так что и эти люди по-своему правы. И вообще, не судите да не судимы будете!..

                                                    *      *      *

  Когда без пяти минут девять Федор Петрович вошел в вестибюль «НИИметана»,  он увидел группу сотрудников, толпящихся возле информационного стенда. Среди них выделялась долговязая фигура председателя профкома. Люди о чем-то оживленно спорили. Издали Марчук заметил объявление в черной, траурной рамке. «Неужели Литвин? - с ужасом подумал он. - Вот несчастье-то так несчастье… И разговоры пойдут…» Вдруг, заметив Федора, все расступились. И он ужаснулся еще больше, увидев на листе ватмана свою фотографию в зловещем траурном обрамлении. Не веря своим глазам, Марчук прочитал:

  Сердце Федора бешено заколотилось. И, словно спугнутые этим стуком, все мгновенно исчезли. Остался лишь председатель профкома, который грубо рванул ватман. Лист разорвался, и на Марчука неправдоподобно глянула одним глазом половина его лица. А председатель продолжал раздирать на клочья злополучное объявление, даже не пытаясь выковырять кнопки из стендовой фанеры.

   Осторожно дыша, чтобы успокоить прыгающее сердце, Марчук медленно поднимался по лестнице. На втором, «административном» этаже его перехватил ученый секретарь. Печально глядя на Федора снизу вверх, он негромко произнес:

   - Федор Петрович… Мне поручено представить вас в качестве заведующего… Пойдемте в лабораторию горелок…

   Он не сказал: «в вашу лабораторию». Федор отметил это и усмехнулся про себя: «Ладно, куражьтесь, демонстрируйте свое отношение. Я вам тоже когда-нибудь продемонстрирую, мало не покажется. Сдохну, а сделаю!»

   Они вошли в комнату, где сидели новые сотрудники Марчука, вернее, его подчиненные.

   - Товарищи… Треугольник института и Научно-технический совет уполномочили меня … представить вам … нового заведующего лабораторией … кандидата технических наук Федора Петровича Марчука.

   Наступило угрюмое молчание. Наконец, кто-то спросил:

   - А как же Литвин?

   - Аркадий Львович пока прихварывает, сидит на бюллетене. Он прислал по почте заявление об увольнении. Сегодня мы с директором и кем-нибудь из общественных организаций поедем к нему. Если Литвин передумает, а мы очень надеемся на это, ему предложат достойную должность, чтобы он не пострадал ни морально, ни материально. Есть еще вопросы? Ну, что ж… Желаю вам так же успешно работать, как до сих пор.

   И  ушел.

   Марчук обвел глазами притихших людей. Их недоброжелательная настороженность не смутила его. К этому он был готов.

   - Товарищи, я надеюсь на вашу помощь. После перерыва обсудим текущие дела и насчет перспективы подумаем. А сейчас, пожалуйста, приступайте к работе.

   И скрылся в кабинете, густо увешенном авторскими свидетельствами. Сначала хотел снять их: ему чужого не надо. Но увидел, что на каждом написано: «Заявитель - институт "НИИметан"». Ну, если так, пусть висят, не помешают. А будут мешать, так снять никогда не поздно. Вот что действительно мешало, так это запах табачного перегара, оставшийся от прежнего хозяина кабинета. Мелькнуло желание выбросить пепельницу каслинского литья, но Федор сразу же передумал. Тщательно вымыл ее над раковиной умывальника, примостившегося в углу возле массивного сейфа, и поставил на место. Мало ли кто из курящих может зайти к нему… А пока нужно будет завести кофеварку, иначе от этого скверного запаха не избавиться. И вообще придется здесь кое-что поменять: гардины красивые на окно повесить и картину какую-нибудь на стену, а то кабинет очень уж казенно выглядит. Неуютно. А ему тут полжизни проводить. И пусть попробуют обвинить его, что с пустяков начинает! Когда начинаешь заново работу организовывать, мелочей не бывает.

   Новая должность и незнакомая работа не пугали Федора Петровича. Он знал, что главное достоинство руководителя - не мешать специалистам заниматься своим делом. И он им мешать не будет. И вмешиваться не будет. Первое время, по крайней мере. Лаборатория на ходу, инерции и заделов еще на два года хватит. А там посмотрим. Для начала же он добьется, чтобы нескольким его сотрудникам повысили зарплату и выделили средства для сооружения новых испытательных стендов. Он - молодой заведующий лабораторией, и руководство обязано помогать ему. И кто-нибудь непременно скажет: «При Литвине сколько времени воздух обещаниями сотрясали, а Марчук пришел - и сразу же результат налицо!..» А еще холодильник нужно будет выписать, он видел на складе… Вернутся с перерыва сотрудницы: «Федор Петрович, можно я в холодильник сметану и сосиски положу?» – «Пожалуйста! Сколько угодно…» Вот вам и забота о людях! Так создается авторитет в коллективе. А то, что он в горелках не очень разбирается, это не главное. Найдутся консультанты, подскажут, если нужно будет. Главное - новый рубеж взять, перейти в другое качество. Он и взял, и перешел. Жизнь продолжается, и победителей не судят. А  дела житейские и разные проблемы по-прежнему обступают со всех сторон и будут обступать. И никуда от них не уйти - даже победителям. Даже если они играют по правилам.