|
Тамара Москалёва
Тына - я, Тына – родина моя
(рассказ бабуси)
|
Ох... рассказать кому, так ведь засмеют, ей-Богу! А кто и осудит...
Ну что было, то было.
Жили мы тогда в старом доме, от цирка недалёко, дверь - в дверь
с дочкой Зинаидой. Зять мой, Степан, хоть и молодой, но мастер
был на все руки и до любой работы большой охотник. Мебель
добротну сладить - пожалуйста, крышу железом покрыть-починить -
пожалуйста, корыто ли буржуйку с трубой сколотить - всегда готов!
Кто чего ни попросит, бывало, всё умел, никому не отказывал. Оно
ещё чего удивительно-то, много ли молодых умеют хотя бы гвоздок
в стенку вколотить? Вот, то-то и оно... А Степану уменье от отца
досталось. Стёпка за счёт уменья-то своего деньги хо-ор-рошие
зарабатывал.
С Зинкой ладно жили. Троих детей нарожали. А чего не рожать? Дом
- полна чаша. Всё есть - поись, обуть-одеть. С ребятёшками опять
же я помогала. Веришь, прям, нарадоваться не могла, ей-богу. Ну,
думаю, у самой жизь не удалась, так хоть дочке повезло с мужиком.
Не пьёт-не курит. Все деньги - в дом. В будни он в жестянной
мастерской работал, а по выходным Степана нарасхват созывали в
ближние деревни на халтуру - ладить, кому чего. Работы ши-ибко
много было, ну он и возьми себе в помощники-то соседа Ромку,
парня женатого, но шарамыжного-о-о... О-ой... Двоих детей
настругал, нигде не работал. В доме - шаром покати, а он пил
чуть ни кажный божий день. Откуда деньги брал, чёрт его знат...
Я всё боялась:
- Cмотри, Степан, Ромка - парень непутёвый, кабы пить да гулять
не научил...
- Ну, мать, скажешь тоже: "ка-абы пи-ить не научил"...-
передразнивал он, - Как можно научить пить?.. Разве только руки
завязать да в глотку силком наливать... Ха-ха-ха!..
Много ли мало время-то прошло, только замечаю, зятёк-от мой стал
навеселе домой приходить. Пачку денег торопёхонько бросит на
стол и тут же спать заваливатся. Дальше - больше. Уж и денег с
халтуры своей перестал приносить. Работат-работат, а всё без
толку. Бывалочи, стану говорить-увещевать, а он ухмыльнётся и -
спать.
Постепенно Стёпка так к пьянству пристрастился, что - беда!
Спьяну и огрызаться начал. Зинка моя первой-то молчала - терпела,
от меня скрывала, ак скрывай-не скрывай - шила-то в мешке не
утаишь. Потом она, конечно, взялась ругаться. Скандалы пошли, а
там уж и драки. (А люди тоже хороши - вместо того, чтобы
деньгами за работу платить, так они четушками рассчитаться
торопятся - так дешевше).
В те поры я ещё молодая была, силы немалой. Начнёт, бывало,
Стёпка Зинку колотить, дети орут. Визг, гам... Ой, как вспомню...
Я на крики прибегу, смотрю, он пыхтит, зубами скрипит, желваками
страх возьмётся нагонять, на губах да на глазах пенки собираются...
Тьфу, страмота! Меня увидит - впялится и ну наскрозь прожигать....
- Ну и чего ты уставился? - говорю, - Не думай, никто тя не
испугался! Ишь взбычился, душегубец проклятый! Ты чего руки-то
распускашь, а?
Сколь раз бывало сгребу его в охапку и ну бороться! На крыльцо
выкатимся. Вороты - настежь, видно, как народ в цирк валит. А у
нас свой цирк - кувыркамся со Стёпкой, как два нанайца.
- Да, в конц-цах-то конц-цы, ты долго измываться над семьёй
бу-удешь, а? Долго ты будешь халкать эту отраву? - кричу, а сама
его понужаю, сама ему нос кручу да за лохмы треплю. - Тебе чего
надо: жизь человечью али несусветное пьянство, дурень ты чёртов!
Да чтоб у тя руки поотсыхали, когда стакан к глотке подносишь...
Стёпка орёт благим матом, вырыватся:
- Кар-раул, убивают! Люди добрые, помогите! Мил-ли-иц-ция !..
Народ, бывало, у ворот столпится. Хохочут все, как ненормальныя,
в ладоши хлопают: «Молодец тётка! Хорошо мужика мнёт!»
- Мама-аш- ша, давай отдохнём ма-аленько, - надрывно хрипит зять.
Бывало, плюну с досады да отпускаю, ну чё и от людей же стыдно...
Стёпка, красный как рак, тяжело дышит, ощупыват свой нос
рубильный , прости господи, зыркат свирепыми глазами. Разодраной
рубахой пот вытират... Сидим с ним на крыльце, отдыхивамся.
Да... Вот така жизнь развесёла у нас пошла... И никаке трёпки
ему не помогали, нет... Пил всё, что под руку попадало. Одекалон
попадёт - его выпьет. Даже капли глазные, ты не поверишь. Одно
время он ко мне зачастил. (Им вторые ключи сдуру отдала). Я у
них с детями домовничу, а он у меня хозяйничат. Помню, чего-то с
глазами неладно было. Хватилась, закапать хотела - капли не
найду никак. Искала-искала, а потом пузырёк в помойном ведре
нашла. Выпил! Ну что ты скажешь! А тут ищё луче учудил - просит
как-то: - Мать, - дай трёшку на похмелку...
- Ага... разбежалась... Тебе последние отдай на пропой, а сама
без хлеба оставайся... Умнай какой!
- Башка как чугун, веришь... - канючит стервец
- Да оторвать её, башку твою, давно пора к чёртовой матери - и
делу конец! - не выдержала я. - Не будешь мучить ни себя, ни
семью...
- Ну дай хоть... вон твоего растиранья маленько, - показыват на
банку яда змеиного со спиртом. Я настойку-то для поясницы берегу
- иногда прихватыват.
- Да ты чё, сдурел совсем? - вытаращилась на него, - Ишь чего
удумал! Да отрависся ведь! - Не дала, конечно. От греха спрятала
подальше. Одинтурат у меня был - его и выпил.
Ну а дальше... э-эх... выгнали его с работы за пьянки. Забросил
дом, семью. Зинка с вечера, бывало, просит: «Стёп, давай завтра
сводим ребят в зверильницу».
- «Ладно...»
Утром хватится, а его уж и cлед простыл. Кака там зверильница!
Вечером ползёт ни уха, ни рыла. До двери не дойдя, свалится
чурбан-чурбаном. Обфурится весь. Пока Зинка не увидит да не
затащит его в комнату, так в мокре и валятся. А чуть оклематся,
драться кидатся ... Дошло до того, что с себя всё шмотьё
распродал - в единственных штанах остался.
И чего только мы с Зинкой ни делали, чтобы от пьянства его
спасти: и совестили и к врачу звали лечиться, он - ни в какую:
"Я алкаш что ли?" К слову сказать, всё-таки приметы о многом
говорят. Вот Зинка моя бывалочи, в девках, как встанет к корыту
состирнуть чего на доске ли без неё - всё пузо обольёт. А это -
верная примета - в мужья пьянчужка попадёт. Так оно и вышло!
Ну как Степана остановить? Придумала Зинка, когда он спал,
подрезать его единственны штаны. Ну и, видать, торопилась - одна
штанина получилась выше колена, друга - ниже. Как трусы. – «Теперь...
ты у меня, кажется, пойдёшь куда-нибудь в такую холодрыгу» -
Спрятала пимы да ботинки и преспокойно спать легла. (Дело-то
зимой было). А он, окаянный, ты не поверишь, тихонько встал ни
свет ни заря да в энтих штанах отрезанных и в тапках домашних на
босую ногу убежал к Ромке.
Ромка, я тебе уж сказывала, шалопай такой же. Жена забрала детей
да ушла к матери - не выдержала. Я как-то заглянула в его конуру,
Стёпку искала. А там - грязища, батюшки-Светы! Мухи, что собаки
злыя, мечутся по комнате. Окно засижено. Цветок жухлый на окошке
мается. Тёмно. Стол чуть ни во всю комнату, из досок сколоченный,
в крошках весь. Раскуроченная буханка оржаного хлеба, лук - две
ли три нечищеных головки порублены. Тут же заляпаны стаканы с
засохшим вином стоят. А на столе, ты не поверишь, в огромной
бутыли брага играт, кипит-пузыри-ится. Ой, весело жили, нечего
сказать! Кажный день - како-нибудь событье. Как вспомню...
Ну, так вот, спим однажды ночью беспробудно, вдруг в самый сон -
взрыв! Повскакали все! Война! Бомбят! Где, чего?.. Высыпали в
колидор в чём спали. А та-а-м... уфф! Вони-и-ща! Не продохнуть...
Что случилося - ничё не понимам. Ромкина дверь - нараспашку. Сам
Ромка с зятем моим ползают по полу, в пенистой жиже барахтаются,
тряпками мокро собирают да в тазик выжимают. Ромка, чуть не
плачет с досады.- Бутыль с брагой взорвалась. Соседски мужики,
увидав горе тако, принюхиваются по-собачьи, вонь эту с
наслажденьем втягивают да советы наперебой дают, как луче добро
спасти. Кой-кто кинулся помогать. Всё собрали. Размётану взрывом
бражну кашу сложили в тряпицы и ну сосать, ты не поверишь, ей
богу не вру! Бабы чертыхаются. Перепуганные, было, ребятёшки,
хохочут... Боже праведный... Вот так весело ночка прошла!
А я после этого случая и подумала себе "Ну всё, голубок, держись.
Хватит дурью маяться. Сам не хошь, так я тебя вылечу!.."
Чуть только обвидняло побежала на Зелёный базар. Давай
потихоньку бабулек выспрашивать, как да чем от пьянки излечиться
можно. Те смотрят на меня жалеючи.
- Да не я, говорю, зять пропадат.
Подсказали - вон-де, старуха снадобье продаёт, чемерицей
называется. Оно, де, охоту к пьянкам напрочь отбивает. Она, мол,
всё знает, всё подскажет... Кинулась я к бабке энтой... Та
сказала, что с её снадобьем сразу же после одного-двух стаканов
бражки-наливки сильно драть начнёт, и навсегда пропадёт охота
пьянствовать.
Ладно, я дома тут же поставила настойку. Чемерицы насыпала чуть
поболе, чем старушонка наказывала, чтоб уж надёжное действо
возымела. От зятя в чуланку спрятала. Да и Зинке не сказала
ничего.
Чуть только бражка подоспела, я Стёпку-то и приглашаю:
- Давай-ка пробу сыми да Рому пригласи.
Зять удивлятся, с чего это тёща раздобрилась - выпивку навяливат:
- Ничё не пойму! Сама что ли ставила? В честь какого праздника?
- Однако Романа позвал. Тот моментом прибежал да ещё со своей
кружкой. Сел, нетерпеливо запоглядывал на бутыль-то. Жадно слюну
сглотнул... Не выдержал, пока я на стол собирала:
- Ну дай уже опохмелиться что ли, чего жилы тянешь... -
подставил кружку, - плесни малость, - залпом выпил, закашлялся.
Я сробела... Сила небесная, как быстро снадобье-то подействовало!..
Не отравить бы... Смотрю - нет, ничё.
Зять тоже не терпит, трясётся. Маханул стакан, погладил себя по
брюху: «Уф...отпустило...» А я Стёпкиных любимых пельмешков с
требушиной настряпала да и в фарш тоже энтой чемерицы-то
подсыпала маленько. Для пущей крепости.
- Ешьте, закусывайте. - Пельмени подкладываю да бражку подливаю.
- А сама-то чё не пробуешь? - спрашиват Ромка, - Выпей хоть за
компанию.
- Да не тянет чего-то...
- Не надо, тёща, не пей, нам больше достанется! - изгалятся
Стёпка, поддевая вилкой пельмень.
Мужики разомлели. Я на них посматриваю - как чемерица влияет. А
им - хоть бы хны! Им весело! Ромка шатко прошёл к окну, оттуда -
вприсядку да вприсядку, хлопат себя по шее то одной рукой, то
другой. Пляшет да припеват
- И... эх, Тына-Тына - Тына я-а-а!..
Стёпка обмяк, расплылся на стуле, громко шлёпат в ладоши да по
столу чечётку отбиват, пьяно горланит, помогат дружку:
- О-ох... ах... да! Тына - ро-о-одина моя!
Запели-заплясали наперебой. Скоро их совсем растащило. Брага уж
назад прёт, но ведь не встали, стервецы, пока всю не выпили! Тут
Зинаида пришла с работы, а у нас - веселье, пир горой! Степан
жену увидал:
- Нет, Зинаида, что ни говори, а тёща у меня золотая!
Золло-ота-ая-а.. Смотри, какой она праздник зятю устроила!.. Не
то, что ты-ы... Э-эх... Зинка-а-а... - заплакал, саданул в
сердцах стаканом об стол, стакан-от - вдребезги. Руку всю в
кровь изрезал, ох, Господи! Вот те и "Тына я"
* * *
- Ну и как, помогло снадобье, перестал зять пить? – спросила я
бабусю.
- Куды там... Говорят: "Горбатого могила исправит". Долго ещё
пил, пока с белой горячкой в сумашедший дом не угодил. Черти ему
всё блазнили. Полгода пролежал. Вышел и - опять за пьянку. Не
знай, как только Зинка его терпела-не выгнала? Всё жалела.
А потом… он вдруг – одним разом пить-то и бросил! Веришь-нет?
- Ой ли?! – не поверила я.
- Ей богу!! В один день! Сам бросил, как отрезал! И не только
пить, а и курить не стал. Во как! Оно-то, может, и до сих пор бы
пил… да тут с Ромкой, дружком-то его–собутыльшиком, случай
приключился. – Повесился Ромка по пьяни, царство небесное, не к
ночи будь помянутый... о-ох…
Пришёл Стёпка с похорон чернее чёрного, выпил стопку за упокой
души Романовой… шлепанул пятернёй по столу: «Точка!» При всех
поминальшиках так и сказал – «точка»! Мол, на могиле Ромкиной
поклялся - капли в рот не возьму отныне. Дескать, не могу больше
так жить-пропадать.
Да… сильно Ромкина смерть его тряхонула!
А тут сидим как-то втроём, уже после похорон, Степан
глядел-глядел в одну точку да и взялся нам с Зинкой душу
открывать:
- «Для чего жил? Не пойму. Ведь всё есть - жена, дети. Ты вот,
тёща, тоже есть… Все чё-то делают-шевелятся. А у меня… каждый
день одна печаль-забота – чем бы похмелиться да как больше
чинариков захарканных насбирать! Тьфу! - он обхватил голову и
давай на себя сердиться, - Я, мордоворот бестыжий, копейки у
нищих стариков клянчил. Стаканы-кружки со слюнявой бурдой по
пивнушкам сшибал-облизывал. Господи! - замотал он головой, - Ну
не для этого же меня мама родила! – Степан закашлялся, слёзы из
глаз так и брызнули, - Дожился, что детям родным противен стал,
стыдятся меня-я! - зеват, как пьяный, веришь, - Про тебя, Зинка,
уж не говорю. А ведь руки есть. – и трясучны руки вытягиват да
нам с Зинкой показыват. - Вот они, руки-то мои! Всё могут, всё
умеют! И работать и деньги зарабатывать! – взахлёб орёт, -
Простите вы меня Христа ради!»
И как замолотил кулаками по столу, как заревел благим матом!
Закатался головой, забился по столешнице! Ой!.. Ну и мы с Зинкой
тоже – в сопли-слёзы. Я зятя по вихрам наглаживаю-успокаиваю:
«И, правда, сколь жить так можно». Ничё, дескать, всё наладится.
«Главно, Стёпа, что ты сам это захотел!» И Зинка ему своё
наговариват. Кой-как успокоили мужика. Да… Хорошо ребятёшки в
школе были, а то бы и они с нами зауросили. Вот так оно… А ты
говоришь…
Конешно, Стёпку, как и Ромку, така же участь ждала, кабы сам за
себя не взялся.
После энтого-то… говорю же, крепко призадумался парень. Ну и
слышь… в церкву стал ходить. Ей богу! В нашу, Белую. Да…
А с Зинаидой моей они зажили луче прежнего.
Так что, видать, не всегда молва до конца права быват про
горбатого да могилу.
А тот праздник, что я им с Ромкой устроила, Стёпка всё время
вспоминат. - Годы пропитые жалеет.
Ну, а про "лекарство" моё так никто и не знат до сих пор. Вот,
рази, окромя тебя только… А ты промолчишь, да и я никому не
скажу...
Бабуся хитро посмотрела на меня, спрятала улыбку.
|
|
|
|