Portfolio

Александр Левинтов

Подранки (о «Куклах» в театре на Юго-Западе)

Театр определил эту пьесу как трагифарс. Но мне увиделась фантасмагория, больная, воспаленная, в дурной бесконечности повторений и рефлексий, какой и положено быть фантасмагории. Трижды на сцене появляется Пигмалион, сочинитель автономно действующих кукол, и каждый новый Пигмалион, без всякой внешней и внутренней схожести с предыдущим, болезненно похож на самого себя -- функционально. В последней сцене в роли Пигмалиона появляется сам Валерий Белякович, но и его диагноз пьесы не кажется окончательным: продлись пьеса еще час-полчаса, и на сцену вышел бы еще один Творец Кукол и снял бы рефлексивную стружку со всех предыдущих сцен, действий и идей. Рефлексия – процесс бесконечный, но за четвертым уровнем наступает безумие. Белякович остановился на третьем, и несуществующий в театре занавес милостиво упал. И только после этого измученные актеры прорвались к зрителям, к зрительскому сочувствию, сопереживанию, соучастию и пониманию.

А до того...

Спектакль-матрешка представляет собой коллаж мифа о Пигмалионе и прекрасной Галатее, названной здесь Помпаминой, библейской притчи о Содоме и Гоморре, шаржа на август 91-го, легенды о доне Жуане, обрывков философских пассажей французских экзистенциалистов А.Камю, Ж. Сартра...

Пьесу разыгрывают две группы – куклы и люди. Последние, если честно, хотя и кичатся своей человечностью, хотя и бравируют «Я – кукла!», но до кукольных страстей и чувств явно не дотягиваются. Ходульность человеческих ролей и голосов гораздо примитивней ходульной пластики кукол.

Кукольная пластика же – потрясающая. Особенно в замедленных сценах, особенно в финале, когда несчастная Помпамина расстреливает в упор своего предпоследнего Пигмалиона в ритме диско-музыки. Вот уже и музыка оборвалась, и труп больше не дергается, а она все щелкает своим пистолетом - маленький игрушечный Раскольников с игрушечным топориком, накрошивший кучу игрушечных Лизавет и старух-процентщиц. А потом она, на подгибающихся шарнирах, в достовернейшую раскорячку, добирается до своего Создателя и окончательно ломается, а за ней корячатся остальные куклы и также рушатся, Пиноккио и Буратины, на своего мертвого папу Карло, только что хлеставшего их по мордасам своим карабас-барабасовским хлыстом.

В полуторном Пришествии, в пред- и квази-Апокалипсисе, переживаемом нами, «Бог умер!», по крайней мере, ницшеанский Бог, а вместе с ним и мы, его подранки и недоделки.

А люди... а что люди? Корыстны, недалеки, крикливы до ора, живые актеры способны лишь на жест «Позор!» и декламацию шекспировских монологов. В них заведенность душ и механизмов, в них простота, что хуже воровства, в них похоть тел и денег очевидна, и так глупы средневековые костюмы в маркетинговой близости времен.

Если честно, люди в этой пьесе утомляют и их хочется поменьше, потише, покороче.

Театр на Юго-Западе – театр темных, дымных, подвальных и порочных страстей. Не знаю, кто, но в театре явно работает тенережиссер, и его присутствие на сцене всегда заметно. Это тянется от «Игроков» Гоголя, в «Мастере и Маргарите» Булгакова, практически во всех пьесах бушуют и клокочут тектонические и низменные страсти и их тени. Они завораживают, шокируют, интригуют, соблазняют нас. Есть это и в «Куклах». Театр не поэтизирует эти чадные сферы наших глубин – он оголяет их и предъявляет нам с лихой беспощадностью.

Говоря об успехе, можно сказать – спектакль шедеврален, но не виртуозен. Иными словами – сделан он мастерски, но не вдохновенно. Это – о режиссуре, играют же актеры, актеры-куклы – на пределе.

О чем этот спектакль? – О подранке по имени Валерий Белякович, об израненном мастере, которого преследуют потери и неудачи, он актерами кричит нам о своей боли, но децибеллы не помогают нам проявить к нему сочувствие. И даже, когда в конце спектакля он, последний Пигмалион, выходит на сцену и говорит нам о себе и своем театре, без всякого надрыва, патетики, пафоса и эпатажа, мы отказываем ему в сочувствии. Но рефлексия - даже самая глубокая и искренняя рефлексия - в принципе не может вызывать сочувствия, лишь солидарность мыслей. А еще потому, что мы не окукливаемся, а звереем. Мы реагируем на политические шаржи в духе Шендеровича сильней, чем на кривоватую красоту Карины Дымонт.

Я ушел со спектакля, недовольный собой, сильно недовольный.

Обсудить этот текст можно здесь