| Редакция | Авторы | Форум | Гостевая книга | Текущий номер |
Александр Сальников
Завтра снова будет день
(однодневная поэма)(продолжение, начало см. в 90-92 номерах)
25.
Закон жизни
Мы пробирались через лес сквозь какие-то высокие и пахучие кусты. Потом вышли к ельнику и двинулись вдоль молодых пушистых елей на восток. Заяц появился так неожиданно, что мы оторопели и стояли несколько мгновений как вкопанные. Он выпрыгнул откуда-то из ельника прямо нам под ноги и тоже застыл в ужасе, никак не ожидая встретить тут, в глуши леса двух идиотов с ружьем. Возможно, это была его обычная ежедневная тропа, возможно, где-то недалеко находилась его нора. Мы все трое были словно парализованы неожиданной встречей.
Первым опомнился отец. Я заметил, как он медленно потянулся за ружьем. Так медленно, что сначала я и не понял его движения. Вторым пришел в себя заяц. Он резко развернулся и пустился вдоль ельника со всей прыти. Дальше все произошло так быстро, что я только потом сообразил, что случилось. Отец резко, почти молниеносно вскинул ружье и тут же выстрелил. Заяц уже свернул в ельник метрах в двадцати от нас, когда раздался выстрел. Я вздрогнул от неожиданности и немного присел. К моему удивлению, ружье не взорвалось и даже выстрел прозвучал не так громко, как я ожидал.
- Не успел, - сказал отец и бегом ринулся к тому месту, где свернул заяц.
Я понял, что он все же надеялся на то, что попал в зайца. Иначе зачем было бы бежать. Я поспешил за отцом. Когда я подходил, отец уже стоял возле невысокой молоденькой ели, смотрел на землю и улыбался.
- Успел, - сказал он мне.
На земле под елью лежал наш недавний знакомый. Из его груди под передними лапами текла кровь. Мне показалось, что он вздрогнул или вздохнул в последний раз, а потом словно застыл. Его глаза были широко раскрыты. Мне было жаль зайца, но я не хотел этого показывать. Зверек лежал так неподвижно, словно он уже был чучелом. Даже не верилось, что всего минуту назад он с такой скоростью несся от нас, убегая от своей смерти.
- Может быть, у него есть зайчата? - спросил я отца.
- Даже если и есть, то они уже достаточно большие, чтобы прокормить себя, - сказал отец. - А это старый и глупый заяц. Мы ведь шли, не прячась, не крались как лисы. Если бы он был внимательней, то не выпрыгнул бы прямо под ноги.
Отец поднял зверька и положил в сумку.
- Хотя, вполне возможно, что за ним кто-нибудь гнался. Волк, например, - предположил отец, когда мы уже двинулись в путь.
- А что мы с ним сделаем? Принесем домой? - спросил я.
- Нет. Мать не есть зайчатины. Мы принесем только шкуру, а самого сварим.
- Мне что-то не хочется его есть, - сказал я.
- Захочешь, - улыбнулся отец и потрепал меня по волосам. - Ты пойми, что в жизни иначе нельзя. Это закон природы. Смерть одних существ приносит жизнь другим существам. Иначе на земле остались бы одни травоядные, одни коровы и зайцы, исчезли бы такие красивые животные как медведь, тигр, лев, волк.
Отец еще долго говорил о сильных и слабых, о естественном отборе, а я шел и слушал и жалел убитого зайца. Вскоре я снова стал чувствовать усталость и уже думал о том, когда же мы, наконец, остановимся для отдыха.
26.
Чаепитие
В дверь заглядывает юноша лет семнадцати с испуганным лицом.
- Извините. Здесь редакция?
- Здесь.
Парня чуть не сшибает Питер и, едва извинившись, на ходу, бросает, обращаясь сразу ко всем:
- Все собираемся в той комнате.
Питер похож на Быка Маллигана. Только я уже не помню, носил ли тот очки. Если бы еще раз встретиться, я обязательно запомнил бы. Но пока у меня не хватает на это денег.
- Что случилось? - Это Любка.
- Ирину Ивановну, секретаршу, поздравить надо.
Сирин шарит глазами по столам, выдвигает и задвигает ящики своего стола, потом спрашивает, ни к кому не обращаясь:
- Кто видел мою чашку?
- Ты же недавно сам пил из нее, - говорит Пашка. - Прибирать надо. Вот у меня чашка всегда на своем месте, - снова поучает. Словак любит поучать. На его столе всегда бардак. Бумаги раскиданы так, словно у него не рабочий стол, а, по меньшей, мере база вторсырья. Но даже если он часами будет искать на своем столе нужную бумагу, то и тогда ни за что не признается, что у него полнейший бардак.
- Вот она!
Это Питер находит свою чашку на окне около старого футляра от печатной машинки, вертит ее, заглядывает вовнутрь, недовольно чмокает губами, сминает лист чистой бумаги со стола Белова и трет им чашку изнутри.
- Вам чего? – вспоминает, наконец, кто-то про посетителя.
- Я письмо посылал месяц назад... Хотел узнать... Где можно?
- Это в отделе писем, - говорит Словак. - В той комнате.
- Надо вымыть, - догадывается, наконец, Питер и вместе со своей чашкой вслед за парнем скрывается за дверью.
- А кто мою чашку взял? - возмущается Валентина и косится в мою сторону.
- Все сюда! - зовет из соседней комнаты голос шефа.
Ирина Ивановна скромно стоит посередине "той комнаты", а вокруг ее собрались сотрудники. Семеныч рядом с именинницей. В руках книга. Я смотрю на книгу и пытаюсь прочитать название.
- Сегодня среди нас...- начинает Семеныч.
Все, улыбаясь, смотрят на Ирину Ивановну. Она сегодня необычная, привлекательная, нарядная. Стоит скромно, улыбается. Кружевная блузка белого шелка, отороченная люриксом. Янтарные бусы и золотая цепочка с кулончиком зодиакальных весов на трепетной шее. Морщинки у глаз и рта совершенно не старят Ирину Ивановну. Белые волосы с желтоватым отливом молодят ее еще лет на десять. Да и полноту ее можно назвать лишь легкой пышностью женщины в рассвете лет.
- ...и счастья вам! - заканчивает шеф.
Он протягивает Ирине Ивановне книгу и я различаю слова "детектив", "бестселлер" и название "Последняя смерть в ночи". Автора так и не разобрал. Семеныч целует в щеку именинницу, и она краснеет, словно девочка. Все хлопают в ладоши и счастливо улыбаются.
- А теперь торт... - говорит смущенно Ирина Ивановна.
Этого-то как раз и ждали сотрудники с нетерпением. Тут же в руках у всех появляются чашки, которых раньше почему-то не было видно.
- Где моя чашка? - засуетился студентик.
Все пришло в движение. Все озабоченно засуетились.
- ... чай готов...
- Это чей стакан?
- ... торт... нож... разметка...
- ... когда досыл принесет... мне этот кусочек... и вот...
- ... поменьше заварки... Кто взял?..
У меня еще нет своей емкости. Я еще не привык пить на работе чай или кофе. Но уже постепенно привыкаю, хотя работоспособность от этого не повышается.
- Это чья кружечка? - спрашиваю у Димки.
- Бери. Это Игоря, наверное. - Совместный убегает со своей чашкой в ту комнату.
Пока я чищу кружку бумагой, в комнату заходит Словак. Он берет свою чашку и, заглянув в нее, морщится. Я делаю вид, что ничего не замечаю, что занят своей, вернее, Игоревой кружкой.
- Надо сказать, торты Ирина Ивановна печет превосходные, - говорит он мне, побалтывая старые остатки в своей чашке и шаря озабоченно глазами по сторонам.
- Разве она сама пекла? - спрашиваю, чтобы поддержать разговор и усыпить его бдительность.
Мне интересно, куда он выльет остатки из своей чашки. В туалет или умывальник ему идти, видимо, не хочется. Я украдкой слежу за ним и чищу свою посудину.
- Конечно, сама. Она прекрасный кулинар.
Как бы между прочим Пашка подходит к столу Белова и повернувшись в пол-оборота, чтобы закрыть от меня свою руку с чашкой, сливает свои остатки в чашку Володи.
- На прошлый свой день рождения она такие заварные пирожные сделала - объедение! - говорит он, уже уходя в ту комнату.
"Объедение". Я подхожу и заглядываю в чашку Белова. Помои.
В той комнате каждый сам берет, какой успеет, кусочек торта и наливает себе чай. Потом все идут на свои рабочие места. Так у нас принято. Все пьют чай на своих рабочих местах. Каждый на. А торт действительно хорош. Белов тоже пьет чай с тортом. Я даже не заметил, когда он успел вымыть чашку и налить чай. Сказать ему или…?
27.
Фотограф
- Ты идешь на обед? - спрашивает Белов Питера.
Тот кивает с набитым ртом. Входит студентик с небольшой розовой кружечкой в руке и кусочком торта в другой. Галстук его завязан совершенно неумело.
- Слышали новость? - говорит он, присаживаясь на край стола Сирина.
- Что случилось?
- Речники забастовали. Перекрыли шлюзы. Теперь в столицу по Волге не попасть.
- Тоже мне, новость, - усмехается Володя. - Я об этом еще до забастовки знал. Когда они протест с ультиматумом в администрацию подавали.
Белова трудно удивить новостями. Впрочем, это я уже говорил.
- Чего же ты об этом не написал? - парировал студентик.
- Некогда было, - вяло оправдывается Белов, понимая, что как журналист он поступил непрофессионально.
- Чего они бастуют? - Это Совместный.
- Известное дело: зарплата мала, - поясняет Белов, довольный, что можно уйти от темы о его просчете.
- Хоть и нам побастовать тоже, - вставляет Любка. - Может, шеф повысит нам зарплату?
- Жди, повысит, - это студентик.
Я допиваю чай, отставляю чашку и снова берусь за ручку, чтобы продолжить отчет. Авторучка у меня историческая, трофейная. Еще с армии. В верхней ее части вмонтированы небольшие электронные часы. Правда, они не идут уже несколько лет. Я выменял эту ручку у одного афганца за кусок мыла. С тех пор она всегда со мной. Мне она нравится своей окраской. Похожа на черно-красный камуфляж. Почему-то я назвал ее "Ягуаром".
Дописав страницу, я механически подсчитываю строки и умножаю на цену одной строки. Отчет должен быть строк на сто двадцать.
Все уже собираются на обед.
- Леша! - зовет меня Коршунов. - Леша, зайди-ка на минутку.
Я делаю недовольное лицо, якобы оттого, что меня отрывают от дела. На самом деле, я рад оторваться от писанины. Коршунов в нашей конторе является объектом многих насмешек, поэтому записываться к нему в друзья несколько не престижно. Но мне он нравится своей безобидностью и простотой.
В дверях я встречаюсь с Катенькой и уступаю ей дорогу: «Проходите». Питер, увидев ее, вскакивает с места:
- "О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные!" - восклицает он, уже держа в руке куртку.
Студентик багровеет, глядя на это. Но молчит. Его никто не замечает.
- Это тебе, - говорит Коршунов и сует мне в руку коробочку с фотопленкой. - Видишь, со мной неплохо дружить, правда? - заискивающе смотрит на меня.
- Правда.
Я прячу пленку в карман.
- Знаешь, я, наверное, рассчитаюсь, - говорит он вдруг.
- Что так? - Меня это вполне серьезно удивляет. От него не ожидал.
- Да что, Леш, надо мной фотографы из других газет смеются. Ты, говорят, получаешь вдвое меньше нас, а работаешь вдвое больше. Я ведь и по выходным, если надо, и вечером. Когда угодно. Правда, Леш? А где благодарность? Раньше на заводе работал: своя мастерская была, заказы мне приносили. Сиди только да делай свое дело. И получал хорошо. И время для шабашек было. А теперь за одной фотографией полдня по городу бегаешь и никакой благодарности. Надоело.
- Чего же ты на заводе не остался?
- Сократили меня. Да теперь и там ничего не платят. Встретил недавно знакомого, вместе работали, говорит, что Чебурман, кровожадный тип, директор завода, уже третий месяц зарплату не выдает рабочим. А кто слово лишнее против скажет - сокращает без предупреждения. Всех зажал. Пойди-ка сейчас, найди работу.
- А ты куда хочешь уйти? Фотографом?
- Не-ет. В кооператив какой-нибудь пойду. Каменщиком или еще кем. Мало ли. Руки есть, работу найду. А фотографом и так могу шабашить.
- У тебя есть какая-нибудь рабочая специальность?
- Нет. Научусь. Месяц учеником прохожу, а там разряд присвоят.
- Присвоят, - говорю. - Второй. Думаешь, на шабашках да в кооперативах непрофессионалы нужны? Их сейчас везде, как собак нерезаных. Да еще смотря куда попадешь, а то еще меньше, чем здесь, будешь получать.
- Да ну, нет. Я знаю. У меня сосед в кооперативе сварщиком работает. Хорошо зарабатывает.
- Так у него наверняка стаж приличный, "корочки" шестого разряда. А ты кому нужен?
- Ну, не знаю. - Коршунов даже немного обижается на меня за такое откровение. - Найду я себе работу. Не останусь тут, - твердит он упрямо.
- Как знаешь, - говорю. - Спасибо за пленку.
- Чайку не хочешь? У меня есть.
- Нет, спасибо. Только что пили.
- Так ты на обед не идешь?
- Нет.
- Ну ладно. А я пойду.
Мы выходим из фотолаборатории, и он запирает дверь.
- После обеда будешь?
- Буду.
- А снимочки завтра утром подпишешь?
- Договорились же.
- Ладно, ладно.
Проходит не более пяти минут, и контора пустеет.
28.
Бумажные компрачикосы
В комнате никого нет. Мне нравится оставаться одному. Никто не мешает думать, никто не мешает работать. Я в очередной раз сажусь за отчет и с огромными муками, долго и нудно рожаю своего нелюбимого ребенка. Он нелюбим еще и потому, что сразу после родов отдается на воспитание другим людям. Уж они-то его перевоспитают. Это будет совсем другой ребенок, хотя до конца дней своих будет носить мою фамилию.
Я знаю, что секретариат не оставит и камня на камне от моего материала. Бумажные компрачикосы постараются сделать из него настоящего уродца. Сначала они сменят название, поставят свое, нелепое и ужасное, совершенно не относящееся к материалу. Затем они перестроят все предложения, переменят, выкинут или добавят слова. Потом переставят части материала в таком порядке, как если бы пирамидку собрал круглый идиот. И, наконец, они сократят материал, оторвав у моего детища и ноги, и голову, и полтуловища.
Читая свои материалы, я порой краснею и ужасаюсь. Я не узнаю их. Но компрачикосы считают, что так красивее. Компрачикосы думают, что в газете они пупы, что без них развалится все дело. Старик однажды разругался с шефом из-за подписи под рисунком. Вдрызг разругались. Старик, не долго думая, накатал заявление об уходе. А шеф еще быстрее подписал его. Старик возомнил, что его будут упрашивать, уговаривать остаться, что газета пропадет без него. Шеф дал ему понять, что это не газета без него, а он без газеты не сможет. И старик вскоре осознал, что без газеты он обыкновенный пенсионер, а никакой не ответсек. Что газета нужна ему, как глоток жизни, как утренний кофе для. Это он, ворча на нас с утра до вечера, получает приличную прибавку к пенсии, не давая молодым занять свое местечко. Конечно, старик вернулся, капитулировал. Иногда он и теперь пытается качать свои права, но уже не так рьяно.
Я не качаю своих прав. Я просто пишу и стараюсь не замечать все их закулисигры. В конце концов, это их контора и порядки они завели здесь свои. Они платят мне деньги за строки, и я гоню им эти строки. Компрачикосы считают себя изначально правыми, а значит, переубедить их - дохлый номер. Спорить тут бесполезно. Секретарская леди никому не позволит нападок в свой адрес. Частенько даже старику от нее достается.
На соседнем столе звонит телефон. Я отрываюсь от.
- У вас статья была об экстрасенсе... - женский голос.
- Да.
- Мне нужен его адрес...
- Мы не даем адресов. У нас его нет.
Женщина на том конце провода заплакала. Я морщусь. У нее больной ребенок, его никто не может вылечить. И почему люди так верят экстрасенсам? Хотя, если даже люди вылечиваются только благодаря своей вере в исцеление, в то, что экстрасенс может помочь, то почему бы и нет?
- Назовите ваши координаты, - пытаюсь я повернуть разговор на более цивилизованный путь. - Мы с вами свяжемся.
Теперь я стал чуть ли не врагом народа, губителем детей. Снова плач и всхлипы. Она не хочет говорить о себе по каким-то соображениям, ей нужен только адрес. Я кладу трубку на телефон. Может, это аферистка? Наши телефоны не смолкают с утра до вечера, и каждый третий звонок об этом экстрасенсе. Якобы он лечит буквально все. Христос бы позавидовал. Адреса Христа Татьяна Хлебова в своей статье о великом экстрасенсе не указала. Но наш бедный больной народ вцепился в эту статью, разжевал ее и проглотил. И не найдя выхода к Христу, обрушился на редакцию. Статья стала небольшой сенсацией. Но у сенсации, как и у палки, два конца. Больные всех категорий и степеней просто завалили редакцию письмами и звонками.
"Из-за очень стесненных бытовых условий экстрасенс Зюзин не может принять много людей, - написала Татьяна в своей статье. - Поэтому он просил не указывать пока его адреса". Он просил! А кого это волнует? Кто в России не в стесненных бытовых? Больных это не интересует. Им милей свои болячки. Работай он сутками, они и не попросят его отдохнуть. И сами будут сутками ждать у дверей приема.
Снова звонок. Тот же плач.
- Вы не имеете права бросать трубку!.. Жизнь ребенка...
Зато я имею право не разговаривать с анонимом. К тому же я просто не знаю адреса. Но женский голос донимает меня, и я даю телефон Татьяны Хлебовой. Пусть теперь пожинает плоды успеха.
В ту же секунду трубка издает короткие гудки. Словно и не было никакого разговора. Я не знаю, кто звонил, откуда. Был ли вообще этот разговор? "А был ли мальчик?"
29.
Газетные сенсации
Мэтр как-то сказал мне, что сенсации в газете делать не так уж и трудно, если умеешь хорошо подавать материал. А если еще умеешь видеть во всем что-то новое, то сенсации у тебя в кармане. Их можно просто высасывать из фактов, как из пальцев.
Только надо уметь и видеть, и подавать. Одно без другого здесь плохо играет. Для журналиста главное - видеть новое, находить его; для читателя - как подан материал. Если уметь только видеть или только подавать, то ты просто неплохой журналист.
Если ты и этого не умеешь - ты просто писака. Кстати, последние для газеты тоже необходимы. Без них просто нельзя обойтись, когда мэтры отдыхают. Интересно, я писака или?
Студентику как-то расписали письмо от одного ветерана, который лечился в госпитале. Письмо-жалоба. Как обычно, на плохое отношение медперсонала к пациентам. Факт вполне обыденный, чтобы читатель на него клюнул. За письмо никто не брался, поэтому его и расписали студентику. К тому же письмо было написано так неграмотно стилистически, что все изложенное в нем меркло само собой. Письмо это нужно было обработать. Студентик встретился с ветераном, выяснил детали, подробности и сделал из письма-жалобы как бы дневниковую запись пациента от первого лица. Представил все в картинках. И материал пошел. И откликов собрал достаточно.
Хорошо пишет тот, говорил мэтр, кто пишет картинками. Читателю, как ребенку, надо показывать "книгу с картинками", чтобы он лучше запомнил содержание. Ведь если просто написать, что сгорел дом на улице такой-то, и имеются жертвы, то читатель забудет об этом через минуту. Но если написать, что во время пожара у одного из жильцов, спавшего крепким хмельным сном, от упавшей головешки начисто выгорело все мужское достоинство, то этот факт останется в памяти читателей навсегда. Уж эту-то информацию и колом не вышибешь из читательских голов. Тогда возможно они запомнят и улицу, и дом, и даже то, что сильно пить вредно. А все потому, что читателям нужны картинки. Людей мало интересуют общие рассуждения, статистика. Людей интересуют люди, их судьбы и яркие картинки фактов. И сюда уж можно добавлять и цифры, и рассуждения. Вот из чего состоят сенсации.
Только такие материалы и живут дольше остальных. А другие умирают в тот же день вместе с газетным номером. Такова уж специфика газетного дела, что обычная жизнь публикации – один день. Газетный номер рождается куда дольше, чем живет. Материалы к нему могут готовиться месяцами и даже годами. А прожить он может не более дня. Если в номере нет сенсаций даже местного масштаба, нет "гвоздей" номера, то назавтра его уже забудут, вычеркнут из памяти, похоронят в мусорках, туалетах и пунктах вторсырья.
Только сенсации продлевают жизнь газетным номерам, только "гвозди" этих номеров. Кто-то дольше будет помнить один материал, кто-то - другой. Жизнь газеты похожа на жизнь вообще. Материалы в ней - люди. Есть в ней добро и зло, есть плохие и хорошие "люди". Те, что лучше удались, - живут дольше, их дольше помнят. Память о серых и посредственных умирает скоро. Какой-то материал рождается в муках, но уходит незаметно. Какой-то пишется легким пером и входит в историю. Люди-материалы рождаются и умирают, а газета выходит и выходит день за днем.
Кажется, что она совершенно не зависит от материалов, как и течение жизни вообще не зависит от нас. Но бывает и все наоборот. И в жизни, и в газете.
Можно газету сравнить и с одним человеком, с его жизнью. Номера - это дни, а материалы в них - круг общения человека. Как и в жизни, он встречает каждый день плохих и хороших "людей". Как и жизнь человека, жизнь газеты может быть удавшейся или нет, может длиться больше ста лет, а может, одни лишь сутки, как это было с "Общей газетой" в 1991-м году, просуществовавшей всего один день.
Я пишу материал о заседании, попутно размышляю о газете и время от времени вскакиваю к телефонам, отвечаю на звонки, записываю срочную информацию от собкоров и из агентств, прошу перезвонить после обеда. О коньяке мой организм давно забыл, но зато вспомнил об обеде, который ему не светит. Несмотря на съеденный кусок торта, желудок мой требует. Труд ума не менее истощает, думаю я. Снова пишу. Какие муки писать то, что не увлекает!
В комнате вдруг заметно светлеет. Я смотрю в окно и вижу, что стену соседнего дома окрасило солнце. Из обоих окон нашей каморки видна только белая стена писательского флигеля, который находится в трех метрах от нашего подвальчика. Впрочем, об этом я уже, кажется, говорил. В любое время года, даже летом, даже среди дня нам приходится работать при включенных лампах. Но света все равно не хватает. В пасмурные дни мы включаем еще и три настольные лампы. Поэтому появление солнца на соседней стене заметно освещает нашу коморку. Мое настроение приподнимается.
Покурить!
Натягиваю куртку и выхожу из подвала.
30.
Исчезающее завтра
"Сладок свет, и приятно для глаз видеть солнце!" Ветер совсем стих. Потеплело. Я стою у солнечной стены писательского флигеля и дымлю. Хорошо. Теплые лучи нежно трогают мое лицо, руки. Выпавший ночью снег тает. Вокруг все начинает капать, звенеть, плакать, будто весной в апреле. Осенняя капель. И солнце уже не то. Этот случайный снег конечно сойдет, возможно, растает уже к вечеру. Но не исключено, что с утра снова будет заморозок. Осень не шутит погодой. Хотя еще может подразнить ярким солнышком на голубом безоблачном небе. Сейчас небо в тучах и солнце время от времени прячется за ними. "Сквозь грозы сияло нам солнце свободы..."
Я люблю осень. Люблю, когда падают листья. Нет ничего прекрасней осеннего леса. Теплого сухого осеннего дня. Листья под ногами шуршат и ломаются, как кукурузные хлопья во рту. Птицы над головой плывут одинокими дикими стаями, маша на прощание крылами милому северному краю. Прощаются со мной до весны. "Прощай, Леша!" - "Куда вы?!" - "За границу! На юг!" - "Я тоже хочу с вами, за границу!" - "У тебя нет денег!" - "Но и у вас нет!" - "Птицам не нужны деньги!" - "Тогда и я хочу быть птицей!" - "Тогда расправь крылья, если сможешь! Расправь крылья и лети! Расправь крылья!" - "Легко сказать: расправь крылья. У меня и крыльев-то нет. Сначала их вырастить надо". - "Тогда прощай!" - "Прощайте!" - "Расти свои крылья!" Кричат. Смеются.
Ежи, фыркая и чихая, зарываются под коренья в норы, прихватив с собой добрую ношу теплой сухой листвы.
Осень.
Певучее время года.
На асфальте, прямо передо мной и перед дверью в наш подвал скапливается большая лужа. Значит, скоро грязь овладеет всеми улицами города. Будет сыро и неприятно. Будут ругать осень, спеша с работы. Будут ругать погоду, прыгая через лужи и сторонясь брызгающихся машин. Ах, если б не нужно было ходить в контору и зарабатывать жалкие гроши, которых все равно никогда ни на что не хватает. Если бы просто уйти в лес и побродить там по жухлой листве среди пылающих осин и берез. Посмотреть на копошащихся ежей, на вертлявых белок, на греющихся в лучах убывающего солнца ужей, раскрутившихся на виду, посередине большого пня.
Я смотрю на свои ботинки, в которых мне предстоит проходить всю зиму. Сигаретный окурок летит в лужу и тут же размокает и разваливается. В лес нельзя. Я даже не знаю, где он находится. Никуда из этого города мы еще не выезжали. Конечно, можно просто сесть в электричку и выйти минут через сорок на любой станции. Вот и лес. Вот и природа.
Некогда.
Ни на что не хватает времени. Даже на то, чтобы написать что-нибудь стоящее, нет времени. Темы роятся в голове. Образы, образы, образы, сюжеты, фабулы... Нет времени. Где его взять? Время всегда исчезает, и горе тому, кто не стремиться схватить его. Оно ускользнет незаметно. Ибо, сколько бы мы ни ждали, не дождемся его. Его нет. Нет времени раскидывать камни, и нет времени собирать камни. Нет времени плакать, и нет времени смеяться. Нет времени сетовать, и нет времени выслушивать сетования. И искать нет времени, и терять нет времени. И раздаривать нет времени, и сберегать добро нет времени. Нет времени любить, и нет времени ненавидеть. И войне, и миру нет времени. И создавать семью, и разводиться нет времени. Нет времени молчать, и нет времени говорить. Нет времени болеть, и нет времени бороться с болезнями. Нет времени спрашивать, и нет времени отвечать на вопросы. Ни на что нет времени. Поэтому и не жди его. Время всегда исчезает, как исчезает и Вчера, и Сегодня, и Завтра.
Лес отодвинут в сторону, но река рядом. Работа не волк.
Тогда - к Волге!
К Волге можно. Отчет успеет. В конце концов, у меня обед.
31.
У Волги
Великий поэт смотрит на мир каменным взглядом и ничего не видит. Да и видеть-то, собственно, нечего. Потрепанный обшарпанный речной вокзал без единого пассажира в это время. Редкие прохожие, ничуть не увеличившие свое счастье с тех пор, как открыл им русский певец воли великую мудрость, выраженную в одном-единственном риторическом вопросе. Не окончил поэму. Испугался естественно вытекающего ответа. Смирный стоит. Не бунтует. Да и не за что уже. Мы чтим его. Правда, уже не так рьяно. Но уважаем умерших.
Дворничиха, которая убирает под Лениным, копошится возле Николая Алексеевича. Прибирает листву. Ручейки струятся по асфальту. Снег ранний тает. Именно эту дворничиху воспел Димка Совместный в одном из своих очерков. Старательная. Добросовестная. Метелкой ширк-ширк, ширк-ширк. Нужная профессия очень. А Николаю Алексеевичу все ни по чем. Нет его больше. Только муза и осталась. "О муза! наша песня спета." Хорошо сказал.
Ракета жмется к причалу. Никого нет. Чайки худые, облезлые, грязные. Кричат охрипше. Нет былого стона, нет песни. Только солнце оживляет Волгу. Кушать чайкам нечего. Летают на городские помойки, отнимают кусок у ворон, да у воробьев.
Я подхожу к пирсу и облокачиваюсь на поручень. Вот она, река-матушка. Великая русская река. Сточная канава России. Густая зеленоватая грязь наплывает на берег ядовитой жижей. "О, Волга, колыбель моя!" О, канализационная сточная канава!
Губил ли кто тебя, как мы? Теперь в тебе даже топиться противно. Хотя...
Часы на башне умерли.
В моем рассказе река будет не такая. Она будет тихая и ласковая. Она будет много меньше этой. Конечно, не прозрачная. Где сейчас найдешь прозрачную реку? Но ее помутневшие воды не испортят прелести умирающей природы конца двадцатого века. Ее течение будет медленным и твердым, как ускользающее время. Ее шум будет бархатной манящей музыкой вечности. Я еще застал светлые реки. Тогда я был мальчишкой. Мы с другом убегали к реке, которая протекала километра за три от дома моих родителей. Мы проводили там целые дни. В реку можно было зайти по самую шейку и любоваться босыми пальцами ног. Мальки блестели на песчаном дне, словно живые юркие иголочки. Они подставляли солнышку то один, то другой бок. Мы не ловили их. Мы ныряли и плавали вместе с ними на мелководье. Мы любовались рекой и верили, что так будет всегда.
32.
Счастливый день
Над рекой появилось первое почти прозрачное облачко. Оно так украсило и без того изумительное ультрамариновое небо, что мы не могли отвести глаз от этого небесного пуха, вылетевшего из крыла какой-то невидимой сказочной Синей птицы. Словно художник, отгрунтовав холст и нанеся на него голубой фон, сделал вдруг самый первый легкий мазок кистью.
- Как здорово! - восхитилась Светлана. - Никакой художник не смог бы создать на холсте такую красоту. Если и есть на свете творец, так это только сама природа. А все остальные лишь жалкие пародисты.
- Может, не стоит так строго? - усмехнулся я. – Художники пишут только то, что способен увидеть и изобразить их гений. Природа потому и неотразима, что у нее огромнейший опыт, который недоступен смертному. Поэтому она и творит шедевры так легко.
- Знаешь, а не сотворить ли нам какой-нибудь кулинарный шедевр? А то после любви очень хочется кушать.
- Я бы не отказался. Может, поймать что-нибудь на уху?
- Это было бы здорово. Не зря же ты взял удочки.
Мы натаскали веток неподалеку от шалаша и развели костер. Вырезав две рогатины, я воткнул их по обе стороны костра и перекинул через него ветку. Светлана принесла котелок с речной водой и мы повесили его над огнем. Я подобрал хорошую ветку для удилища, очистил ее от сучков и коры, достал снасти и привязал лесу к тонкому концу ветки. Пока Светлана возилась с котелком, я отправился ловить рыбу в надежде превратить овощной суп, приправу для которого вместе с овощами и крупой мы прихватили с собой, в некое подобие речной ухи.
- Что ты намереваешься поймать? - спросила Светлана.
- Огромную щуку, - ответил я.
Этот участок реки был мне не знаком. Я никогда здесь не рыбачил и не мог бы сказать точно, какой тут клев. Но поймать рыбу себе на уху можно, где угодно. Правда, для настоящей речной ухи не нужны никакие крупы и овощи, а только немного лука и соли. Тогда получится настоящая уха, истинная пища рыбаков. Но если вы идете на рыбалку с женщиной, то ваша уха превращается в рыбный суп с овощами и пряностями, а сама рыбалка - в нечто похожее на пикник.
В этот день все было иначе. Мы просто удалились от всего мира, чтобы побыть вдвоем и насладиться жизнью и юностью. Чтобы отдохнуть и загореть. А рыболовные снасти я прихватил просто так, на всякий случай, если вдруг станет очень скучно. Потому что, когда ловишь рыбу, скучно не бывает. И для Светланы я тоже прихватил снасти, но она пока была занята овощами и костром.
Наживки я взял немного, но самой разной. С таким расчетом, чтобы всей ее хватило бы едва ли на полчаса хорошего клева. Поймать приличную рыбу я даже не надеялся, не говоря уже о щуке. Поймать щуку на такую удочку сложно. Тем более, если не знаешь реки. И все-таки в душе я желал, чтобы мне как-нибудь удалось удивить Светлану, показаться ей настоящим рыбаком.
Я смотрел на болтающийся в воде поплавок и думал о том, что мы хорошо сделали, приехав отдохнуть на это место. От дороги, правда, далековато, зато тихо и красиво. И никакой вероятности, что кто-то может нас здесь потревожить. Разве что такая же сошедшая с ума от любви пара. Обернувшись на Светлану, я стал любоваться ею. Она сидела на корточках перед костром совсем обнаженная и резала овощи, бросая очистки в пламя. Со стороны реки, на фоне шалаша, костра и соснового бора, если не брать во внимание всю утварь нынешнего столетия, можно было подумать, что картина эта появилась из далекого каменного века. А сама Светлана - праматерь всех живущих ныне мужчин и женщин. Да и я, если мне заменить удочку с новенькой лесой на деревянную острогу, да сдвинуть скальп поближе к бровям, был бы похож на какого-нибудь неандертальца, жаждущего поймать для своей подруги огромную амфибию. Если человека раздеть и пустить на природу, то он мало чем будет отличаться от своего предшественника из далекого прошлого. Возможно, даже в мыслях своих они будут схожи, как два современника. А может, современный человек и уступит во многом своему старшему брату.
Еще с вечера мы договорились, что за весь день не накинем на себя и носового платка, что будем наги, как душа природы и постараемся слиться с нею настолько, насколько она позволит нам сделать это. Мы договорились, что будем только отдыхать, загорать и любить друг друга. Любить все, что нас окружает: сосны, ели, березы, одинокий куст шиповника, клевер, васильки, ромашки, реку и ласточек, и одинокое облачко, и друг друга.
Поплавок дернулся. Я легким движением поддел рыбешку, зацепив ее за верхнюю губу. Тут же я услышал радостный крик Светланы. Оказывается, она тоже следила за мной, и, едва заметив мою первую крохотную удачу, поспешила ко мне.
- Какая маленькая! - умилялась Светлана. - Меньше ладошки. Давай ее сварим и съедим, раз она сама оказалась такой прожорливой.
- Этой даже на навар не хватит.
- А что ты с ней будешь делать?
- Сейчас она станет наживкой. Леса достаточно прочная и для более жирной добычи.
- И долго ты ее будешь ловить?
- Как получится.
Я закинул приманку подальше в воду и повел удилище по течению. Мы шли вдоль берега, обнявшись, и смотрели на рябую гладь Ветлуги. Но не прошло и трех минут, как поплавок юркнул под воду.
- Тяни! Тяни! - захлопала в ладоши Светлана. Она даже запрыгала от радости. - Тяни! Что же ты?
- Не спеши.
Леса напряглась, как струна, и я испугался, что она все-таки не выдержит. Мне пришлось почти по пояс войти в воду. Хорошо, что берег с этой стороны был пологим, и я мог идти довольно далеко, а, если попасть на отмель, то можно дойти и до середины реки.
- Тяни, Лешка! Почему ты не тянешь?! - волновалась Светлана. Совершенно забыв о костре, она вместе со мной забралась в воду. Костер в этот момент действительно не имел для нас никакого значения.
- Нельзя тянуть, - сказал я. - Боюсь, что рыба довольно крупная и может порвать лесу. Или разорвет себе губу и уйдет издыхать под корягу. Надо дать ей устать.
Рыба шла против течения. Это давало мне надежду, что она устанет очень скоро. Но, судя по напряжению лесы, рыба была еще сильна, и нам пришлось зайти по грудь, прежде чем леса стала успокаиваться. От нашего лагеря мы отошли уже метров на триста и песчаный берег стал все больше покрываться кустарником. Я начал волноваться, что рыба найдет корягу, топляк или нору и там запутается, но леса настолько ослабла, что ее теперь можно было подтянуть без опасений.
- Ну, идем обратно потихоньку, - сказал я. - Давай к берегу. Течение нам поможет. Возможно, рыба и не заметит, что мы ее подтягиваем. Главное, чтобы она дала нам побольше себя вытянуть.
Глаза Светланы горели азартными огоньками. Она выбралась на берег и шлепала босыми ногами по самой кромке воды. Я еще брел по колено в воде, боясь напугать отдыхающую уставшую рыбу, я знал, что ее пока нельзя вытаскивать на мелководье. Только когда мы вернулись к лагерю, к тому месту, где я забросил удочку, я позволил себе выйти из воды. Положив удилище на песок, я стал руками подтягивать лесу, и вскоре под водой замелькала лоснящаяся на солнце темно-серебристая спина рыбы.
- Вон! Вон она! - снова запрыгала Светлана. - Какая здоровая! Это щука?
Рыба вдруг встрепенулась и, плеснув над водой фонтаном брызг, снова пошла в глубину.
- Ой! - заволновалась Светлана. - Это я ее спугнула?
- Возможно.
Мне пришлось тут же ослабить лесу и, лишь слегка придерживая ее, я продолжал травить до тех пор, пока не поднял с земли удилище. Мне даже пришлось снова зайти в воду по пояс и пройти против течения несколько метров, но я уже чувствовал, что силы покидают рыбу.
- Ничего, - успокоил я расстроившуюся было Светлану. – Теперь уж она от нас не уйдет. Если, конечно, она не умнее самой себя.
Я был очень доволен, что мне удалось зацепить такую рыбу. Что она пока не сорвалась, не ушла от меня. И что Светлана видела все это. Видела, какой я ловкий и умелый. Я радовался больше ее, но не показывал вида и очень боялся, что рыба вдруг выкинет что-нибудь и ускользнет от меня.
- Что это за рыба? - спросила Светлана.
- Пока не знаю, - ответил я. - По спине похоже на щуренка.
Выбравшись снова на берег, я передал удилище Светлане и велел не спеша выбирать лесу. Она пришла в полный восторг от этого занятия. Я любовался ее загорелым телом. Словно юная амазонка стояла она широко расставив ноги и тянула обеденную добычу из не такой уж вечной, как оказалось в нашем веке, кладовой природы.
Мы справились с этой рыбой. Минут через пятнадцать Светлана уже разделывала прекрасного щуренка. Чешуя прилипала к ее телу и блестела на солнце. Вода в котелке давно кипела и по лугу разносился специфический для этих мест запах овощного супа. Внутри щуренка была моя первая рыбешка, которую он так алчно заглотил.
- Я и не думала, что ты так хорошо ловишь рыбу, - сказала Светлана и улыбнулась мне своей изумительной улыбкой.
- Просто сегодня счастливый день, - сказал я.
- Да, сегодня на самом деле счастливый день.
- Может, за это стоит выпить?
- Я бы не отказалась. У нас еще достаточно в бутылке. Только очень жарко. Да и вино, наверное, нагрелось.
- Тогда давай сделаем это в реке.
- А это идея.
Она опустила разделанного щуренка в котелок, затем мы взяли "Букет Молдавии", стопки, остатки шоколадной плитки и побежали к реке.
- Ты здорово загорел сегодня, - сказала Светлана. - Она стала смотреть то на мое, то на свое тело, как бы сравнивая. – Да и я ничего себе. Скажи! Как бы нам не сгореть.
- Накинь на себя что-нибудь, - предложил я.
- Ну уж нет. Раз договорились - одеваться не будем. Или ты меня стесняешься?
- Пей, - улыбнулся я и протянул ей стопку с вином.
- За что выпьем?
- За этот день.
- Да. За то, чтобы у нас и завтра был такой прекрасный день, - сказала она. - И послезавтра, и после-послезавтра. Каждый день.
- Каждый день, - повторил я.
Река скрывала Светлану почти по грудь. Мы стояли в воде и не спеша тянули вино, улыбаясь друг другу.
Конец первой части
(продолжение следует)
Обсудить этот текст можно здесь