Portfolio

Галина Рэмптон

Мася

О "промышленном сексе", шпиономании и о загубленной жизни

Чего в ней не было - того и не стоило искать. А что было - то уж теперь сплыло.

Но Мася для меня и сейчас - живее всех живых. Хотя на грешной земле её уже нет больше года. Похоже, я так и не узнаю, что с ней стряслось. Кто говорит - спилась, кто - перебрала наркотиков, кто - покончила с собой. Она долго ухаживала за старенькой тёткой, прикованной к постели. Вот, видать, и сломалась.. В последние годы телефона у неё не было; квартиру, доставшуюся ей от родителей, Мася продала. Нового адреса её никто не знал, а сама она ни с кем не общалась. Несколько раз за последние десять лет я пыталась её разыскать, но по старому служебному номеру мне решительно отвечали, что "таких здесь нет и не было". Под самый конец, говорят, она торговала водкой в палатке. А в таких палатках ни телефонов, ни компьютеров с подключением к интернету не бывает.

На самом-то деле её звали Мариной. Только с университета прицепилась к ней эта "Мася". Ну, Мася, так Мася.

Она была... большая. Когда-то, на заре туманной юности, Мася прилично играла в баскетбол - рост позволял, да и силы в ней было немерено. Вроде бы даже за женскую сборную области, которая тогда гремела по всему Союзу, успела выступить. Но в начале восьмидесятых, когда нас свела судьба, Масе было всего двадцать с хвостиком, а от баскетбола осталось одно воспоминание. Может, виной тому были её раздавшиеся могучие формы, но, похоже, к тому времени у неё появились другие интересы. "Не в кайф больше мячик в корзинку кидать, - работа все силы отнимает", - комично жаловалась она.
В бытовке посередине механического цеха Масе на ушко жарко шептал о своих фантазиях усатый Туллио Чевенини. До её кумира - Адриано Челентано - Туллио было, пожалуй, далековато. Но тоже ведь - итальянец. Мася ёжилась от щекотки и вяло отталкивала ухажёра : "Actually, Туллио, - гудела она своим не по возрасту низким голосом, - ты мне начинаешь действовать на нервы. Поедешь к себе, в Италию, - передай Адриано, что я его хочу..." - "I will kill you and Adriano Celentano", - раздувая ноздри от страсти, свирепел латинский любовник.

Да если бы был один только Туллио... Легче сказать, перед кем из иноспециалистов - американцев, англичан и редких итало-испанцев, работавших по контракту на машиностроительном заводе, - не раскрывала Мася своих щедрых объятий. К саморазрушению она тогда ещё всерьёз не приступила, но инстинкт самосохранения у неё уже не работал. Иностранцы - само собой, но были осчастливлены ещё и заводские водители автокаров, знавшие все потаённые закоулки в цехах охранники, мастера... Любовные гнёздышки поспешно вились в пустующих бытовках, в котельных, в заводских уборных, разивших аммиаком и хлоркой, и даже под алым знаменем на сцене актового зала. Что уж греха таить, была Мася слаба на передок. Нимфомания ли это, эрзац большого спорта или распущенность - не берусь судить. В её отношениях с мужчинами не было и следа лирики, - про любовь вообще забудем. Почти всех, с кем Мася вступала в мимолётную связь, дома ждали жёны и семьи... Она это хорошо понимала. Даже слишком хорошо - для своего возраста. Её цинизм и демонстративная неразборчивость скорее подошли бы мужику-отморозку, сошедшему с резьбы по части секса, чем молодой девице из интеллигентной семьи, единственному, обожаемому чаду родителей-врачей..

Выдержка у неё была железная. Никто никогда не видел Масю в слезах или даже усталой, скучающей. Ни на что она не жаловалась и никогда не болела.. Завод стоял в чистом поле, и добираться сюда ей приходилось на электричке - с другого конца нашего огромного города, растянутого вдоль Волги на десятки километров. Но на работу Мася являлась, как на праздник, - без нытья и вовремя.

Свои основные обязанности - переводчицы с английского - она исполняла, что называется, левой ногой. Между делом. Языком владела превосходно, не терялась ни в какой ситуации, запас слов - безграничный и непредсказуемый.. Хотя книг она практически не читала, в словарях лихорадочно не рылась, записей в тетрадках не вела.. Сунется к ней наш инженерик с чертежом головоломного устройства импортного станка, попросит растолковать ему назначение какой-нибудь втулки, а Мася моментально, едва справившись у иноспеца, ткнёт в чертёж пальцем, лениво процедит нашпигованный, нашпигованный терминами, - и вот уже лицо инженерика озаряется прозрением.. Многочасовые переговоры с участием дирекции завода и представителей министерства, доводившие других, даже самых опытных переводчиц до полуобморочного состояния, Масе были - что орешки щёлкать. Переводила она, как машина, - почти синхронно, без запинки и ошибок, да ещё - с порочной ухмылочкой. Университет закончила играючи. Не "попой" знания брала, как многие, а хватала их с лёту. Природа наделила её феноменальной памятью, раблезианским чувством юмора и - полным отсутствием страха и стыда. Мася ходила по цехам, как порфироносная царица, выставив мощный бюст, туго обтянутый вечным чёрным свитером, и небрежно перешагивая своими длинными, полными ногами через вонючие лужи СОЖ…

Она была цветущей брюнеткой - белокожей, темнобровой. Выпуклые, близорукие глаза - цвета горького шоколада. Наряды, маникюр, причёски, - ей было лень этим заниматься, да и ни к чему.. Иностранцы прозвали её "Везувием" - за привычку часами сидеть в бытовке, закинув ногу на ногу, и пускать в потолок кольца сигаретного дыма через плотоядно вытянутые трубочкой яркие губы.. Чёрные свитер и юбка её были постоянно обсыпаны табачным пеплом, блестящие волосы нуждались в стрижке, отросшую чёлку она заправляла за ухо. Вот только свои пухлые губы неизменно красила броской помадой вишнёвого цвета. Она выглядела старше своих лет, смеялась басом, пила не чай, а заварку, вместо "поесть" говорила "пожрать" и активно употребляла свои бездонные познания русского мата. К спиртному она в те времена была равнодушна, о наркотиках - нечего и говорить. А вот "пожрать" Мася любила - обожала копчёное сало, сладкие "бочковые" помидоры и торт "Прага" с шоколадной глазурью.

Между прочим, времена тогда стояли совсем не лихие, а самые, что ни на есть, гнусные. Междувластие, глухая прослойка между эпохами двух генсеков - "Бровеносца" и Горбачёва. Правили страной - один за другим, не приходя в сознание, -транзитные лидеры. Душно было, как перед грозой, и тошно. В кино показывали фильмы "про хороших людей", по телевизору - всякую чугунную смурь и хороводы с плясками, а приватно народ слушал, в основном, "Миллион алых роз" и того же Челентано.

В нашем закрытом городе иностранцев с самой войны не водилось. Поэтому проект по установке на заводе импортной производственной линии был для кэгэбэшников прямо-таки лакомым куском. Созданный на время действия проекта "Отдел переводов", в котором работали около двадцати человек, пристально опекался и контролировался органами. Начальником отдела был отставник-"чекист" по имени Сергей Егорович, с манерами Иудушки Головлёва. Очёчки в золотой оправе, стальной пронзительный взгляд, тонкие синеватые губы. Нас он называл "голубушками". Подкрадётся к тебе неслышно, начнёт медоточиво: "Скажи-ка, голубушка..." А у тебя уже - душа в пятки: "Ой, Сергей Егорович, я у господина Батлера эту книгу не просила, он сам привёз, по своей инициативе, правда..." - "А почему взяла, почему мне не доложила?" - серые глазки буровят тебя до самых печёнок. И речь-то шла о каких-нибудь "Унесённых ветром". Но сам факт недонесения карался беспощадно. Ещё раз засечёт - вылетишь с завода, как миленькая. Попробуй потом - найди работу. Самым страшным грехом считался даже не иностранный роман, а роман с иностранцем. Поскольку все они априори были шпионами, то любое общение с ними - даже дружеское, не говоря об интимном, - расценивалось, как измена Родине. За каждым иноспецом велась неусыпная, круглосуточная слежка; в гостинице, где они жили, были установлены "жучки". А твоё дело маленькое - явился "на площадку", отбарабанил перевод, написал в конце дня отчёт - и уматывай. В отчётах требовалось отмечать подозрительное поведение или "факты антисоветских высказываний", допущенные иноспецами и сослуживцами. Дальнейшее - не твоя забота, рыцари плаща и кинжала разберутся.

Конечно, к этим отчётам мало кто относился всерьёз. Писали - что в голову взбредёт, чаще - куражились: "В 15.30 пили чай, и господин Марстон похвалил качество советских конфет". Или: "Американские специалисты жаловались на то, что в служебном автобусе наплёвано, а гостинице не работает отопление". Но были среди нас и "патриотки", и любители чужими руками сводить личные счёты с коллегами, - те действительно сексотили. Бедные девочки-переводчицы, заводившие даже намёк на интрижку с иностранцами, вылетали с работы, как пух. Считанным из них удалось, пройдя все круги советского бюрократического ада, все препоны КГБ, выйти замуж и уехать из страны. Их путь был тернист и горек, завидовать им мог только сумасшедший.

Многие считали Масю стукачкой, потому что все её шашни внаглую сходили ей с рук. С ней не откровенничали, но и отношений не портили - а вдруг заложит? Я же оказалась с Масей на одном участке, мы слишком много времени провели вместе. Наверно, я была для неё тем "хором", который необходим всякой диве. Мася мне поведала о своей сделке с дьяволом. Зловещего Сергея Егоровича она не боялась: "Плевала я на этого старого мудака с высокой башни", - хмыкала она. У Маси был покровитель - какой-то высокий чин из органов, с которым она регулярно встречалась на стороне. "Ничего мужик, хрен у него в порядке - ходовой размер. Только страсти в нём нет. Потрахает - как по заду варежкой провезёт. И любопытный до безобразия." - Да ты не бойся, - тепло обволакивала она меня своим шоколадным взглядом, - я своих никогда не закладываю."

Иногда мы летали в командировки в Москву. Иноспецам полагались сопровождающие, - не то заблудятся, сердешные, между двумя аэропортами. Вот и летали переводчики то и дело в столицу - встречать-провожать. У командировок был свой "бонус": если ездили провожать, то потом полдня оставалось свободных. Можно было отовариться невиданными в нашей провинции колбасой, сладостями и фруктами. Не говоря уж о ширпотребе. Как-то мы с Масей шли по московскому центру, навьюченные, как две верблюдицы. Я волокла какую-то халву и авоську с мандаринами - витамины для маленького сына! Мася тащила, перекинув через плечо, баул, набитый десятками пар хлопчатобумажных чулок в резиночку.
- Для тётки, - пояснила она. (Уж не для той ли, за которой она потом так самоотверженно ухаживала?).
- Деточки, не подскажете, как пройти на улицу Богдана Хмельницкого? - обратилась к нам прохожая в сбившемся платке. Мася сбросила свой баул прямо на тротуар и стала - руки в боки. "Женщина, - строго сказала она с высоты своего гренадёрского роста, - я похожа на человека, который знает, где эта улица?". Та рассмеялась, махнула рукой и пошла прочь.

К концу восемьдесят третьего линия была смонтирована, проект закончен, и все переводчики разлетелись, кто куда. С меня "иностранщины" и сергеев егоровичей хватило под самую завязку, и я зацепилась корреспондентом в заводской многотиражке - на целых семь лет. Мася сначала подвизалась на какой-то нефтебазе, переводила техдокументацию, а потом ей подфартило, и она устроилась на авиационный завод, в отдел экспорта. Однажды позвонила мне в редакцию: "Галька, ты сидишь или стоишь? Сядь. Слушай мою последнюю новость: я теперь самолёты продаю!" - сообщила она. Дальше последовал рассказ о том, как ей пришлось впаривать целую партию отечественных самолётов молодому арабскому шейху, - с изложением всех деталей шейховой анатомии и орально-анальных подробностей самого процесса впаривания. Так что, можно смело сказать: Мася внесла достойный вклад в экономику страны.

Ещё через несколько лет она внезапно появилась на пороге моей квартиры. Её было не узнать: стрижка "каре", шёлковый шарфик на шее, дорогой плащ. Мася похудела, побледнела. Слетела с неё полублатная бравада, и шоколадные глаза её погрустнели. Я заварила чаю, мы сели за стол, закурили. Она по-прежнему пускала кольца дыма в потолок, округляя свои лаково-вишнёвые губы. Рассказывала о себе скупо и невесело. Похоронила обоих родителей. Одна растила трёхлетнего сына, по-прежнему работала на заводе, но подумывала с этого хлебного места уходить. Была замужем - недолго. То ли за сыном директора, то ли за его племянником. Муж оказался сволочью - "схлестнулся с одной заводской сикушкой: ни кожи, ни рожи, соплёй перешибёшь", - бросил Масю с ребёнком. Мы посидели, повздыхали. У меня самой дела на семейном фронте медленно, но верно катились тогда под откос.
- Слушай, а ты его любила? - спросила я.
- Кого, мужа? - Мася выпустила струю дыма через нос, неопределённо дёрнула плечом.
- А вообще - кого-нибудь? - не унималась я.
- Да, - неожиданно ответила она, - Серёжку из нашей сборной. Из-за него я и баскет бросила. Длинная история, потом как-нибудь расскажу.

Виделись мы с ней в последний раз.

Если нам с Масей суждено встретиться на том свете, то могу себе представить, что она мне скажет: "Ну ты и врать! Не трахалась я с автокарщиками в сортирах. Всего-то разговоров - один водила из транспортного цеха... А "Прага" мне сроду не нравилась, я любила простой бисквитный торт, с кремовыми розочками. И вообще, подруга, пока я ещё жива была, - где тебя черти носили столько лет?"

Мне нечего будет ей сказать в своё оправдание.

Обсудить этот текст можно здесь