Portfolio

Надежда Муравьева

В поисках дома

Район был один из лучших, так мне сказали. Вдоль домов стояли складчатые, широкостволые, светло-коричневые деревья (меня с детства учили, что дерево не бывает вообще, это должна быть сосна или бук, или ясень, а не просто "дерево", но я, к стыду своему, так и не узнала, как называются они, растущие на улице города Кали). После ледяной, каменной Боготы эти улочки, пропитанные растительными запахами, с красной, блестящей мостовой и яркими, постанывающими горлицами, показались мне наконец-то похожими на Латинскую Америку. Мне предложил пожить у него в доме человек, которого я почти совсем не знала, директор калийской консерватории по имени Хайме. Он жил здесь в двухэтажном доме под цвет деревьев, у него было свое место в жизни, темная окладистая борода и блестящие карие глаза.
Я только что приехала, мне предстояло найти себе жилье, найти хоть что-то, отдаленно напоминающее дом. А пока я вошла в светлую комнату с белыми стенами и одиноким столом под ситцевой скатертью. На полках косыми рядами поблескивали суперобложки книг по хиромантии и гармонии. Здесь было не то чтобы неуютно, а как-то голо, слишком много незадействованного пространства, слишком много равнодушия. Вот уже три года Хайме и его друг и бывший однокурсник Маурисио на двоих снимали это двухэтажное тихое жилище, не успевшее за все это время обрасти уютной плотью: внутри было все - и картины, и кресла, и кухонная утварь, но это "все" не было подчинено общей цели и расползалось в разные стороны, как летающие тараканы, которых, слава Богу, в доме не водилось.
Меня поместили на втором этаже, в комнате, где вообще не было никакой мебели - в углу простирался белый с желтым тонкий матрац, наводивший на мысли о лихорадке, беспомощности и высокой температуре. Окно давно не протиралось: сквозь подтеки давних дождей и пыль я разглядела вдали застроенный неказистыми хибарами склон горы - там был Юг, а, значит, бедные кварталы города. Я видела, как на веревках мотается белье и ходят хмурые женщины в подоткнутых передниках. Дело было к вечеру, но эпоха дождей и ветров еще не начиналась, и воздух поэтому казался прозрачным и струился, как дым от костра. Маурисио показал мне, где ванная, и сказал, что его комната располагается рядом с моей - я не слишком обрадовалась этому соседству, не знаю почему. Уже потом, когда Мауро вышел, а я прилегла на свой матрац и закурила, мне стало понятно, что так насторожило меня. Приземистый, с выпученными глазами Мауро мог смотреть только прямо - шея у него не ворочалась, и это создавало впечатление… очень странное впечатление. Я устыдилась своих мыслей, ведь это явно было результатом аварии или еще чего, о чем неприлично спрашивать. Впрочем, латиноамериканцы почему-то очень охотно повествуют о своих самых сокровенных болезнях и довольно-таки сомнительных происшествиях своей многотрудной жизни. Так что, возможно, меня еще ожидал рассказ о жизни флейтиста Мауро со всеми подробностями. Но все-таки было немного неловко, я понадеялась, что привыкну к лицу Мауро и его непривычной для меня манере в упор молча смотреть на собеседника.
Идти на поиски квартиры надо было уже завтра - Хайме и Маурисио при всем своем неожиданном гостеприимстве, совсем не излучали то щедрое южное радушие, о котором мне твердили мои боготинские знакомые: город Кали представлялся им заповедным оазисом в пустыне привычного делового равнодушия столицы, которое они невольно умудрялись растянуть от берега Карибского моря до Тихого Океана. Как оказалось, они были правы. "Каленьос", жители города Кали, как раз и построенного недалеко от тихоокеанского побережья, были под стать боготинцам - никто не выходил из ворот, нагруженный вареной сгущенкой и кукурузным хлебом и не привечал малознакомых гостей - спасибо еще, что Хайме оказался таким сговорчивым.
Я достала газету и еще раз просмотрела объявления о сдаче квартир. Меня интересовали только самые недорогие, так скажем. Я пересчитала деньги и принялась за вторую порцию курева - спускаться вниз мне не хотелось. Забавно, что когда впоследствии описываешь свою жизнь и набор всех действий одного дня, ты невольно выходишь независимым, чуть загадочным и ироничным: вот ты закурил, вот задумался о чем-то, вот перелистнул хрустящую газету… На деле все оказывается гораздо более немощным, одиноким и мятущимся: все твои поступки - просто обыкновенные, суматошные удары мотылька о нагретое стекло лампы. Я всегда немного завидовала героям книг, особенно женщинам - они все делают очень значительно и пребывают в легком самоупоении каждую описываемую минуту. Но, может, это просто издержки прозы. Одним словом, у меня было тяжело на сердце, мне было очень одиноко, и вид из окна на грязные, скудные кварталы совсем меня не вдохновлял. Я подумала, что потом я сумею описать город Кали и смогу увидеть себя сверху, встроенной в целостную мозаику улиц, дома и человеческих отношений - пусть даже таких половинчатых, как мои с Хайме и Мауро.
Матрас был мне немного короток - но это оказалось неважным, потому что среди ночи я проснулась от того, что комната накрыла меня, как пыльная, темная мешковина, жар шел откуда-то снизу и сбоку, лоб плавился, как стеарин той самой свечи, на которую тоже может лететь неумный мотылек, если очень захочет. У меня уже не оставалось сомнений, что матрас выполнил свое негромкое обещание и втравил меня в историю под названием "лихорадка". Это был приступ самой настоящей малярии или чего-то похожего. Меня трясло, как на мотоцикле. Я добралась до окна и попыталась его распахнуть. Распахнуть - громко сказано: рама не поддавалась, я перепачкалась в пыли и со злости чуть было и вовсе не разбила мутное стекло. Звать на помощь Мауро я не могла. Мне снова пришлось водрузить себя на опостылевший матрас. Дальше мне отказывает память.
Я очнулась часов в десять утра, на голове у меня лежал поспешно тающий лазоревый пакет с немецким льдом. Маурисио как раз вошел в комнату, так что у меня появилась неожиданная возможность спросить его, что происходит. "Это денге" - сказал он, ставя на пол у моего изголовья чашку кофе с молоком. "Что?" - спросила я, смутно сопоставляя это слово с родным тюркским словом "деньги". Мне казалось, что я и вправду вполне могла заболеть от всех моих финансовых трудностей последнего времени, но речь, конечно, шла не об этом. Мауро, как выяснилось через секунду, имел в виду укус комара денге, вызывающего лихорадку, наподобие малярийной. "Дней пять придется полежать, - сказал Мауро задумчиво, - это так, за здорово живешь, не проходит". Здорово жить у меня не получалось уже давно - все последние полгода меня потрясывало на вулкане вымышленных и подлинных страстей; последний день Помпеи наступил неделю назад, когда возлюбленный моего сердца и сын моей души вместо того чтобы ехать со мною в Кали, развернулся и отбыл в неизвестном направлении, устроив мне предварительно небольшой скандал. Нет, видно, это не издержки эпистолярного жанра, это просто защита - отсюда и этот легковесный тон. В общем, ничего особо веселого в этом происшествии убей Бог найти было нельзя.
"А как же квартира?" - спросила я, когда Мауро возник в дверях с новым пакетом льда, напоминавшим белое рыбное филе. "Займешься потом, - сказал он, когда сможешь. Когда лихорадка, не стоит думать о делах".
Я и не думала, оно думалось само. Но жар и в самом деле не отпускал ни на минуту, приходили какие-то женщины, садились возле меня, разжигали на полу костер. Я уговаривала их не пакостить в комнате, они же мне отвечали, что в среде бедуинов принято согреваться на ночь глядя живым огнем. Я смотрела - их лица были наполовину закрыты темной тканью. Я приподнималась и пила холодный кофе. Женщины на время рассеивались. И все в таком же духе.
У меня впервые в жизни был самый настоящий бред. Я не помню, что происходило вне меня - должно быть, Мауро как-то ухаживал за мной, приносил кофе, хлеб, менял лед, когда он начинал совсем уж бессовестно таять - а происходило это быстро, как говорят испанцы, и один раз "аминь" сказать не успеешь. Я встала на ноги через неделю; пожалуй, я даже гордилась немного моей романтической болезнью - по молодости лет мне представлялось, что болезнь как таковая может быть "романтической".
Когда я в следующий раз вышла на улицу зеленого района Випаса, было восемь часов утра, стенали бежевые горлицы, и мокрые тротуары предвещали погожий, жаркий день с вкраплениями ливня. Мое одиночество стало мне не то чтобы привычно, а как-то незаметно - так, когда постоянно болит, скажем, запястье, иногда перестаешь понимать сильнее оно болит или слабее, и болит ли вообще. С газетой наперевес я шла по красному камню мостовой, потом на автобусе доехала до центра города, где вся неявная мистерия этого дня уже осторожно расставила декорации: пальмовую площадь с зелеными скамейками и каштановым готическим собором, молодых людей, томно прохаживающихся по аллеям с нотами в руках - недалеко располагалась консерватория - и потрепанные жизнью автобусы, с визгом приседавшие на остановках и отрыгивавшие каждый раз слипшуюся массу из людей и сумок.
Первый же дом, который был в моем списке (улица 15 квадра 10, надо ехать на автобусе), оказался пятиэтажкой, наподобие далеких, российских хрущевок. Правда, он был попригляднее - в нем недавно отремонтировали серые стены, и под ногами похрустывала пыль. Людей, сдававших квартиру на последнем этаже, уже не было - они ушли по своим делам, так мне сказал портье, и я с облегчением вышла. Вокруг блекло блестело серое пространство - должен был начаться мелкий, ни к чему не обязывающий дождь. Я пошла пешком. Всю дорогу до района Санта Марта - у черта даже не на рогах, а в более непотребном месте - я глядела себе под ноги, в надежде найти старый лотерейный билет: я загадала, что, если таковой отыщется на пути, это будет нечто вроде знака свыше - я попробую сыграть в моментальную лотерею, благо они попадались на каждом углу города. Понятно, что замысел этот был продиктован отнюдь не сытой и благополучной жизнью. Но билетов не встречалось - встречались в изобилии опавшие, трубочкой свернутые листья, огрызки газет, даже женская туфелька, изъеденная сыростью, - все, только не билеты. Тоска по пристанищу во мне поднималась, как поднимается жар. Постылое житье в неприветливой, просквоженной ветрами Боготе, загадочный и не всегда теплый дом доньи Элены в Кайседонии, квартира Фернандо в городе Медельине, из окон которой был виден какой-то разрушенный взрывом административный дворец - все чужие, чужие дома, где висят чужие гамаки, стоят на полке чужие фотографии или и вовсе ничего не висит, кроме скороспелой паутины по углам.
Дойдя до угла 49 улицы, я прикинула, что вот этот дом, напоминающий спичечный коробок у самого края шоссе, это и есть вожделенное жилье за сто двадцать песо в месяц. Подъезд был ободранным и темным. По лестнице спускался отстраненный молодой человек в мятой рубашке. "Простите, сеньор, - сказала я, - здесь сдается квартира?" Он глядел на меня, как ленивый зритель на титры фильма, которые неохота разбирать - они так быстро мелькают, что за ними не угнаться. "Вам показать?" - наконец проговорил он, не отводя взгляда. Я кивнула. Мы вошли в узкий, темный коридор и поднялись по лестнице на второй этаж. "В районе Випаса по крайней мере деревья, - думала я, поднимаясь, а здесь - ни одного. Дом, как шиш, торчит среди шоссе Правда, невдалеке растут какие-то чахлые кусты…". Впрочем, отсутствие деревьев оказалось не самым большим неудобством. Заскрипела дверь, и мы вошли в пустую, черную комнату - мне так показалось, что она черная. Просто окно было под самым потолком. Мне сказать было нечего. "Наверху спальня". - сказал мой провожатый. "Где?" - сказала я, с ужасом взирая на дощатый, бурый потолок. "Там" - сказал юноша, пальцем ткнув в некое подобие деревянной лестницы в углу. Она скрипела, пела и постанывала, напоминая воркующих горлиц, обезумевших от любовного желания. Я поднялась наверх.
Спальня эта как раз и могла отбить любые желания у несчастных жильцов этой квартиры, включая желание просто поспать - под низким потолком на деревянной платформе стояла когда-то двуспальная кровать, а ныне - остов, испытавший на своем веку немало житейских бурь, остов корабля, прибитого волнами под самую крышу. Доски ныли под ногами. "А свалиться отсюда можно?" - поинтересовалась я, уныло созерцая кровать. "Никто еще не падал. - снизу раздраженно сказал юноша. -Туалет в коридоре". "Не может быть". - сказала я. "Там, - сказал он, - и раковина тоже". Это сообщение дало мне силы уйти. Я попрощалась наскоро, потому что дом этот меня даже как-то напугал. В Боготе за эти деньги можно было все-таки снять обыкновенную квартиру, с ванной внутри, а не снаружи.
От дождя я спряталась в кофейне. Я курила и смотрела на облитое острым ливневым сиянием шоссе, пытаясь выбросить из головы серый дом и кровать под потолком. И туалет в коридоре, который меня просто добил. Следующим в моем списке был дом под номером 67 в районе Лос Пинос. Так по-испански называются сосны, но когда я вылезла из автобуса и пошла вниз по громыхающей грузовиками дороге, я поняла всю беспримерную лживость этого названия. Сосны не было ни одной. Да что говорить, здесь вообще не было никакой растительности. Здесь не было ничего. Дома (хочется сказать "унылой чередой тянулись" - потому что в штампах есть прелесть подлинности, но я, пожалуй, скажу по-другому), низкие, пропыленные квадраты, выстроились вдоль этого нового шоссе ( было похоже, что все Кали состоит из одних шоссе). Но что значит вдоль? Это ничего не объясняет. Здесь попросту не было тротуаров. Дома стояли, а в полуметре от них, подскакивая, проносились грузовики. Увертываясь от них, я пересекла широкое шоссе и постучалась в дверь крайнего дома справа. В ту же минуту мне стало понятно, что жить здесь я не смогу.
Мне открыла маленькая женщина в линялом платье. Она смотрела на меня с порога, и в ее взгляде я прочитала что-то очень похожее на сострадание. "Квартира" - сказала я. "Вы здесь жить не будете, - сказала она мягко, - проходите, сеньора". Я переступила порог. Комната была печальной и тусклой. У стены стоял низкий комод, покрытый вязаной скатертью. Она падала почти до полу. "Как они вещи оттуда вынимают?" - подумала я. Женщина придвинула стул. "Вы иностранка?" - спросила она. Она вздохнула. Я еще ничего не успела ответить. Она вздохнула снова. "Грузовики, - сказала она задумчиво, - вы же слышите". "Да, - сказала я, поднимаясь, - я понимаю".
Моя следующая кафетерия тоже располагалась у дороги, но там, по моему, была какая-то зелень. Хозяйка принесла мне кофе. Я отвернулась, чтобы она не видела моего лица. От усталости у меня свело щеки - получилась хмурая маска с набрякшими слезой глазами. Неожиданно она похлопала меня по плечу. "Ты не огорчайся, дочка, - сказала она, подстилая под чашку резную бумажную салфетку, - не огорчайся". Я до сих пор помню этих двух женщин. Собственно, они ничего мне не сделали - ни доброго, ни злого - но я почему-то их помню. Они были очень похожи на людей.
День перевалил за половину. Жара уже не так мучила. У меня оставался на сегодня еще один адрес, недалеко от центра. У лихорадки есть одно пренеприятное свойство - когда думаешь, что она уже прошла совсем, она с барабанным боем начинается сызнова. Руки трясутся и прыгают, как колотящиеся в полое пространство палочки. В висках повторяется этот ритм. Мир не звучит - он отстукивает по тебе свои минуты, секунды и терции. Так что еще час я сидела на скамейке под пальмами. Меня беспокоили какие-то симпатичные молодые люди: они узнавали, как я себя чувствую и не нужно ли меня проводить куда-нибудь, например, к ним домой, а когда я из последних сил их посылала, они смиренно уползали в пальмовую тень и через мгновение появлялись другие желающие со мной пообщаться. Наверное, меня снова одолел бред, потому что ведь не могло их быть так много… Ну, один, ну два…
К пяти я была готова пуститься на поиски дома. Я еще раз обвела красной ручкой заветный адрес и решила пройтись пешком. Ветер пах бензином и хлебом. Я заверила себя, что этот последний на сегодня адрес будет вообще последним в моей жизни здесь. Я там поселюсь и буду жить. Должна же я где-то жить. На матрасе у Хайме как-то это не очень получается. Там получается болеть. А вот жить, работать и любить - не выходит.
Я свернула в благословенную тень шарообразных деревьев (опять я не знаю, как они называются). Дом был очень белым, он просвечивал сквозь листву, как утреннее облако. Он был двухэтажным. Хозяйка, пестрая и юркая колибри с морщинками, бантиками и складками на длинной, до полу юбке, повела меня по коридору. Она совсем не удивилась, узнав, что я из Португалии. Это я придумала на ходу, нужно же было как-то поддерживать светскую беседу. Коридор расширился, и мы вступили в немалых размеров внутренний двор, весь в горшках с геранями и араукариями. Он был опоясан невысокой белой стеной. В стене темнели двери. Их было штук двадцать. "Это двор для жильцов", - сказала хозяйка, сощурившись. Она щурилась на телефон. Он стоял на круглой тумбочке посреди двора. "Телефон на всех один", - сказала она, проследив мой ошарашенный взгляд. "А если дождь?" - сказала я. "Тогда его убирают. - сладко улыбнулась она, - Так что, посмотрите комнату?" "Я… - сказала я, - Да, да, разумеется, посмотрим".
Она повозилась с замком и отомкнула одну из дверей, под номером десять. В глубине пустой комнаты, в стене напротив взблеснула другая стеклянная двустворчатая дверь. Обе ее створки были кокетливо связаны друг с другом обрывком железной цепочки. Я подошла и толкнула ее. Цепочка была иллюзией - створки подались, и открылся вид на замшелую каменную стену забитого бутылочными осколками скромного пустыря. "А… если кто-нибудь влезет?" - спросила я, обернувшись к хозяйке. Та пожала плечами. "Никто еще не жаловался, - сказала она, - в других квартирах у меня тоже такие внутренние двери". "А зачем они?" - спросила я. Она усмехнулась как-то отрешенно. "Понятия не имею, - сказала она, - просто для украшения". "Но… - сказала я, - это же опасно". "Про пустырь мало кто знает, - сказала она, - Да и потом это дело вкуса…" Тут только я обнаружила, что в комнате нет окна. Видимо, стеклянная дверь, ведущая на пустырь, была призвана его заменять. Но в комнате было довольно темно. "А окна…" - сказала я. "Наверху". - сказала хозяйка. В углу опять была деревянная лестница, как во втором доме, том, без туалета. Я обреченно поднялась по ней. Она тоже скрипела. Окно там и в самом деле было. Величиной с конфетную коробку. Правда, в нем можно было рассмотреть кроны деревьев, похожие на заросли бамбука. Хозяйка подниматься не стала. "Вы берете?" - спросила она. Я начала медленно спускаться. "Я подумаю". - ответила я. Но думать мне не хотелось. Думать было в общем-то не о чем.
Я шла по району Випаса. Он был самым красивым из тех, с которыми я познакомилась сегодня. Здесь росли деревья. Неважно, как они назывались. Я смотрела на них и знала, что завтра мне предстоит еще одно путешествие по закоулкам города Кали. Ведь должна же я найти дом! Ну, хибару, ну, гараж, ну, блочную развалюху… Но пусть она будет! Моя хибара. Мой дом.
Я не нашла дом на следующий день и через неделю тоже. И лотерейного билета тоже. Потом мне пришлось уехать из Кали и вернуться в Боготу. А потом - в Россию. А потом я искала дом еще десять лет. Всего на поиски дома я потратила двадцать семь лет. Я нашла его совсем недавно. И в каком-то смысле - который важнее всего для меня - я все еще его ищу.