Portfolio

Александр Левинтов

Исповедь

Письмо третье. Тоска

Все вещи в труде; не может человек пересказать всего: не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.

Эккл., 1.8-9)

С юности или даже, может быть, с позднего детства, полюбил тоску. В ней есть что-то серьезное. А когда прочитал "Экклезиаста", понял, что тоска - наиболее достойное состояние, а все остальное - глупое и никчемное ребячество: "сердце мудрых - в доме плача, а сердце глупых - в доме веселия" (Эккл. 7.4).
Вот только не надо путать тоску с грустью, скорбью, унынием, печалью, ностальгией ("ночной болью"), скукой (скулением) и хандрой, она же сплин, она же ипохондрия.
Большинство этих чувств связано с внешними ощущениями и влияниями: нас что-то грызет и угрызает, мы скорбим и скорбеем болезнью, душевной или телесной, мы печемся о ком-то или о чем-то, хандра изначально вообще болезнь селезенки, а уныние и вовсе - притворная смерть, потому-то и относится к самым тяжким, смертным, непрощаемым грехам. Предаваться унынию - упражняться в смерти, тогда уж лучше просто спать.
Тоска, при всей ее тяжести и труднопереносимости, связана с нашей свободой. Меня не устраивает формула "личная свобода кончается там, где начинается свобода другого человека": мы просто не знаем границ чужой свободы, и эта формулировка - несвобода, именно это и есть несвобода. Человек должен быть абсолютно, беспредельно свободен, если он может быть свободен. Если он может, если он умеет. Если ему дана тоска - стеснение и теснение самого себя, своей свободы - не под гнетом внешних обстоятельств или недугов, немощи, а в силу духа в себе. Тоска - это моральная скованность, сдержанность, направленные человеком на самого себя, а не на других. Тоска - это установление доверия к себе.
Основное свойство тоски - голос и краски совести. Тоска - говорящая совесть, не предупреждающая нас от постыдных поступков или помыслов, а карающая за свершенное. Бояться тоски - бояться своей совести. Люди праведные, наверно, не тоскуют - они не позволяют себе ничего предосудительного. Мы же, грешные, тоскуем о свершенном или помысленном. Лишены тоски и те, кто лишен свободы, кто говорит себе "моя личная свобода кончается там, где начинается свобода другого человека". Такие люди скорее социальны, чем культурны.
Да, тоска горестна, порой непереносимо горестна, и хочется рвать зубами собственную глотку, стучать кулаками по камням своей памяти и выть по-волчьи. Порой же она сосредоточенна: как же так? Как я мог так поступить или такое сказать? И мучаешь себя этими вопрошаниями, заливаясь стыдом и испытывая горечь сожалений.
Я впервые испытал по-настоящему тоску в одном из старших классов.
Училась у нас одна девица, Надежда Богданова, розовощекая, дородная, кровь с молоком (что среди нас, послевоенных, было редкостью), с толстой косой. И училась она - на серебряную медаль тянула. Я и тогда, и теперь, и всегда к таким явным красавицам и умницам был равнодушен. Ровные, то есть, никакие отношения. А тут как-то на вечеринке приглашаю ее на танец, просто для разнообразия телодвижений. Стоим, топчемся - тогда только так и танцевали, если это фри стайл, а не падеграс с падепатенером. Я на своих ногах сосредоточен, чтобы не отдавить чужие. Молчим. Вдруг неожиданное:
- если бы ты знал, как я тебя ненавижу.
- за что?
- за все.
А танцевать - продолжаем.
Наконец, музыка кончилась, я довел ее до ее стула и отошел в сторону.
Вот уже полвека прошло с тех пор. А я все возвращаюсь к тому коротенькому разговору, все тоскую им: чем же я вызвал такое яростное чувство? И всеми грехами того возраста оправдываю ее ненависть к себе. Увидела и разглядела она во мне мерзость и гадость и укорила ими и тем подарила мне чувство тоски, чувство собственной свободы, стесняемой мною и только мною. А это - такая оторопь! И когда наступает тоска от содеянного, я говорю себе: вот именно за это Надя Богданова и ненавидит тебя, как будто эта Надя живет очень близко ко мне и все видит.
Тоска тесно связана с одиночеством, не только с тем, что в четырех стенах, в теснине автомобиля, в лесу, пустыне, на берегу океана. Порой вдруг в толпе и суете наступает острое и жгучее чувство щемящего одиночества, мир приобретает четкий от пустоты горизонт, чуть задрапированный - дымкой, дождем, снегопадом, слезами, мыслями - и разливается море тоски. Даже посреди гудящей толчеи, наперекор и вопреки ей, несмотря на и назло ей. Горизонт, незагроможденный людьми и текущей злобой дня.
И в этом тоскливом одиночестве и одиночной тоске, поверх голов и голосов, потерявших видимость и слышимость, из-за горизонта возникает мелодия слов - и начинаются стихи. Стихи - как волчий или собачий вой. Стихи - от невыносимости и непереносимости тоски. Стихи - как то, во что вливается тоска:

Зачем и как рождаются стихи

Стихи рождаются,
когда душа тревожна,
когда кричать нельзя,
а плакать невозможно.
Стихи рождаются
из этой пустоты,
из боли невозможного уже,
из ярости и гнева наготы,
из-за того, что ты теперь нигде.
Стихи рождаются -
и прозаическая быль
стирается, стихает в суете
и оседает в паутинах, в пыль,
и растворяется.
Стихи рождаются…
И я в обнимку со своей душою,
растраченной, нетленной, но живой,
мы побредем, забытые изгои,
и, может быть, предстанем пред Тобой
в своих стихах.

Нет, я - не человеконенавистник, как может вдруг показаться, но, по большому счету, я равнодушен и бесстрастен к людям и человечеству: они также несовершенны, как и я.
Тоску можно заглушить - двумя-пятью стаканами водки, а можно растянуть, продлить, протянуть, растравить - мелкими и нечастыми глотками мадеры, хереса, хорошего портвейна, коньяка, венозного бастардо, алого кьянти…