| Авторы | Поиск по сайту | Текущий номер |
Люба Рубанова
Клип -роман(продолжение)
ГОРОД ДЛЯ ПОЭТОВ
В Венеции меня обокрали, как когда-то в Тамани известного героя Лермонтова. Взяли последние деньги, на которые я должна была питаться в этом чудо-городе.
И вот я плыву по каналу в центр к лагуне на обычном мортрамвайчике, а не на гондоле, и настроение у меня не очень, хотя архитектура вокруг потрясающая. Вот тебе и не хлебом единым…
Влажный морской воздух немного успокаивает, однако аппетит разыгрался нешуточный. Желудку не объяснишь, что денег нет. Он - машина, причем неутомимая, как атомный реактор.
На Пьяццетта выгребаю последнюю мелочь из карманов, чтобы купить хотя бы мороженое. У стойки в кафе замечаю русскую женщину. Она что-то говорит бармену и при этом размахивает руками, как ветряная мельница.
Ненавязчиво, как бы между прочим, помогаю им объясниться:
- Извините, дама просит у вас стакан.
Услужливый итальянец, оценив мое своевременное вмешательство, кажется, не пожалел цукатов к моему мороженому.
- Ну, спасибо! А то прямо хоть из горла пей, тоже мне, Европа! - шумно переводит дыхание незнакомка, толстушка лет сорока.
Садимся рядом за стол. Она пьет свой швепс, я ем мороженое.
- Итальянский знаете?
- Нет, это я на немецком сказала.
- А-а-а. У нас в поселке, когда я училась, каждый год новый иностранный преподавали - какой учитель приедет, такой язык и учили, даже испанский один год был. Смех прямо. Теперь за границей, как глухонемая, руками объясняюсь. После школы замуж вышла, дети пошли… Сами понимаете, какая тут учеба?
Она откидывается на спинку стула и продолжает:
- Сын вот путевку купил, на юбилей маме подарок сделал. Он у меня хороший мальчик, работящий, не пьет.
И, как бы вспомнив о своем извечном женском предназначении кормить других и ухаживать за всеми в доме, спрашивает:
- Хлебцы будете? И печенье у меня с собой.
Все это она кладет на стол. Мы едим, улыбаемся, смотрим друг на друга. Я слушаю рассказ о ее жизни, о семье и понимаю, что так могут общаться только две случайно встретившиеся женщины.
Но вот и моя очередь рассказывать что-либо. И я показываю Тамаре (так зовут мою новую знакомую) собор Сан-Марко в глубине площади, Дворец дожей и позже - мост Риальто на Большом канале.
- В этом городе родился и жил Казанова - самый знаменитый любовник всех времен. А там, видишь, где розовые скатерти на столах, любил сидеть поэт Бродский…
Женщина задумалась на секунду, потом спросила:
- Это тот, которого когда-то судили, а потом выгнали из страны? Я кино видела.
- Да, тот самый, - киваю в ответ.
- А что, в хороший город выгнали, красивый. Поэту здесь самое место.* * *
Всегда болезненная и капризная, сестра Ольга, хотя и была старше меня на два года, но в детстве ходила, как говорят сейчас, "подо мной". Еще в садике я отбирала у других детей для нее игрушки, во всех уличных потасовках, наскоро смахнув кровь со своего разбитого носа, долго растирала ей какой-нибудь незначительный ушиб на ноге, а зимой учила кататься на коньках и на лыжах.
Образование мы получили тоже по-разному. Экзамены в ее химико-технологический техникум сдавала вся семья, нервно и шумно. Я же поступала на филфак, когда родители были в отъезде, на отдыхе.
Лишь одно испытание, из века в век падающее на мужчин, приняла на себя моя старшая сестра - уехала в Афганистан на долгие три года войны.
Став в одночасье ангелом в аду, она работала там по двадцать часов в сутки, терпела домогательства старших офицеров и с болью смотрела на недокормленных солдат.
Дома остался сын-подросток.
Когда она вернулась, я увидела в ней лишь отдаленное сходство с той, кого когда-то мы провожали. Война не только калечит, она делает людей другими. Наша слабенькая Олечка стала вдруг удивительно сильной духовно, какой-то решительной и непреклонной. На все она теперь имела свое мнение и не признавала компромиссов и половинчатости даже в мелочах. Однако вконец разрушенное здоровье делало ее слабой физически. И вот это противоречие серьезно осложняло ей жизнь, создавало нервозность, подчас переходящую в истерики, другим людям непонятные. Только близкие знали: вся надежда - на время, оно - великий мудрец и лекарь.
Сегодня ночью сестра опять почти не спала, бредила о минных полях и обстрелах. Весь следующий день жаловалась на боль в колене, долго сидела у окна, говорила, кажется, сама с собой.
- Контузия, - шепчемся мы с мамой на кухне.
А позже я узнаю, как один из чиновников военного ведомства легко бросил ей в лицо: "Я вас туда не посылал. И вообще, вы, женщины, известно, чем там занимались в воинских частях".
А ведь такой же, застегнутый на все пуговицы и гладко выбритый человек когда-то вызвал ее как лучшего инженера и долго объяснял необходимость выполнить долг перед дружественной страной. Съездила, выполнила, но теперь с ней были не вежливы и даже не корректны, а холодны и жестоки. Все, кроме тех, кто был рядом под пулями. Об этом удивительном братстве людей, побывавших на войне, знаю не понаслышке.
И размышляя над сегодняшними репортажами из Чечни или Таджикистана, всякий раз задаю себе один и тот же вопрос: почему они выжили там, где должны были умереть, а дома, где должны жить - умирают?
"ШЕКСПИР - ФРАЕР!"Мы идем по главной улице города, нам по двадцать. Денег хватило на бутылку сухого вина. Выпить бы его где-нибудь, посидеть, потискать друг друга. Ах, как хочется этого в двадцать лет!
Навстречу Олег из Политехнического института, нам он и подавно не интересен: год назад женился, о чем с ним разговаривать? Вяло киваем:
- Привет.
- Привет. Куда плывете?
- Да так, гуляем.
- А я жену с тещей в аэропорт отвез…
В квартире Олега звоним моей подруге и накрываем на стол. Традиционный в таких случаях звонок прерывает наши хлопоты.
Олег командует:
- В спальню, быстро!
Дружно бросаемся под широкую, на высоких ножках, кровать. Легли в ряд, ногами к стене, головой к выходу - я, Вовка и моя подруга Люда.
Если чуть приподнять покрывало, хорошо видно и слышно, что происходит в прихожей. Оглядываем свое убежище, беззвучно хихикаем:
- Вот приключение!
Отец Олега:
- Сынок, проводил своих?
- Проводил. А ты что пришел, папа?
- Да вот, хотел попросить тебя, вернее, предложить тебе… Знаешь, такое дело… Я…
- Ну, говори, что такое, быстро.
- А ты спешишь?
- В общем, да.
- А куда?
- Да некогда мне, просто времени нет, говори, что надо.
- Сынок, там на детской площадке Татьяна Михайловна ждет. Понимаешь, у нее артрит, нельзя долго на морозе. Она там одна.
- Отец, ты в своем уме? До каких пор вы будете всем нам нервы мотать?
- А я не мотаю. Это любовь, Олег, настоящая, проверенная годами. Ты молодой, мужем недавно стал, должен понять меня. Я и Татьяна Михайловна ждали двадцать пять лет, пока ты… вы… все дети…
- Папа! Мне разговаривать некогда. Езжай с ней, как в прошлом году, в санаторий, и все!
- Олег! Не груби! Твоя мать никогда не была мной обижена. Я не оставил ее с детьми, дал вам всем образование. Ты самый младший и такой жестокий. Если хочешь знать, с мамой я буду до конца, но Таня…
Пожилой человек снимает шапку и проводит ею по лицу. Потом говорит, чуть не плача:
- Понимаешь, Татьяна Михайловна не вышла из-за меня замуж. Сынок, у нее слабое здоровье, она там сидит на улице одна и мерзнет. Ты забыл, наверное, она ведь обожала тебя, когда ты был ребенком. Помнишь, как называл ее самой доброй тетей на свете?
- Папа, я не могу этого слышать! Она была доброй не для всех членов нашей семьи.
- Ну, зачем ты так о прекрасной женщине?
- Ты еще скажи "о Прекрасной Даме".
- А что? Она вполне это заслужила. Любить всю жизнь одного человека…
- Хм, к тому же женатого.
- Олег, я не верю, что это говорит мой сын. Откуда такая жестокость?
- Папа, а откуда такая любовь?
- Не знаю, сын. Но даже если бы знал, не отказался бы от нее никогда.
Согнутый, ставший как-то сразу ниже ростом, пожилой человек тихо идет к двери. Олег неловко топчется рядом.
- Папа, примерно через час ключ будет под ковриком, а пока сходите с Татьяной Михайловной в музей.
- Сынок, неужели и ты?..
Но Олег берет отца за плечи и мягко подталкивает к выходу. Щелкает замок.
Мы выползаем из укрытия. Никто не знает, что говорить. И только Вовка, спортсмен, годами качающий мускулы в ущерб интеллекту, спрашивает меня:
- Слушай, ты у нас на учительницу литературы учишься?
- Да, а что?
- Кто написал эту, как ее… где негр блондинку душит?
- Шекспир, "Отелло".
- Точно! Фраер он, ваш Шекспир! Вот где трагедия-то! Жизненная!
ШВЕДСКИЙ СТОЛ"Настоящий шведский стол бывает только в Швеции", - говорю, окинув взглядом стойки с бесконечным разнообразием яств. Стоп! Но я же впервые еду в эту страну.
Комфортабельный паром "Stena Line" плавно движется по водам Балтийского моря. Устраиваюсь удобно за столом в ресторане, приступаю к ужину. Спешить некуда, вся ночь впереди, да и вино предусмотрено. Оно быстро снимает усталость и согревает. Хорошо посидеть вот так, в тепле и уюте, после пронизывающего ветра на пирсе в Финляндии. Осматриваюсь, привыкаю к обстановке. А она, уж поверьте мне, замечательная!
Туда-сюда по залу ходят люди с тарелками, все едят с аппетитом. И почему это нас, русских, считают многоедами? Не могу с этим согласиться. Можно сразу тарелку едой наполнить, а можно пять раз подойти и взять по ложке.
На Западе предпочитают именно этот способ, а получается, в сущности, одинаково. Русский человек завтракает, и до четырнадцати ноль-ноль - ни-ни, а у европейцев ланч в двенадцать.
Так что все этот процесс любят, но режим принятия пищи у каждого свой.
Любить и есть каждый должен так, как он хочет, как ему нравится. Это уж я точно знаю! И потом, где вы видели чудака, который бы ел неохотно после долгой ходьбы и массы впечатлений? Я таких не знаю.
Туризм - это ведь сорок процентов отдыха, а остальное - работа. Люблю эту работу и делаю ее всегда с удовольствием.
Мчусь за тридевять земель и не думаю даже, что пора бы пальто сменить или хотя бы раковину в ванной. Но дорога… что она делает с нами! Почему так манит и завораживает? Одному Богу известно, куда зовет и зачем… Разом опрокинет все меркантильные мыслишки и завладеет тобой полностью. Ничего не знаю лучше этого ощущения свободы! И вот ты уже не на диване, не в четырех стенах, а в Мире! Ты - часть его, непредсказуемого и привлекательного в любое время года. Купаешься в нем, резвишься, как кит в океане.
Вот ведь какие мысли приходят в голову, когда сидишь в хорошем ресторане. Знай себе ешь и пей, что душе угодно. Одно слово - шведский стол, чудо, придуманное шведами.
АРБУЗЫВ детстве я была очень волевой девочкой. Не могу сказать, что этого нет во мне и сейчас. Но тогда детская непосредственность в сочетании с моим крутым нравом производили на всех неизгладимое впечатление.
В детском саду меня побаивались не только дети, но и воспитатели. Я раздавала тумаки налево и направо, как боксер, причем всегда неожиданно.
В столовую я заходила первой, а дети, даже мальчики, садились только после того, как я занимала свое любимое место в середине стола.
Однажды в детсад привезли арбузы. Лакомство для Сибири редкое. Почти никто из нас их не видел. И вот я вхожу в столовую, а там на столе - невиданное чудо!
Сначала я обомлела и не могла пошевелиться. Но это длилось всего лишь несколько секунд. Затем взяла первый попавшийся ломоть и стала есть. Сладкая, сочная мякоть мне так понравилась, что я постепенно съела все восемнадцать порций.
Когда вошли дети, в столовой начался рев - плакали все. Они не попробовали ни одной скибки! Меня же пришлось лечить: посадили на горшок и дали слабительного. Ведь арбузы я ела вместе с косточками.* * *
На Кипре никак не могу приступить к отдыху. Переезжаю из отеля в отель, не задерживаясь нигде дольше суток, потому что на заказанное мною место уже кого-то поселили. Звоню на турфирму, нервничаю и опять переезжаю. Наконец, обосновавшись на одном месте, заказываю экскурсии, и снова все идет не так, как намечалось. Переплаченные мною за сервис деньги никто не собирается возвращать.
Слушаю путаные объяснения господина Кириакоса, менеджера микроскопического турагентства, и понимаю, что есть угроза не отдохнуть совсем.
- А ну вас всех!..
Беру полотенце и иду купаться.
Да уж, этот остров знает свое дело: нас, туристов, много, а он, Кипр, один - и такой маленький. Где же еще брать деньги хитроумным грекам? Кушать-то все хотят.
И, улыбнувшись этой своей догадке, плыву в открытое море, в бесконечный манящий простор.* * *
Пришла в больницу - навестить коллегу, Аллу Сергеевну, учителя, хорошо знающего свой предмет.
Когда-то вместе с ней я принимала экзамены по русскому языку. Потому и убеждена, что компьютер никогда не заменит полностью педагога-практика, этот настоящий банк знаний, его живого слова.
А сейчас мы в больничном коридоре, тихие и незаметные, говорим полушепотом, как и положено в таких заведениях. Но речь наша - не о болезнях. Я рассказываю о маме, которая живет очень далеко, она - о дочери, что в соседнем городе. Но, как и мы, они тоже редко видятся: не могут понять друг друга, открыться до конца…
Пора уходить. Мы обнялись тихо и попрощались - до следующей встречи.
Вот тебе и Тургенев - "Отцы и дети", вечный конфликт двух поколений. Может, потому и нет у нас с Аллой Сергеевной разногласий, что мы обе этот роман читали, и не раз?
* * *Передо мной за столом композитор Игорь Левин не переставая курит и пьет кофе. Один из моих рассказов мы пытаемся превратить в сюжет для мюзикла. Маэстро нещадно кромсает текст и учит меня разговаривать с моими героями, как с живыми людьми.
Потом буквально проигрывает чуть ли не весь спектакль и уходит со словами:
- Работы не меньше, чем на полгода. Да, не удивляйтесь…
Сижу одна, взволнованная и разгоряченная не меньше Игоря, а на бумаге появляются наброски будущих сцен - диалогов, монологов, лирических отступлений.
Вот что значит композитор: пришел, поговорил, а мне петь хочется, и крылья вырастают.
МЕЧТА КАЖДОЙ ЖЕНЩИНЫОни целовались на каждой площади, которых в этом большом городе было немало. Она совсем не красавица, да и он не Ален Делон. Вот это любовь! Я смотрела и не верила собственным глазам. Шла за ними и ждала: может, поссорятся. Ну, и что тогда? Мне легче станет? Нет, конечно.
Просто я как женщина хотела для себя того же самого, потому и смотрела, как завороженная, на этот дуэт красивой и чувственной любви. На улице Paseo del Prado* села на край фонтана. Перебирая рукой воду, незаметно брызнула несколько капель себе в лицо (верная примета - влюбишься) и пошла гулять одна по улицам Мадрида.* (исп.) Бульвар Прадо
* * *
Завуч Лилия Васильевна смотрит внимательно и не спешит начать разговор. Она всегда так: вызовет и не закричит с порога, даже не повысит голос, ждет, чтобы сама поняла, зачем на ковер поставлена.
Сегодня мне отвечать за оценки по диктанту.
- Мало четверок и пятерок поставили. Нельзя так строго с детьми, да и чиновники не дремлют, вот отчет пишу.
Без приглашения выдвигаю стул, сажусь:
- Что ж, пожалуйста! Хоть сейчас всем пятерки поставлю! Только они потом вдруг все членами правительства станут или депутатами, не дай, Господи! Как жить будем - на три с минусом!? Фонвизин Денис Иванович, между прочим, в "Недоросле" писал, что, если Митрофаны будут там…
- Во-первых, мне до пенсии два года, во-вторых, будут, не будут - неизвестно, а диктант советую переписать! - прерывает меня завуч. - И учтите, липовые оценки мне не нужны. Идите-ка вы лучше в старшие классы, литературу преподавать. Мы их институту передавать собираемся, вот там и пофантазируете.
Обратно в класс иду, пританцовывая. Кажется, меня почти повысили!
Все-таки завуч - особая профессия. Если в нашей школе триста детей, то я для Лилии Васильевны уж точно триста первый ребенок, как, впрочем, и остальные педагоги.МОЙ ДАЛИ
В театре-музее Сальвадора Дали в Фигересе присела отдохнуть в саду, который устроен на втором этаже замысловатой постройки авангардиста-классика. Пройдя все галереи, увешанные картинами, осмотрев гигантских кукол, личные вещи и украшения одной из самых звездных пар XX века, вздыхаю удовлетворенно:
- Большой оригинал! Умел великий художник снобов расшевелить и поклонников одурачить. Одно слово - гений!
Но что ему мое признание и даже любовь, ведь у него была Галa!
Об этом я не перестаю думать здесь, на скамейке под лимонным деревом и стеклянным колпаком.
Встреча двух людей… Как это все-таки важно не только для влюбленных, но и для мира. Особенно, если есть талант и трудолюбие. Тогда все остается людям, как бесценный дар. Дали был щедрым и много оставил человечеству. Прежде всего - любовь к Гала. Всякий раз, когда узнаю какие-либо подробности из жизни этого удивительного и прекрасного союза, невольно соизмеряю с тем, что пережила когда-то сама: разлуки, встречи, долгожданные поцелуи, случайные измены.
Я уверена, что любовь оставляет след на лице каждого из нас. Это может быть достоинство или покой, страдание или боль разлуки. Все естественно, все просто. Если ты любил, значит, бессмертен даже в страдании! Хочешь - принимай эту истину, становись открытым, чудаковатым и вдохновенным добряком, как Дали и его возлюбленная, хочешь - строй жизнь иначе. Потому что мир бесконечен, многолик, в нем всегда будут перемешаны красота и уродство, восторг и разочарование. Всё! Надо только научиться любить, как Рембрандт - Саскию, Онасис - Марию Каласс, Дали - свою Гала. Где-то теперь их души? Наверное, там, на небе, сияют, как звезды, без которых нельзя представить нашу жизнь. Кто знает, может, и моя любовь когда-нибудь превратится в звезду. И однажды в августовскую ночь упадет на землю, и вырастет на том месте цветок. А маленькая деревенская девочка, бегая по полю, сорвет его, и все повторится сначала.
Вот что ты сделал со мной, великий Дали - ты вселил в мою душу надежду на то, что я прожила свою жизнь не напрасно, если любила по-настоящему.
Ведь никто до сих пор не знает, что важнее: любовь великих или великая любовь?
Не знаю, не знаю, мой Дали, я только думаю об этом…
* * *Однажды я пришла домой и тут же сообщила новость:
- Мне сегодня руку поцеловали!
И показала - какую, будто на ней должен был остаться след.
Мама отложила книгу и сказала с расстановкой:
- Взрослая ты у меня стала. Без пяти минут барышня!
- Какая барышня? - рассмеялась я в ответ. - Мне же только девятнадцать!
И тогда мама рассказала такую историю.
- В деревне, где ты родилась, где прошли первые пять лет твоего детства, жил Петька Чанцов. Когда-то высокий и красивый, он был тяжело ранен во время Великой Отечественной войны и стал инвалидом: несколько шрамов на лице и культя на деревяшке вместо правой ноги изуродовали его и сделали беспомощным. Он часто напивался, устраивал скандалы и кричал:
- Не подходи! Я в разведке служил, приемы знаю!
И вытаскивал для устрашения кол из первого попавшегося забора. Его боялись. Матери пугали детей:
- Отдам тебя Петьке-инвалиду, вот узнаешь тогда!
Тебя приструнить этим было невозможно, да я вас никогда так и не воспитывала. Однажды летним днем мы шагали не спеша в магазин, а там у входа - этот "страшный" человек, инвалид и дебошир. Уже выпил, кричит и пытается кого-то схватить за воротник. Однако заметив нас, притих и уступил дорогу:
- Здрасьте, Зоя Васильевна.
- Здравствуй, Петя.
Я ведь была горожанкой и, приехав в деревню работать по распределению, всегда и всех называла по именам, уважительно, и мне за это был почет немалый.
В магазине, пока я разговаривала с продавцом, ты незаметно вышла на улицу. Стояла на крыльце и наблюдала за тем, кого боялись все дети в деревне.
Не знаю, почему, но страха тогда в тебе не появилось - родилась, наверное, жалость к несчастному и одинокому человеку. Ты вдруг поняла, что ему, Петьке, очень плохо. И детским своим умом решила - мешает культя. Подошла сзади и дернула за нее изо всей силы.
- Ты что кричишь, дядя?
Петька запнулся на полуслове, оглянулся и буквально остолбенел. Все мужики, стоявшие рядом, тоже не знали, что делать, так как ждали пронзительного детского крика или слез. Но вместо тебя заплакал Петька-инвалид. Он наклонился, взял в свои сильные руки твои ладошки и, перебирая пальцы, целуя их сухими, потрескавшимися губами, заговорил:
- Какая же ты светленькая, вылитый отец, Михал Никитыч. Они, Гаврины - все русые. А характером в мать пошла. Ну, расти, расти большая да умненькая.
Слезы этого человека я помню до сих пор. Говорят, он потом женился, и дети у него были хорошие.
* * *Во всех странах мира, где мне приходилось бывать, всегда помогало стремление знать языки. На английском могу, конечно, объясниться, но я еще и по-немецки скажу немало. Учила его когда-то в школе, в институте. И уроки брала у настоящего переводчика. Она-то и поставила мне разговорную речь, которая выручает меня повсюду. Что касается слов, фраз и выражений первой необходимости, учу их всегда, в какую бы страну ни ехала.
Язык сближает - это бесспорно.
В Сан-Бенедетто на Адриатическом побережье Италии отдыхаю в самый жаркий месяц - июль. Испробовав все возможные в таких местах развлечения, постепенно начинаю скучать и поправляться. Это уж совсем некстати. Да еще макароны в меню каждый день.
И вдруг - удача! Завтра в городе базарный день - открытая торговля на улице, когда приезжают магазины, мастерские, склады. Одним словом, будет что выбирать!
Утром еду в центр, внутри - зуд и дрожь, какая бывает только у женщины, предвкушающей покупку.
Базар оказался действительно великолепным! С улиц убран транспорт, все чисто вымели, кругом стоят палатки, легкие витрины, раскладные столики. Пожалуйста, все есть для гостей и местных жителей. Я быстро растворяюсь в толпе, хожу долго и придирчиво рассматриваю вещи. Мне нужна сумка - обыкновенная сумка, чтобы для работы подошла, в кино не мешала и в поездке оказалась удобной и вместительной. Одним словом, чтобы величиной была больше книги, но меньше папки.
Любой мужчина от всех этих условий за голову бы схватился, а я - ничего, ищу со знанием дела именно то, что решила купить. Ведь я на воскресном базаре, да еще в Италии. А вот и искомый предмет. Я увидела ее издалека - цвета топленого молока, с золотыми пряжками и шелковой строчкой. Не сумка, а фантик! Подойдя ближе, поняла: да, это именно то, что мне нужно. Помяла кожу, сунула руку внутрь, оценила кнопки-магниты, проверила замки, потайной карманчик - все на месте, элегантно и просто.
- Сколько стоит? - спросила по-итальянски.
Ответ озадачил. Да уж, приличные вещи и в Италии стоят денег. Иду искать другую, но нет-нет да и возвращаюсь к этой. Посмотрю издалека и опять уйду ненадолго. Снова возвращаюсь:
- Сколько стоит? - глупо повторяю вопрос.
Продавец называет все ту же цифру.
- Та-а-ак, - думаю, - надо торговаться. Да и вещь фирмы Lu Conte® хочется заиметь.
Запас итальянских слов исчерпан. Может, немецкий подойдет? Пожилая итальянка широко улыбается и готова начать торг.
Тут-то и происходит невероятное: мы говорим долго, громко, даже спорим, чуть ли не кричим, будто знаем друг друга сто лет. Хлопаем себя по бедрам, закрываем глаза, поднимаем и опускаем руки, топаем - и все это с невероятными возгласами на чужом нам языке.
- Teuer?
- Nicht, nicht teuer!*
- Das ist sehr gute Tasche, aber teuer!
- Ja, die Tasche ist gut, aber nicht teuer!
Она говорит о налогах и большой семье, я - о том, что в России преподавателям платят мало и в конце путешествия у меня осталось совсем немного денег. Хозяйка товара тут же предлагает другую, но я хочу эту, только эту! И опять крик, шум и топанье ногами.
- Хорошая сумка!
- Да, хорошая! Долго носить будете!
Наконец, лотошница сама надевает ее мне на плечо, чтобы я убедилась, как она мне идет. Или это был хитрый ход, не знаю, но именно в это время замечаю двух молодых женщин, по всему видно - немок, которые с интересом наблюдают наш диалог и смеются. Разговор русской и итальянки на немецком языке для них - как юмористическая сценка на ярмарке, уличный театр.
Купив сумку с небольшой скидкой, прохожу мимо.
- Deutsch?**
- Ja, ja, - кивают в ответ, вытирая от смеха слезы.
Мы раскланиваемся и расходимся.
Если честно, у меня действительно нет претензий ни к немкам, ни к итальянке, только за русский язык обидно - ну, чем он хуже немецкого?* (нем.) - Дорого!
- Нет, не дорого!
- Очень хорошая сумка, но дорого!
- Да, сумка хорошая, но не дорогая!** (нем. иск.) - Немки?
- Да, да!