Portfolio

Галина Рэмптон

Слава героям!

Это был он.

Сомнений никаких. Честные глаза, открытая комсомольская улыбка. Усики. Ну, и форма милицейская, а как же? Как его бишь... Назвался Васей. Ну вот, был Вася, а оказался Вячеслав. Слава, значит. Был Слава, да весь вышел.

Нет, а быстро как? Недели же не прошло.

Кто он там был по званию? Катя сроду сержанта от генерала не умела отличить. Правда, у генералов, вроде, лампасы. Но Вася явно не был генералом.

Она прислонилась к стенке киоска, где купила газету, и долго, пристально разглядывала снимок в чёрной траурной рамке на первой полосе. "Погиб при исполнении...". "Один против двоих вооружённых преступников". Погоня, пиф-паф. И - нету нашего молодца. Взвейтесь соколы орлами. Вечная слава героям. Слава Славе.

- Такие дела, - вздохнула она.

У неё на животе, куда Вася, то есть, Слава, бил её неделю назад ногами, был здоровенный чёрно-фиолетовый синячище. С малиновой каёмкой, которая начинала нежно зеленеть. И тянущая боль в нижних этажах не проходила, как перед месячными. Зато на руках мелкие синяки от Васиных пальцев совсем посветлели. И вообще уже жить можно было. Не то, что на следующий день после той ночи.

Тогда ей казалось, что она обязательно либо уже забеременела, либо подцепила от него что-нибудь венерическое. Либо - весь набор. Но теперь, когда Слава отошёл в мир иной, все опасения почему-то улетучились. Она чётко знала, что теперь уж с ней ничего больше не случится.

И надо ей было в тот вечер, неделю назад, увязаться за Анюткой в "Мутный глаз". На самом деле пивбар, конечно, назывался "Галактикой"... Она терпеть не могла пива. Тем более, - ерша, которым всё мероприятие и завершилось. Да ещё какие-то козлы прицепились. Правда, с Анюткой не пропадёшь. Она одним взглядом умела отшить. Катя, сколько ни тренировалась перед зеркалом, но так и не научилась.

Опять же, если бы не похороны майора Ковалёва... Ничего этого не было бы. Ни Васи, то есть, Славы. Ни синяка на животе. Ни этого портрета в траурной рамке. Впрочем, насчёт портрета она не была уверена.

Майора Ковалёва она живым никогда не встречала. Тот факт, что он подорвался на мине, и то, что от него осталось, доставили в цинковом гробу из Афгана, - ещё не повод, чтобы тащиться в "Мутный глаз" и надираться там до потери пульса.

Но майор был отцом Ковалёвой, а её, хотя и не близкую подругу, а всего лишь сослуживицу по Дому печати, Кате было жалко.

Ковалёва любила отца какой-то сумасшедшей любовью. У других корректорш все речи были преимущественно о детях и о мужьях, а у Ковалёвой с языка не сходил - папа. Как они вместе на природу ездят, да какие салаты он любит, да что он ей на день рожденья подарил.

Отец с дочерью были помешаны на всякой живности. Подбирали на улице одров, лапки-ушки им перевязывали, выпаивали, выхаживали. Кошек, собак... Кошек - особенно. Катя и сама неплохо относилась к кошкам, но ей бы и в голову не пришло нести в дом блохастую и лишайную скотинку.

Когда Анютка позвонила Кате и сообщила, что у Ковалёвой погиб отец, она почему-то в первую очередь о кошках и подумала. А когда они с Анюткой вошли в похоронный двор, то увидели такую картину: на первом этаже, в раскрытом окне своей квартиры стояла Ковалёва с белым лицом и одетая во всё чёрное. Она громко выла на одной ноте - без слов.

А во дворе - на асфальте и возле чахлого палисадника с садовыми ромашками и ноготками - сидели столбиками десятки кошек. Катя никогда не видела столько кошек сразу: всех мастей. Тигровые, дымчатые, рыжие, чёрные. Даже была одна кошка-альбинос.

Кошки тоже истошно выли - как они воют по ночам по весне, во время брачных игр. Но на дворе стоял август и жарко светило полуденное солнце. Старушки-соседки испуганно крестились и сплёвывали через плечо.

А потом были похороны, и на кладбище Ковалёву удерживали двое здоровых мужиков: она всё порывалась прыгнуть в свежевырытую могильную яму.

А вечером Анютка потащила-таки Катю в "Мутный глаз", и они там напились. Катя даже и не помнила, как они потом распрощались с Анюткой, как она сама очутилась в скверике перед своим домом. Домой ей идти в таком состоянии вовсе не хотелось. Она уже начинала медленно трезветь, но являться перед родителями в таком виде было никак нельзя. Им всё равно не объяснишь: ни про похороны, ни про кошек, ни про то, что она уже взрослая, что сама зарабатывает и право имеет раз в жизни напиться.

Только вот платье это - синее в горошек, с белым воротничком... Специально на похороны надела - не в джинсах же пойдёшь. Её вечно за малолетку принимали в этом платье. В пивбар вот не хотели пускать. Анютка вышибале даже деньги сунула. То ли рубль, то ли трёшку.

Надо подождать, пока родители улягутся, - тогда можно будет в темноте незаметно проскочить в свою комнату. Хорошо ещё, у Кати хватило ума предупредить домашних, что поздно вернётся.

Но в окнах пока горел свет.

Катя прошлась по тёмному скверику, села на скамейку, закурила.

А потом к ней пристроился Вася - бравый милиционер с честными глазами и комсомольской улыбкой. С усиками. Анютка бы непременно сказала: с усикими.

Добрый такой, хороший.

Она ему рассказала про похороны, а он ей - про своего друга, который погиб при исполнении служебного задания. Работа у нас такая, - сказал Вася, - каждый день бок о бок со смертью ходишь.

Посидели, погоревали вместе. Потом он ей чаю предложил. Здесь в скверике, недалеко, - сказал, - у них пост в вагончике. Катя обрадовалась: чай - это как раз самое то!

В вагончике действительно был электрический чайник. А ещё - большой стол... На него-то Вася её и завалил. Уже без слов. Сразу же, как они в этот вагончик вошли. Вернее он ей в ухо шепнул: "Только пикни, блядь. Убью".

Тихо шепнул, ласково.

Но она пикнула. И во время, и потом. Орала, кусалась, царапалась. Кое-как ей удалось с этого стола сползти. Только дверь Вася успел-таки закрыть на ключ.

И вообще он оказался намного сильнее Кати. И бить ногами у него хорошо получалось.

Но убить - не убил.

Вытолкнул её потом из вагончика живёхонькой. Правда, воротничок у платья оторвался. И синяки, конечно.

Ну, и всё остальное.

А когда она вернулась домой, родители уже спали.

* * *

Катя сощурилась, и фотография в траурной рамке превратилась в серый параллелограмм. А может, параллелепипед? Или четырёхугольник? По геометрии у неё в школе был заслуженный трояк, так что и гадать не стоило.

Осмотрев траурный портрет во всех ракурсах, она свернула газету в трубочку и сунула её в урну.

Она никогда раньше не думала, что возмездие может наступить уже на этом свете. Собственно, ей и в голову такое слово не приходило: возмездие.

Просто, наверно, так получилось.

Норфолк, 2004 г.

Обсудить этот текст можно здесь