Portfolio

Александр Левинтов

Страна любви

(Окончание. Начало - в 81 номере)

Судак

В те же примерно годы зачастил я и в Судак. Там непременно хотели открыть Судакский колледж, а я непременно хотел открыть университет. Не знаю, чем я так им сильно глянулся, но принимали меня знатно: тогда собственность переходила из рук в руки, не успевая разрушить инфраструктуру и сложившийся сервис, а равно только прораставшие
новые формы обслуживания: медсестра, выполнявшая функции у гидропушки в сауне, потихоньку продавала мне особый зимний сорт винограда, чрезвычайно вкусный и полезный. Кто-то еще снабжал не просто коллекционным новосветским шампанским, а суперколлекционным, какое ни в какую продажу никогда не поступало.
Дискуссии об образовании дискуссиями, а утром так томно зайти в совершенно тихое, будто молочное море, лежать на топчане, закутавшись в теплое пушистое одеяло и смотреть на горы в охристо-фиолетовой дымке, будто
нарисованные Максом Волошиным. Особенно меня потрясал Меганом, исполинский монолит цвета вина "Кокур Сурож", жертвенник огромным богам, никуда не вымершим, а так и стоящим по утрам туманами вдоль гряды вступивших в воду
скал.

Красный камень

В Крыму есть два места, называемые так.
Одно - совхоз и знаменитые виноградники высоко над Гурзуфом и под "Беседкой ветров", некогда знаменитого ресторана, что на самой вершине Яйлы. Беседка эта еле-еле видна из Гурзуфа. Здесь, на самом высоком в Крыму
винограднике, выращивается мускат, дающий жизнь лучшему в мире вину "Мускат белый Красного камня", имеющему два золотых ромба, присваиваемых лучшему вину мира раз в год. Ни одно в мире не имеет двух ромбов.
А другой Красный Камень находится над Ялтой. После первого же посещения этого места я влюбился в него.
Укромная лесная дорога перестает петлять здесь и уже спокойно бежит по пологому склону Яйлы, самой большой крымской куэсты. Немного лунный пейзаж и почти космический холод, полное безлюдье, одинокая "Беседка ветров", белая и хрупкая, как березка, рядом - карстовая пещера, забитая льдом - естественный ледник для шампанского.
Легенды говорят, что эта пещера ведет прямо в Гурзуф, к скале, на которой стоял прежде храм Артемиды, где была жрицей несчастная Ифигения, жертва неумолимого Агамемнона. Позже на этой скале была построена мечеть - мусульманская святыня Крыма.
На кромке Яйлы, обращенной к Ялте, стоял большой дом из толстенных бревен. Проникшийся ко мне лесничий позволял мне здесь ночевать, и каждая ночевка - хорал огней: внизу море огоньков Ялты, сверху - еще больший ковер из звезд. Они сливаются на горизонте и, очарованный, ты уже не знаешь, где земля, а где небо. Все едино.
Мы все планировали с лесничим проехать от Красного Камня до Козьмо-Дамиановского монастыря, да так и не удалось - он застрелился.

Козьмо-Дамиановский монастырь

Попасть в него можно, если свернуть с троллейбусной трассы между Алуштой и Симферополем на хлипкую и раздолбанную шоссейку и проехать по ней около двадцати километров.
Открыли монастырь и целебный источник два римских христианских целителя Козьма и Дамиан во 2-ом веке. Место это было почитаемо всеми конфессиями и потому неприкосновенно. Для всех, кроме большевиков. Эти охальники разогнали и перестреляли монахов, монастырь разорили и порушили.
Любые источники, особенно святые и целебные, перестают бить, если ими перестают пользоваться. Зачах и затих на долгие годы Козьмо-Дамиановский источник. И мало, кто знал к нему дорогу. Только в начале 90-х вновь появились
здесь монахи. И родник вновь забил и ожил. Мощная, толстая струя бьет из земли - и не верится, что всего несколько лет тому назад здесь ничего не было.
Расположен монастырь в глухом и суровом лесу. Здесь - вполне таежный пейзаж и климат. Зимой наметает огромные сугробы.
Местный монах с умилением рассказывал нам о чудесах, творящися в монастыре и вокруг него, о тенях и стонах загубленных и зарубленных большевиками монахов.

Артек

Демократизация и гласность вывернули нутро Артека, оказавшееся, как и всякие другие внутренности, неприглядным.
Дети здесь ни при чём, хотя блатных детишек здесь оказалось как-то до неприличия много. Но открылось и многое другое.
На центральной площади Артека стоял бронзовый Ильич. Стоял он на оползне, и каждый год норовил ткнуть рукой не в будущее, а в землю. Пионеры каждый год героически боролись с падающим вождем, каждый год велись спасательные работы. Потом выяснилось - архитекторы специально его так поставили, чтобы не оказаться без работы. Туфта эта уж
очень символична.
Самое же гнусное - небольшой и незаметный, но очень славный пансионат ЦК ВЛКСМ у самого Аю-Дага, у кромки воды. И банька с бассейном там такая славненькая, и номера просторные и ухоженные. Только почему-то - парные: меж
каждой парой номеров внутренняя дверь. Это, оказывается, когда комсомольский вожак приезжает сюда на отдых со своим боевым заместителем женского пола, то чтоб никто не мог им шить аморалку. Всесоюзные павки корчагины были также падки до пионерской клубнички из числа юных дарований и самодеятельности. Ночные оргии с малолетками были обычной практикой стареющих жеребцов.
Впрочем, поменялось ли что в местных нравах? Ведь, говорят, гений места может быть и злым гением?

Ялта

Несколько лет кряду существовал в Ялте Крымский гуманитарный колледж: небольшое частное учебное заведение, где учили всяким необычным вещам и предметам. Меня часто приглашали сюда вести различные курсы. Специально для этого колледжа я создал 14 компактных учебных курсов: от "географии для негеографов" до "методологии виноделия и
практики винопития". Помимо лекций, мы ездили на экскурсии, шатались по городу и вели самый рассеянный образ жизни. В одной из групп была студентка, в которую я, уже совсем старый, почти пятидесятилетний старик, был трепетно влюблен. Нет, мы, хотя и любили друг друга, никогда ничего себе не позволяли и даже не целовались - мне
страшно было подумать целовать это грациозное создание. Мы в свободное от занятий время шатались по набережной, пили легкие сухие вина, я вслух сочинял стихи и тут же дарил их своей пассии. На прощанье она подарила мне рубль, на
котором ею было написано: "Дорогому Александру Евгеньевичу от любящей его студентки".
И все-таки это было безумство! Сладостное, восхитительное, обнаженно прекрасное. Так, на излете жизни вдруг закружиться и запутаться в сетях безоблачного счастья!
Конечно, никто не верил, что между нами ничего не было, да мы никого и не разубеждали - пусть говорят!
Основным курсом, ради которого меня и приглашали и даже, кажется, что-то платили, был "Программа регионального развития Крыма". С удивлением и радостью я видел, как внедряются идеи и проекты из нашей программы в этих
молодых людях. Именно в Ялте я понял, что лучшим, если не единственным способом внедрения региональных разработок является образование молодежи этого региона. Они, молодые, полные сил и фантазии, впитывают в себя все эти придумки, чтобы потом реализовывать - уже как свои. Я потом много раз наблюдал, как мощно реализуются проекты нашей лаборатории в Крыму и дельте Дуная, на Алтае и на Карельском перешейке, на Ладоге, в Западной Беларуси и в Норильске.

Крымские ре-миры

Все, что появилось в последние годы в Крыму, так или иначе выросло из нашей программы, никем не принятой и не признанной - даже наш заказчик, долгое время корчивший из себя крымского патриота, сбежал в Москву. Но - видимыми, а чаще невидимыми путями и струями - эти идеи проникали к людям, реализовывались и врастали в здешнюю жизнь.
Одной такой идеей была идея рекреации.
Творчество имеет две ипостаси: творчество как преступление существующих культурных норм (консервативная позиция Платона) и как занятие, само себя утешающее и вознаграждающее (позиция Аристотеля).
Платоническое творчество требует одиночества, отчаянного и яростного, не на грани, а за гранью дозволенного. Дерзкое и дерзновенное, оно, подобно скрипке Паганини, меж Богом и дьяволом, а не меж людьми. Яркий пример такого
творчества - сумасшедший поэт и философ Ницше с его "Бог умер!"
Аристотельянское творчество публично, открыто, требует общественного признания и обсуждения. Так творил, например, Рафаэль.
Рекреация - возрождение творческих сил и способностей и потому также имеет две формы существования:
вырвавшись из мансарды одиночества, творец жаждет погрузиться в вихрь удовольствий, насладений, приключений и авантюр. Так, Бальзак, выйдя из застенка очередной главы "Человеческой комедии", шатался по тогдашним Пляс Пигалям, ресторанам и притонам Парижа. В противоположность этой рекреации, другая форма - интимное общение и уединение. Гейне и Есенин - примеры таких творцов, рекреировавших, по возможности, в очень тесном кругу или наедине.
Крым - идеальное место для рекреации, а вовсе не лечения и оздоровления. Здесь жизнь прожигается и зарождается.
Формами ноктюрн-рекреации в Крыму должны стать маленькие кафе и кабачки, ночные прогулки и купания при луне, фуникулер Гурзуф-Красный Камень-Беседка Ветров ("вертикаль вдохновения"), восхождения, пещеры Внутреннего
Крыма, посещения монастырей и пребывание в кельях, скитах.
Формами карнавал-рекреации должны быть игры, шествия, парады, гулянья, променады, пьянки с попойками, дансинги, шумные и злачные рестораны и кабаки, оргии и беснования.
Ре-миры, однако - не только рекреация.
Сюда относятся ремиссия (духовное возрождение), реанимация (душевное восстановление), реставрация
(восстановление физических сил), ресторация (освежение) и многое другое. И всем ре-мирам есть место в Крыму, потому что сам он - ре-мир нашей рутинной обыденности, дежурств на работе и дома, днем и ночью.
Я прощаюсь с Крымом, очаровательной стороной своей жизни, где всегда был влюблен и счастлив. Увижу ль тебя когда-нибудь еще, мой далекий и нежный друг Крым?

Стихи о Крыме

КРЫМ

Мне снился Крым, зачуханный и жалкий,
стояло лето: пыль, толпа и жарко,
неузнаваемых подробностей мечта,
забытые, избитые места.

Мне снился Крым. Я там гулял бесцельно,
купался в чем-то, кажется, в воде,
я бредил Ялтой, а сознание отдельно
шептало:"Сон" - и висло на нигде.

Мне снился Крым. Вино и кипарисы,
настой мускатный, впившийся в загар,
шашлык на палочке, Мисхор, закат, базар,
мне снились тонущие белые и крысы.

Мне снился Крым. Татарин возле сакли,
по Фиолентской зоне бродит сталкер,
вдоль набережной - бляди и давалки
и все - с собачками из менструальной пакли.

Мне снился Крым. И я не мог проснуться:
луна так низко, что легко споткнуться
и в проводах воспоминания замкнуться,
и в бреднях крымских навсегда свихнуться.

Мне снился Крым, каких и не бывает:
в радиактивном, с прозеленью мае,
не островом - Архипелагом тубсанаториев и пионергулагов -
мне снился бесконечный детский Крым...

13 августа 1991 г.

Пустой апрельский Крым.
Вздыхают горы. Тишину
глотает берег. Сумрак.
И не блазнит любовь
общенье неба с морем.
Небытие цветущих миндалей,
весенняя глухая пневмония.
Чахотка опыления. Маяк
бубнит о безопасности кручин.
Одиноких фар на склоне
блуждание. За виражом
мираж уснувших берегов,
привидевшийся мир. Луна
сомнамбул манит.
И не болит душа -
отмаялась в непроходящем
полнолунии. Тектоны
прошедших, предстоящих катастроф
- под спудом памяти.
Пылающий румянец
садов и щек не виден в темноте.
Холодные медузы ворочают волну.
Прибой всхрапнул, и простонала
балка: ей снится лес...
от сосен тепла не хватит мне,
и на щеке слеза
как подаяние несчастному калеке.
Наверно, я умру
в пустом ночном Крыму.

12 апреля 1992, Крым

Я проснусь, когда утренний дождь
мягко встанет среди тополей
и с далеких туманных полей
тишина возвратится домой.
Всю прожитую, грязную ложь
я усталой рукой разведу,
буду капли дождя на лету
заплетать в молодые стихи
и дарить им июньский покой.
На седые от утра кусты
ляжет тень неземной пустоты.
И войдут сквозь рассветную дрожь
капли слов, звуки снов,
ароматы лугов -
привидения прошлых стихий.

Июнь 1992 года, Крым

Дождь прошел. На кипарисах сохнет время.
Мерно дышит пелена прибоя.
Девушки застыли в томной лени
в развороте лаковом "Плейбоя".
Я опять лежу в чужом тысячелетьи,
Пью вино. Зеленые маслины,
Лавра аромат и междометья,
между ними - скалы да руины.
Бывший эфиоп стихи слагает,
весь балкон - в хламидах и монадах.
В стельку по истории мотаюсь...
Трудно, Постум, сибариту быть номадом.

Июнь 1992, Гурзуф

Дождь. На хрустящих простынях
с тобой так ничего не хочется
иного. Поют биттлы. Стихи
прядутся в нить
свободным золотом.
Все пахнет смыслами,
неявными словами.
Сквозь искаженную реальность проступают
неочевидные и чистые миры,
сомненья бытия. Все потекло.
История уносит от скучной суеты.
Прощай.

Июнь 1992, Симферополь

По дороге в рай

И вьется дорога, и бьется дорога,
По склонам, ущельям и памяти Крыма,
И слезы забытого счастья навеки
мне застят глаза, а на горизонте...
А на горизонте, за тем поворотом?
Опять? Неужели? Но вьется дорога
и бьется тревога: осталось немного -
И там, между дымок,
сквозь мифы и слезы
Я снова увижу: отвесные скалы,
Лазурное небо, янтарные сосны,
Столбы кипарисов, мечты и надежды,
Твое ароматное, знойное тело,
Мои неумелые робкие мысли,
И нежные строки, и тонкие губы,
И светлые волны, и капли муската,
И брызги, и солнце, светлейшее солнце
Безоблачной неги, вишневые взгляды,
Тяжелые звезды в распахнутом небе
И тот пароходик из школьной тетрадки
И стайка дельфинов... я мчу по дороге,
Ведущей куда-то,
Стою на пороге
Счастливого ада любви незабвенной,
Прошедшей, но вечной,
Как вечны и зримы
Во снах и скитаньях твои переулки,
Прекрасная Ялта.

Июнь 2002

У ПАРАПЕТА

На набережной Ялты -
Апрельский гвалд
И скрипы ржавого железа,
И писк бегучего такелажа,
И чаек бодряцкие крики,
Бег первых в этой жизни облаков,
Два стакана, сухой "совиньон",
Твои глаза-маслины, над горами
Мерещатся античные богини
И нашей жизни вечная пора.
В каботаже пришла баржа с бетоном,
Копченая ставридка на столе,
И каперсы… до шелковой звезды
Мы будем пить изящное вино
И медленно ронять
Слова любви друг другу

2002

Страна любви

Вот паспорт, поистрепанный судьбой,
Невыездной, с утерянной пропиской,
Как лохмотья. А за подкладкой -
Желтенький и будто проржавевший
Совковый рубль. А на нем
Слова признания "от любящей студентки".
Я тихо наливаю брют и тихо вспоминаю эти дни...

Шальной апрельский ветер из Босфора
Соленый крик обезумевших чаек,
Стремительней последнего героя,
Полет ненужных людям облаков.
Нам лом и скрежет грузового будня -
Причина неприсутствия в строю.
Наш горизонт натянут в вертикаль,
поскольку мы лежим в беспамятстве любви,
и нам весь мир отныне - на дыбах
и в свежести соломы совиньона,
ты мне молчишь свои мальчишеские годы
или лопочешь бред о старом негодяе,
который так по-юношески нежен.
Немного фиг и каперсы с Фороса,
И лепестки тяжелой крымской розы.
На набережной редкая толпа
Для нас с тобой теперь не существует,
Мы чувствуем бессмертия реальность,
Между нами так ничего - и эта нагота
Честнейшая порука: мы не умрем, я для тебя,
Ты - для смешного друга, спешащего опять
Еще, еще, еще хотя бы раз!
И незаметно утро переходит
в сумрак, затем в сплошную сладостную
ночь. Мы нагишом плывем к звезде,
зависшей над водою, дорожку лунную
руками раздвигая, и вновь туда,
где розы лепестки измяты нашими телами.
И я, седой Орест и Трою победивший
Агамемнон, я, брат и твой отец,
Готов стать жертвою прекрасной
Ифигении Тавриды.
И между гимнами - короткие, немые
Счастливые, как привиденья, - сны
Из наших будущих, которые не будут,
которые развеют самолеты
моих отлетов, оставаний здесь твоих.

Где ты сейчас? Какие мужики
Через тебя прошли и сгинули навеки?
Какие социальные низины тебя таят?
О, девочка моя!
Нежнейшее созданье!
Страна любви - великая страна!
Ей наплевать на наши похожденья
По мукам серых и преступных будней,
Ей безразлично наше постоянство
И крики вышедших из строя "Я служу!"
В ней нет собак с предательством
И преданностью глаз.
Прошли года, шальные и лихие:
я имя, так шептавшееся там, сейчас, хоть расстреляй,
твое, прекрасная, не помню.
Его таскают разные иные.
Мы никогда! - Ты слышишь? - никогда,
Мы никогда не пресечем границы
Страны любви и даже в тихой смерти
Навек останемся, наедине, с тобою.

С тобой,

любивший, любящий и будущий любить

июль 2002

Обсудить этот текст можно здесь