Portfolio

Яков Кротов

Короче!

Яков Кротов - эссеист и историк, создатель крупнейшей
библиотеки церковно-исторической литературы (www.krotov.info)
С ноября 2002 года - священник.
Эссе печатается с разрешения автора. (Ред)

Бесконечно много точек зрения, с которых можно рассматривать государство. Можно делить государства прямо по Аристотелю: на монархии и демократии. Но человеку, борющемуся за свои и чужие права, естественнее делить государства на правовые и неправовые. Кто пожил при нацистах или большевиках, всю жизнь будет делить правительства на тоталитарные и нетоталитарные. Впрочем, и большевистский принцип деления стран по экономическому признаку (капиталистические/социалистические) бессмертен, в отличие от большевизма. Весьма практичными и в наши дни остаются принципы, по которым делили государственные системы древние греки: деспотические и недеспотические.

Все эти классификации построены на разных основаниях и потому не исключают друг друга, как не исключают друг друга картавость и сладкоголосость. Одно и то же государство может быть монархическим, светским, не тоталитарным, деспотическим, а при этом еще и правовым, и социалистическим. А можно вообразить государство одновременно демократическое, тоталитарное, деспотическое, неправовое и рабовладельческое. Лукав будет политолог, который сведет все эти классификации к одной.

Странным образом, однако, никто не пытался классифицировать государственные системы по их языку. Между тем, когда вы знакомитесь с человеком, вы прежде всего обращаете внимание на его язык и тем самым легко вычисляете национальность, воспитание, образование собеседника, его мировоззрение, политические убеждения и стиль жизни.

Каждая система управления имеет свой язык. Любопытно было бы делить государства, как делят литературу: на романы и рассказы, на прозу и поэзию, на комедию и драму. Это легко, но не приближает к сущности политического явления. Если уж воспринимать политику как языковое явление, как текст, то к этому тексту следует прилагать политические критерии: воинственен он, агрессивен или миролюбив? склонен стричь всех под одну гребенку или к охране своеобразия своих членов?

В этом смысле политический спектр может быть сведен к двум качественно разнородным литературным жанрам: манифест и афоризм. Государства-манифесты являют себя, провозглашают себя как единственную реальность в мире, торжествующую над призраками. Манифест - жанр империалистический, стремящийся вобрать в себя все слова и фразы, существующие в мире, выстроить их в бесконечный и единообразный ряд. Политика манифеста представляет мир как одну фразу, в которой одно подлежащее и сказуемое и бесконечно много подчиненных членов предложения. Деспотии, тоталитаризмы, абсолютные монархии, фашизм и большевизм - всё это государства-манифесты, и манифесты были тем жанром, в котором правительства этих государств более всего преуспевали.
Иное дело - афоризм. В переводе с греческого "афоризм" означает "межевание". Межевание в сельской жизни есть такой же триумф правопорядка и мира, как установление границ в жизни государств. В интеллектуальной жизни искусство афоризма есть искусство соединить два абсолютно различных термина, проведя между ними межу и тем не менее обнаружив нечто общее между ними, нечто, делающее их соседями, способными к миролюбивому со-бытию.

Афоризм создает предложение, в котором один глагол-связка приходится на два равноправных существительных. Поэтому каждый афоризм может быть свободно вывернут. "Монархия есть увековеченное пиратство" - прелестно. Но и "пиратство есть монархия на час" вполне неплохо звучит. Причем прелесть афоризма в том, что именно сопоставление разнородного выявляет своеобразие каждого рода не как-нибудь, а - неожиданно красиво. Эта красота - красота гармонии Божьего мира. Бердяев - мыслитель, у которого афоризмы рассыпаны по тексту, как у плотника в мастерской опилки, - недаром сказал, что "афоризм есть микрокосм".

Демократия - понятие абсолютно неопределенное, демократический стиль - понятие абсолютно четкое. Стиль демократии - афоризм. Можно прикрыть свои убеждения любыми словами, можно прикрыть сущность государственной системы любыми законами, но нельзя научиться говорить афористично, если человек убежден в необходимости всеобщего подчинения одному какому-то подлежащему.
"Демократия - худшая из всех политических систем, но лучшей не дано". "Демократия есть строй, когда еще не знают, кого слушаться, но уже знают, кого не слушаться". "Демократия - гадкий утенок, деспотизм - гадкий лебедь".

Вот это триумфы демократии, только она способна смеяться над собой. Афоризм есть особый язык, в котором краткость, самоирония и парадокс играют такую же роль, как аканье и штоканье в московском говоре.

Если мы поглядим с этой точки зрения на историю хотя бы античного мира, мы увидим примерно то же развитие его от полисной демократии к восточному деспотизму. Расцвет античной демократии сопровождался расцветом лаконичности. Говорили кратко и остроумно, хотя самих афоризмов нагромождали прямо неимоверное количество. Еще Нерон, способный перед смертью сказать нечто афористичное, был не совсем деспотом, а лишь переходной стадией.

Лишь ко II и III векам окончательно утверждается стиль длинный, разворачивающийся в бесконечность, подобно "тещиному языку". Языковому отличию демократии от деспотизма с тех же античных времен соответствует отличие архитектурное: Парфенон с его немногочисленными колоннами, каждая из которых наособицу, не выпячивается среди других и не растворяется среди них - архитектура демократии. А что такое тоталитарная архитектура, с бесконечно повторяющимися рядами окон, колонн или этажей, где не различить уже одной конкретной детали, - знает каждый, кто проходил по улицам Москвы, Рима, Берлина.

Определение демократии как искусства парадокса помогает понять, почему очень многие совершенно явно демократичные люди легко ругали демократию. Бердяев, к примеру, в целом прожил жизнь демократом. Писал много в ее защиту - кратко и ярко: "Демократия есть превращение хаотического количества в самодисциплинированное качество". Но вот после революции он, - на короткое время и несправедливо, как он сам признавался - превратился в гонителя демократии, которую тогда многие путали с большевизмом. Написал книгу "Философия неравенства". Однако чем Бердяев клеймил демократию? Афоризмом - то есть демократическим языком. "Демократия есть скептическая общественная гносеология". "Самодержавие народа - самое страшное самодержавие, ибо в нем зависит человек от непросветленного количества, от темных инстинктов масс". И, разумеется, в сущности Бердяев оставался защитником демократии, если даже в "Философии неравенства" умудрился дать по рукам всем монархистам сразу: "Всякое самодержавие, кроме самодержавия Бога, опасно для человека".

Также и Жак Маритэн, друг и современник Бердяева, смог так оплакать имеющиеся налицо демократии, что несомненно: кроме демократии, ему ничто не мило: "Трагедия современных демократий в том, что они не в силах быть демократиями".
В демократии идеальное и реальное всегда отдалены друг от друга больше, чем в монархии, и именно это делает демократию более близкой христианину, живущему одновременно до и после наступления Царства Божия.

Напротив, знакомство с языком многих людей, ратующих за демократию, работающих в демократических правительствах, обнаруживает в них глубоких и убежденных монархистов - или, еще хуже, тоталитаристов. Они и сами, может быть, не подозревают двуслойности своих убеждений. Если не произойдет политической катастрофы, испытывающей людей на искренность, они могут умереть с сознанием своей демократичности. Даже дела их могут быть истолкованы многообразно. Но язык!

Вот наудачу взятый пример: "Подлинная демократия для меня - не та, где все занимаются политикой, считая ее главным своим делом (к чему тяготеет уличная, митинговая демократия, очень смахивающая на охлократию), а где люди, предоставив возможность заниматься политикой своим свободно избранным представителям, получают взамен свободу заниматься своим прямым, непосредственным делом: крестьянин - земледелием, предприниматель - промышленностью...".

Разумеется, это сказал матерый представитель большевистской "философии" в период, когда большевики стали притворяться демократами. Их выдал язык - ибо так говорить о демократии демократ не может. Обман здесь столь же наивен, как если бы англичанин пытался выдавать себя за немца, не зная немецкого языка. Что уж говорить о классическом анонимном: "Исторически высшим типом политической демократии является социалистическая демократия - единственно адекватная форма власти трудящихся...".

Ведь это тот же стиль, что и в царских манифестах. Блестящий проповедник XIX века Иннокентий Херсонский заговаривает о монархии: "Что такое благочестивый Царь для благочестивого царства?" Казалось бы, невозможно не дать яркого ответа - но нет: мысль рождает хищную банальность: "Что боговозженное солнце для природы, то Богодарованный Царь для своего царства". Само солнце меркнет и обращается в орудие прославления монархии, исчезает граница, межа между двумя существительными исчезает, и не получается афоризма. А Эзоп сумел сравнить власть с солнцем так, что и о солнце, и о власти, и о подданных мы узнали чуть больше: "К государству надо держаться достаточно далеко, чтобы не сгореть, и достаточно близко, чтобы не замерзнуть".

Эзопов язык недаром связан в веках с демократией: басня по структуре своей есть тот же афоризм, то же мирное соединение несоединимого, а афоризм - сжатая до фразы басня. Только эзопов язык демократичен не конспиративностью (какая уж в нем конспирация! всем все было ясно), а дерзостью. Невидимая межа сделала соседями власть и - печку. Когда Честертон сравнивает демократию с гостеприимной хозяйкой (цель обеих - помочь неуверенным людям), это сравнение обогащает образы и демократии, и домохозяек.

Именно стиль позволяет решить вопрос о том, может ли христианин быть демократом. Конечно может - не потому, что ему разрешено, не потому, что это доказано пространными рассуждениями (хотя и так доказано), а потому, что христиане говорят на демократическом языке в нужных случаях с такой же легкостью, с какой в совсем иных случаях говорят на церковно-славянском. Вот Семен Франк: "Ценность демократии не в том, что она есть власть всех, а в том, что она есть свобода всех" ("Вопросы философии", 1992, №3, с. 126). Демократия есть "самоограждение всех от власти меньшинства". "Демократия не может быть основана на вере в непогрешимость большинства. Демократия опирается, напротив, на отрицание всякой непогрешимости".

А вот лютеранин, ставший католиком, - отец Ричард Нейхаус, один из основателей Института религии и демократии в США: "Главное, что должно знать о политике: политика не есть главное". Он же: "Мы охотно признаем, что демократическое правление неудовлетворительно. Неудовлетворительно все, что далеко от осуществления царствования Христова. Христианин считает достоинством демократии то, что она постоянно напоминает об этой истине". Или Райнхольд Нибур: "Человек способен к справедливости - поэтому демократия возможна; человек склонен к несправедливости - поэтому демократия необходима". И если сам автор этих строк способен написать: "Христиане не нуждаются в демократии; демократия нуждается в христианах", - значит, он демократ, чем, к счастью, в наше время не дадут гордиться. (Разумеется, демократами могут быть и не христиане, тогда и им дается благодать лаконичности: "Демократия правит плохо, зато мало" - Анатоль Франс.)

Означает ли это, что в демократических странах следует принимать чиновников на государственную службу по результатам письменных экзаменов? Устраивать, как в Древнем Китае, конкурс сочинений: кто составит лучше афоризм, тому более высокий пост? Разумеется, нет. В том и особенность демократии, что она существует не благодаря демократам-депутатам, демократам-чиновникам, а вопреки им. Депутаты и чиновники неизбежно склонны к попиранию демократии - работа у них такая.

Носители власти, власть есть лишь одно существительное в афоризме, каким является вся жизнь человеческая. Существенно, чтобы вне государственных органов были люди, достаточно умные, свободные и веселые, чтобы говорить афоризмами. Демократична не та власть, носители которой умеют говорить афоризмами, а та, которая не мешает сосуществованию афоризмов и манифестов.

Сто лет назад, когда европейской демократии практически не существовало, демократию осуждали в основном эстетически. Монархию с ее пышными мундирами, с разноцветьем придворных платьев и гербов, с витиеватыми титулами и раззолоченной социальной пирамидой противопоставляли демократической серости и единообразию, смешению всего в одну массу. Было-де пышное цветение - стало вторичное единообразие. Были красавцы лейб-гусары - стала армия цвета хаки.

Сегодня, когда демократия стала реальностью, видно, что именно монархия эстетически скучна и занудна. Монархия оказалась неспособна вместить в себя многоцветье и разнообразие демократии - демократия спокойно вместила в себя монархические блестки Англии, Испании и прочих.

Это не означает, что демократия обязательно благоприятнее для развития искусства, - просто она хоть немного веселее, улыбчивей, остроумнее. Демократия - толпа, но в этой толпе, будь она даже вся в джинсах и майках, больше цветения, чем в толпе изукрашенных рыцарей. Каждый сопоставлен с каждым, полученный афористический эффект по достоинству оценен, и каждый остался при своем, лучше поняв себя. Самым же парадоксальным, острым и подлинно демократическим афоризмом пребудут до конца века слова Христа: "Отец Мой - виноградарь. Я - лоза, вы - ветви".

Обсудить этот текст можно здесь