Portfolio

Галина Рэмптон

"Чайная леди" и парадоксы частичной амнезии

Всякий раз, дожидаясь пригородного автобуса, Джексон вспоминала слова Маргарет Тэтчер о том, что, если человеку за тридцать, и он всё ещё ездит в автобусе, - то это неудачник. По Тэтчер выходило, что единственной неудачницей среди пассажиров была Джексон. В автобусе сидели либо совсем древние, но бодрые "Оу Эй Пи" - пенсионеры преклонного возраста, уже отъездившие свой, в буквальном смысле, век за рулём, - либо румянощёкие, галдящие школьники, которые умудрялись одновременно ещё и слушать скрежещущие синкопы в наушниках своих "вокманов" и набирать интимные тексты на мобильниках.

Малым оправданием езды на автобусе у Джексон было то, что британское самосознание у неё пока не вполне сформировалось. Своя фамилия казалась ей чем-то, вроде карнавальной маски. Между прежней жизнью Джексон - бесшабашной и неправильной, - и теперешней - статичной и упорядоченной, - был вбит клин долгих странствий "из варяг в греки", когда они с мужем меняли города и страны, когда приходилось спать в чужих постелях и ужинать на чужих кухнях, привыкать к чужим языкам и климату, заводить друзей и вскоре прощаться с ними навсегда.

В те годы не только Хитроу, Гатвик и Стэнстед, но и само Соединённое Королевство, открывавшееся за их заставами, были для Джексон лишь перевалочным пунктом. Пять лет подряд - то взлёт, то посадка. То снег, то, соответственно, дожди. Или пыльные бури, что чаще случалось. А когда окончательно приземлились в Англии, то, словно в награду за годы безбытности, скитаний и сумасшедших эмоциональных перегрузок, были ей даны дом, покой и свобода строить свою жизнь по-новому.

Но тут-то не привыкшая к мирной жизни Джексон и впала в состояние вязкого энергетического ступора. Жила, будто муха в банке с вареньем, - и сладко, и тяжко. Первое время ей всё казалось, что вот-вот муж, как дед Каширин, скажет ей, что она - не медаль, чтобы у него на шее висеть, и пора, дескать, отправляться в люди. Джексон и самой не хотелось висеть на мужниной шее ни медалью, ни камнем, ни, в английском идиоматическом варианте, - альбатросом. Но муж молчал, - на жизнь вполне хватало, - не молчала только её совесть. Карьера не вырисовывалась, но роль содержанки-захребетницы Джексон была немила, и совесть гнала прочь из уютного домашнего гнезда на поиски очередной временной работы - из тех, что ни уму, ни сердцу. Совесть была одним из последних бастионов личной целостности, сохранившихся у Джексон из прежней жизни.

Хватало уже и того, что она потеряла родной язык и память.

Память - некогда предмет своей тихой гордости - Джексон потеряла не всю, а только частично, и не здесь, а ещё лет пять назад - в одном из балканских государств, где муж помогал славному, но попавшему в большую беду народу налаживать сельское хозяйство после разрушительной и кровавой войны.
Потеря памяти произошла одномоментно: аккурат в ночь, когда самолёты НАТО полетели бомбить другое, соседнее балканское государство с целью приструнить его распоясавшегося диктатора. Выходило так: чтобы спасти тысячи людей одной национальности, требовалось для острастки угробить тысячи мирных жителей - другой. Убить Петра, чтобы спасти Павла. Лес рубят - щепки летят. А запланированную гибель людей для очистки совести назвали сухо и по-казённому: побочным ущербом. О тех событиях здесь, на Западе, уж давно забыли, только Джексон всё никак не успокоится...

Услышала она в ту ночь гул самолётов, выглянула в окно: летят! В мозгу что-то замкнуло, и она разом представила, что будет через пару минут твориться в соседнем государстве. Всю картину. Ей ведь и самой на своем веку, как и тем жителям соседнего государства, что сейчас досматривали свой последний сон, - тоже довелось пожить при разнообразных неуважаемых вождях, ни в грош не ставивших ни свой собственный народ в целом, ни людей многих национальностей, эту семью единую составлявших. Только она подумала о том, каково бы пришлось ей самой, её друзьям, родственникам и всем её соотечественникам, если бы оплот мировой демократии в одночасье послал бомбы на их грешные головы, как вдруг спохватилась, что и сама уже не помнит, ни где она находится, ни кто она есть.

Раньше Джексон считала, что такое бывает только в латиноамериканских сериалах. Там всегда кто-нибудь страдает амнезией. Особенно - близкие к монархам наследницы миллионов, они же - многодетные матери. Необъяснимо и внезапно забыв, кто они такие, плутают по трущобам, питаются отбросами из мусорных баков. Проходят годы. И вот, какой-нибудь Гильермо, бывший дворецкий, случайно наткнувшись на чумазую, косматую и оборванную сеньору в портовой таверне, ведёт её домой, во дворец, где уже ждут-не дождутся унаследованные миллионы и взрослые плачущие дети. И тут она, конечно, сразу вспоминает, кто такова. Все счастливо смеются, хэппи энд.
Однако с Джексон дело обстояло несколько иначе. В ту нехорошую ночь она даже засомневалась, а не заслана ли сюда в качестве секретного агента, не оказалась ли заложницей чьих-то тайных схем. Но проснувшийся и заторопившийся на работу муж авторитетно заверил её, что она - просто Джексон, бывшая Сергеева, а он - её муж.

К обеду, когда по каналу CNN уже показывали горящие мосты, заводы и больницы, она вспомнила название страны временного проживания и имена своих родителей. К вечеру в памяти восстановилось многое другое. Большей частью - всякий ненужный хлам, информационный балласт: номер телефона вызова такси в Бухаресте, серия дурацких отчественных анекдотов про поручика Ржевского и тематически сгруппированные местным остряком названия деревень в Нижегородской губернии: Коноплёво, Ломки, Могильцы и Черепово... События же и обстоятельства её прежней жизни, имена знакомых, названия растений, минералов и прочитанных книг, словно под тяжестью оползня, ухнули куда-то вглубь сознания, осели на самом его дне, и отныне всякий раз, по мере необходимости, приходилось их оттуда выковыривать нечеловеческим усилием воли и с неизбежными потерями. Но самое ценное - навыки пользования компьютерными программами, основы делопроизводства, русско-англо-немецкая терминология по кредитам и финансам, нефтеразработке и по многим другим отраслям - то, чем она дотоле владела на приличном уровне и с чем можно было соваться к мало-мальски серьёзному работодателю, - всё это напрочь и безвозвратно сгинуло, выветрилось из её головы. Стёрлось, как один гигантский, не сохранённый на жёстком диске компьютерный файл.

Пропажу жизненно необходимых знаний и навыков Джексон обнаружила только уже попав в иную, продвинутую цивилизацию, - туда, где она как раз рассчитывала их применить. Заодно бесследно улетучились и былые профессиональные амбиции....

Попадая в очередное присутственное место, в агентство по трудоустройству или на собеседование, Джексон невольно вспоминала строки своего земляка-волжанина, писателя Малецкого, перебравшегося на жительство в Германию: "И вот я здесь, и вот, отклеившись от себя, вижу себя со стороны и вижу, кто я: Никто. И знаю где: в Нигде".

* * *

В те осень и зиму она замещала некую Сандру, ушедшую в бессрочный отпуск по причине цирроза печени на почве хронического алкоголизма. По трудовому законодательству Сандру уволить не могли, и в бюро найма Джексон сказали, что она может работать в "Эвергринз" хоть до скончания века, но - на временной основе. То есть, ни больничных, ни отпускных ей не полагалось. "А что, - я не против!", - с комсомольским задором отозвалась Джексон, ещё не предполагая, что очень скоро поймёт, отчего спилась несчастная Сандра.

"Эвергринз" была крупной и богатой юридической фирмой с филиалами по всему миру. В этом городе она занимала два солидных здания, кишевших сотнями служащих - от адвокатов до копировальщиков и прочей мелкой офисной сошки. На самой нижней ступени административной лестницы находилась должность Сандры и Су. Обе были "чайными леди" или, выражаясь менее романтично, кухонными работницами-подавальщицами. В каждом из зданий было по пять кухонь - для сотрудников фирмы, которые с утра до вечера что-нибудь жевали и галлонами потребляли чай и кофе. Эти кухни нужно было содержать в порядке и укомплектовывать всем необходимым. Кроме того, в отдельных кабинетах проходили встречи юристов с клиентами, и на эти встречи полагалось подавать чай-кофе или "бизнес-ланч" - бутерброды из близлежащего сандвич-бара. А по пятницам в конференц-зале - поочерёдно то в одном, то в другом здании - руководители фирмы проводили совещания, сопровождавшиеся горячими обедами, - их доставляли из ресторана.

Ветеран "Эвергринз" по имени Су, приземистая тётка с хитрющими, разбойничьими глазами-бусинами на широком крестьянском лице, обслуживала главный корпус фирмы. Он назывался "Холланд Корт" и находился возле городского парка, напротив величественной громады кафедрального собора. Джексон в наследство от Сандры досталось другое здание - "Престон Хаус" - через дорогу от "Холланд Корт" и потом вверх, по узкой и крутой улочке, вечно забитой трафиком, минутах в пятнадцати ходьбы, учитывая лавирование между машинами. Несмотря на природную рассеянность, Джексон обычно аккуратно переходила дорогу, памятуя услышанную где-то шутку со ссылкой на название известного вестерна: "Пешеходы бывают двух категорий - расторопные и мёртвые" ("The Quick and The Dead").

Обязанности Джексон были нехитрыми - всё-таки, не космическая инженерия и не сосудистая хирургия - и она их тут же усвоила. Каждый день в "Престон Хаус" проходили десять-пятнадцать совещаний и встреч с клиентами, плюс бизнес-ланчи, да раз в две недели - обеды на двадцать персон, так что скучать Джексон было некогда.

На работе она появлялась, как штык, - без четверти восемь. Следуя этикету фирмы, - в чёрном пиджачке поверх белоснежной блузки, в короткой чёрной юбке и с жизнерадостной улыбкой, приклеенной к устам на весь день. Приходилось проявлять чудеса изворотливости, чтобы не заляпать приличную одежду кофейной гущей, соусом и апельсиновым соком. Это не всегда удавалось. Она за полмесяца не зарабатывала в "Эвергринз" тех денег, что потратила на окаянные эти блузки. С утра первым делом втаскивала с улицы привезённые молочником тяжёлые пластиковые ящики и тут же начинала носиться по этажам, разнося молоко. Попутно включала кофеварки, отскребала ножом заскорузлую, пахучую молочную слизь, наросшую в холодильниках, до блеска протирала чистой тряпочкой рабочие поверхности, наполняла термосы горячим кофе, раскладывала печенье по тарелочкам. Часов с девяти начинался забег с подносами. Никакого общепитовского опыта у Джексон не было, и первое время она до дрожи в коленях боялась уронить термос или чайник с кипятком себе под ноги, а то и на головы адвокатов с клиентами.

Но востроглазая секретарша Шэрон, некогда работавшая официанткой, заметила: "Ты не считала, сколько подносов за день таскаешь? Нет? А я вот как-то не поленилась, подсчитала свои. Получилось в среднем шестьдесят. Помножь на пять, а потом - на количество недель и месяцев. В итоге - с десяток тысяч в год! Ты что же, надеешься, что из этих тысяч ни одного подноса не уронишь? Не будь наивной!"

Как ни странно, но "шоковая терапия" Шэрон на Джексон подействовала. Страх пропал, и она даже научилась, ловко балансируя тяжёлой ношей, поворачивать дверные ручки локтем, затем плечом и лёгким пинком открывать двери кабинетов, и бесшумно, в одно касание, ставить поднос на стол, не разлив ни капли. Джексон гордилась новообретёнными навыками, как не гордилась в своей прежней жизни, например, блестяще выполненным переводом переговоров на правительственном уровне.

Однако головокружение от успехов на новом поприще продолжалось недолго. Как-то позвонила её напарница Су и небрежно сообщила, что на следующей неделе берёт отгулы и что Джексон придётся замещать её в "Холланд Корт". - А кто заменит меня здесь, в "Престон Хаус?" - поинтересовалась Джексон. "Никто, - веско ответила Су, - с утра приготовишь подносы, накроешь посудными полотенцами, договоришься с секретаршами - они разнесут. Пока!" Следующая неделя была кромешным адом. Даже самые любезные секретарши не горели желанием мыть посуду и разносить по этажам молочные бутылки. Это попросту не входило в их обязанности, да и своих дел у них было по горло. "Умывальников начальница" Кэти, заведавшая шофёрами, грузчиками и кухнями, хронически отсутствовала. Джексон челноком носилась из одного корпуса в другой, перебегая дорогу на красный свет; колготилась на фирме без перерывов и допоздна. Она ничего не успевала. Забывала то насыпать сахар в сахарницу, то подать минералки, а однажды поставила на стол перед адвокатами пустой чайник. С утра её ожидали пирамиды немытых чашек и тарелок, холодильники зарастали молочной плесенью. Чистой посуды катастрофически не хватало. На главной кухне в "Холланд Корт" постоянно толокся народ - ни к кофеварке, ни к чайнику, ни к раковине было не подойти. Народ вёл себя бесцеремонно и воровато. Только Джексон подготовит очередной подносик со снедью, глядь - а печенье, шоколадки или кувшинчик с молоком уже кто-то слямзил. Только кофеварку заправит - ан кофе уже выпили. Прибегая к себе в "Престон", она обнаруживала пропажу целых коробок с шоколадками "Кит-Кат", предназначавшимися для начальства, пачек дорогого печенья и упаковок с жестянками диетической "Кока-колы". Для экономии времени - каждая секунда была на счету - Джексон перестала было запирать добро на ключ и теперь рассчитывалась за свою халатность. Возмещения ущерба от неё никто не требовал, но запасы истощались, и Джексон потихоньку начала прикупать печенье и шоколадки за свои деньги в соседнем супермаркете.

Отгуляв неделю, Су тут же ушла на больничный, а, когда вернулась, то Джексон не дождалась от неё элементарного "спасибо".. Через пару недель Су снова взяла отгулы, и Джексон опять пахала за двоих. А когда заболела гриппом, то стоически перенесла его на ногах, с температурой. Никакой доплаты за двойную работу ей, разумеется, не полагалось. Вечно занятая менеджер Кэти, встречая Джексон в коридорах "Престон Хаус", на бегу ласково подхватывала её под локоток и вкрадчивым полушёпотом говорила, что такой обязательной, работящей и аккуратной "чайной леди", как Джексон, у них в "Эвергринз" отродясь не бывало и что если удастся уволить Сандру, то не согласится ли Джексон остаться у них навсегда? Джексон отзывалась неопределёнными междометиями. Она понимала, что нрав её напарницы на фирме был давно известен, просто Кэти не хотела в эти мелочные кухонные дела ввязываться.

Тем временем Су определённо вошла во вкус разделения своего труда между собой и Джексон. Теперь она то и дело звонила, требуя Джексон на подмогу. Джексон полагала, что, если откажется, то её сочтут ленивой и нерадивой. Вот, - скажут люди, - эти русские работать не хотят. Ей была противна и перспектива скандальных выяснений отношений с напарницей. Однажды глазам Джексон, в очередной раз прилетевшей по звонку в "Холланд Корт", предстало такое зрелище: в опустевшем после корпоративного обеда конференц-зале за овальным полированным столом сидели Су и её подружка Кристин из отдела персонала. Они угощались не доеденной начальством паровой лососиной со спаржей и со смехом о чём-то сплетничали. Едва удостоив Джексон взглядом, Су королевским кивком указала ей на примыкающую к залу кухню, где громоздились горы тарелок с объедками: займись, мол. Перемыв посуду и очистив плиту, раковину и микроволновку от жирных наростов, чем Су себя редко утруждала, Джексон поспешила в "Престон" - к "своим" чашкам-плошкам.

Она как раз домывала последнюю партию, когда на кухню заглянул долговязый, нескладный электрик Робин. Он любил поболтать и простодушно делился с нею своими немудрящими фантазиями под единым рефреном: "Будь у меня миллион, - закатились бы мы с тобой куда-нибудь на Коста дель Соль!" Будто Джексон для полного счастья только и не хватало, что этого Робина под пальмами, пусть даже и с миллионом впридачу..

Робин потоптался на кухне, вздохнул и, видя, что сегодня Джексон к лёгкому трёпу не расположена, отечески похлопал её по плечу. "Веселей! - подбодрил он её, - ты же в Англии!"

Норфолк, январь 2004

Обсудить этот текст можно здесь