| Редакция | Авторы | Форум | Гостевая книга | Текущий номер |
Анатолий Клёсов
Заметки научного сотрудника
(продолжение)
10. Капустин ЯрКапустин Яр - ракетный полигон и космодром. Начало полигону было положено в 1947 году. Наша семья прибыла туда через восемь лет, в 1955-м. В том же 1955-м из Кап-Яра отпочковался космодром в Тюра-Таме, больше известный под названием Байконур. Из Кап-Яра в марте 1962 года ушел спутник Космос-1, а затем и все последующие "Космосы", числом более тысячи. В Кап-Яр часто приезжал полковник ГРУ Пеньковский, и, когда его арестовали (а потом расстреляли за шпионаж в пользу США), нам всем меняли пропуска. К нам в Кап-Яр приезжал Н.С.Хрущев, тогда Предсовмина СССР и первый секретарь ЦК КПСС, и я, школьник, стоял в группе зевак у входа в Дом офицеров, чтобы на него посмотреть, когда он выйдет. К моему разочарованию, он совершенно не обратил внимания на толпу и даже не взмахнул приветственно рукой. Полностью проигнорировал. Над Кап-Яром 1 мая 1960 года был обнаружен самолет-разведчик У-2, пилотируемый Фрэнсисом Гари Пауэрсом, который затем "вели" до Свердловска, где и сбили, вызвав последующий крупный конфуз правительства США.
Капустин Яр было "маскировочное" название полигона, так как прямо за военным городком, или 10-й площадкой, находилось совершенно захолустное село под этим названием. По местной легенде, это село получило свое название по имени атамана Капустина, поскольку в нем поначалу жили семьи разбойничавших на Волге ватаг. А слово Яр произошло от соседнего оврага, в котором по той же легенде разбойники, они же "лихие люди", прятались и делили добычу. Тогда же или позже этот овраг стали называть балкой Смыслина, тоже по имени одного из активных "лихих людей". Собственно, полигон и начался из этой балки, в которой возвели первый стенд огневых испытаний боевых ракет.
В Кап-Яре, военном городе за колючей проволокой, который также назывался Москва-400 (для внешней переписки) и 10-й площадкой (для своих), я прожил десять лет, закончил там школу номер 231 (продолжение нумерации школ Москвы), работал на третьей площадке в КФЛ (в/ч 74322) и оттуда поступил в МГУ. Мой отец, Алексей Иванович Клёсов, в те времена был военным комендантом станции Капустин Яр. На этой станции и я бывал довольно часто, наблюдая её постепенное превращение в крупнейший военный узел, через который непрерывным потоком шла техника. Довольно обычной картиной на вечернем или утреннем небосклоне Капустина Яра были звездочки, плавно приближающиеся друг к другу и сходящиеся в одну, за чем следовала вспышка. Это не рождались новые или сверхновые, это шли испытания и запуски ракет.
Слова "Капустин Яр" в 1950-х - 1960-х годах мы не произносили, когда находились за пределами полигона. Это было табу. Признаюсь, что до относительно недавнего времени, годов до 1980-х, я физически не мог произнести эти слова при посторонних. При попытке произнести эти слова не выговаривались. Работал психологический блок.
В середине 1980-х, после завершения моего девятилетнего невыезда из страны, приехав в США по научному обмену и явившись в National Research Council в Вашингтоне, я увидел в принимавшем меня офисе на стене карту Советского Союза. По выработанной с детства привычке я тут же автоматически перевел глаза чуть южнее Волгограда, и увидел на карте, на знакомом до боли месте, красный силуэт ракеты. Рядом надпись - Kapustin Yar.Еще воспоминание. Во второй половине 1970-х годов мы с отцом, который к тому времени покинул Капустин Яр, ушел в отставку и жил в Сочи (а дослуживал он военным комендантом станции Сочи, куда его направили из Кап-Яра по причине полученной в пыльных степях жестокой астмы и в благодарность за первые места, которые его комендатура постоянно держала по Приволжскому военному округу), сидели у меня в Москве и смотрели телевизор. Жить отцу оставалось, увы, всего несколько лет, о чем мы тогда и не подозревали. Астма сделала свое дело. Умер он в 59 лет, в самолете, когда самолет набрал высоту и давление в салоне упало. Так вот, по телевизору передавали короткий американский документальный фильм о ложной военной тревоге в центре управления баллистическими ракетами США. Центр, как помнится, получил неподтвердившееся вскоре сообщение о запуске советских межконтинентальных ракет в сторону США. На экране было видно, как забегали люди в Центре, как синхронно заработали операторы на контрольном пункте, и на центральном табло появилась надпись. Почти для всех телезрителей эта надпись наверняка ничего не говорила, как она определенно ничего не говорила для работников и режиссеров этой телепередачи. Мало ли какая абракадабра может появиться на табло в американском Центре... Команда какая или шифровка. Нам с отцом эта надпись говорила очень много. Там крупными буквами светилось: Kapustin Yar. Это была цель номер один.
Мы с отцом переглянулись и одновременно произнесли что-то вроде того, что хорошо, что нас там уже нет. Не очень уютно жить в цели номер один.В середине 1960-х Особый отдел Кап-Яра затрясло: у нас, в Союзе, на русском языке вышел перевод книги Артура Кларка "Лунная пыль". Один из рассказов начинался так (привожу по памяти): после запуска искусственного спутника Земли ученые поехали из Капустина Яра праздновать в Сталинград, отстоящий на 100 километров.
Представляете? Откуда было редакторам и корректорам знать... Понятно, что Особый отдел не волновало, что о Кап-Яре знают в США. Конечно, знают. Главное, чтобы не знали свои же граждане. Советский парадокс...
Тогда, естественно, я и представить себе не мог, что через четверть века Артур Кларк и я будем членами одной и той же Академии, а точнее, Всемирной Академии наук и искусств. И когда позже я смотрел нашумевший фильм Кларка "Космическая одиссея - 2001" (фильм вышел в 1969 году, и смотрел его я на Московском кинофестивале в начале 1970-х), тоже представить себе не мог...
11. О риске занятий научной работой в ночное время. А также про крыс и хомяков.
На пятом курсе химфака и потом, работая над диссертацией, я довольно часто проводил ночи в лаборатории. Это не запрещалось, но особо и не поощрялось. Но было удобно, поскольку сильно повышало производительность работы, как тогда казалось. Прибор прогрет, вошел в режим, и можно проводить опыт за опытом, десятками и сотнями, практически на автопилоте. И разговорами никто не отвлекает. Пока прибор - рН-стат или спектрофотометр - пишет кривую, я обрабатываю предыдущую, рассчитываю скорости реакции, константы скоростей, температурные или рН- зависимости скоростей реакций, константы Михаэлиса, которые (с определенными допущениями) характеризуют физическое взаимодействие фермента с реагентом, на которое фермент действует. В биохимии такой реагент называется субстратом. Ночь пролетает незаметно, только сел - уже и утро. Только щетина выдаёт.
И вот сижу как-то после полуночи за столом в своей 408-й комнате корпуса А в МГУ, тишина, вокруг ни души. Постукиваю по клавишам электрического калькулятора размером с хорошую пишущую машинку, который по старинке мы называли арифмометром. Маленьких батарейных тогда у нас еще не было, они появились только в начале 1970-х. И вдруг ощущаю, что кто-то взбирается по моей ноге, цепляясь за штанину. Вскочил и с омерзением вижу - с ноги соскочила крыса, и - бежать. Бежать - это крыса. Я схватил со стола длинную деревянную линейку и пустился вдогонку, беспорядочно шлепая линейкой по полу. Крыса выскочила из лаборатории в длинный коридор и с большой скоростью засеменила от меня по линолеуму. Я продолжаю бежать за ней, вымещая в ударах (пока по полу) мщение за то содрогание, что ощутил минуту назад. И натыкаюсь на малого в белом халате, который одним движением сачком подхватывает эту крысу, приговаривая, что, мол, крыска, что с тобой, куда ты подевалась, сбежала, бедненькая. - Ничего себе, бедненькая, говорю, чуть меня живьем не сожрала. Распустили животных, понимаешь, бегают как у себя дома. К тому же по ночам. Нервную систему расшатывают.Я-то сам с лабораторными животными никогда не работал. В Гарвардском университете мои сотрудники работали с хомяками. А в компании Pro-Pharmaceuticals, где я разрабатывал (и продолжаю разрабатывать) антираковые лекарства, мы испытывали препараты на мышах, крысах и собаках, но никогда сами. Это за нас делали специализированные компании. Так вот, к крысам я не привык и уже, видимо, не привыкну. Но особо не жалею.
Да, о хомяках. В Гарвардском университете я изучал биохимию алкоголизма. И не только изучал, но и разрабатывал лекарственный препарат для "отбивания желания" к алкоголю. Идея было довольно простой, как и положено хорошей идее. Существуют же препараты, отбивающие у людей охоту есть. Проглотил таблетку - аппетит пропал. Есть не хочется. А что если - проглотил таблетку, и пропало желание опрокинуть рюмку. Почему нет?
Оказалось, что для изучения алкоголизма на животных лучше всего подходят хомяки. Точнее, их лабораторная линия - сирийские золотистые хомячки (Syrian golden hamsters).
На самом деле, классической моделью для изучения влияния алкоголя на животных является особая линия крыс - AP rats. AP - это alcohol preferred, или - "предпочитающие алкоголь". Это - в отличие от NP rats ("не предпочитающие"), которые и представляют все множество обычных крыс. Нормальная крыса спирт не пьет, даже разбавленный. Собственно, о разбавленном только и речь. Если посадить крысу в клетку с двумя бутылочками, в одной - вода, в другой - спиртное, то крыса, только обнюхав, отпрыгивает от спиртного и пьёт исключительно воду. Пить алкоголь ее не заставить и под страхом смерти, буквально. Этого можно добиться (не всегда) только ломкой крысиной психики. А именно, убрав воду из клетки и оставив спиртное. Многие крысы погибают от жажды, так и не притронувшись к алкоголю. Но некоторые "ломаются" и на грани смерти начинают пить отвратительную жидкость. Их "ставят на ноги" и получают потомство, которое опять повергают тому же безжалостному испытанию. В итоге ряда поколений и получают АР крыс. Их предоставляет Национальный Институт здоровья США (аналог Минздрава в Союзе) для научных исследований соответствующего профиля.
Хомяки, напротив, прирожденные алкоголики. Дай хомяку две упомянутые бутылочки - он тут же присосется к спиртному без малейших раздумий. В пересчете на вес человека, хомяк выпивает в день два ящика вина.
Потом я расскажу, как работа с хомяками помогла нам разработать прототип лекарства от алкоголизма. Прототип - потому что идея ясна, препарат создан, но все еще проходит испытания. В продаже его еще нет.
12. Рецепт для юношей (и девушек), желающих защитить докторскую диссертациюМного раз я слышал вопрос - а как вам удалось в 30 лет стать доктором наук? Прямо вот так - раз, и всё? Ведь обычно написание докторской диссертации - это труд немалого количества людей на протяжении долгого времени. Поэтому часто докторские защищают в пятидесяти- , а то и в шестидесятилетнем возрасте. Сорокалетние доктора - это уже штучный товар. А тут - в тридцать...
Я, честно говоря, не знаю, как на такие вопросы отвечать конкретно. Ведь конкретный ответ - это своего рода рецепт. Освоил его - и пожалуйста, защищай тоже в тридцать. Я попытаюсь ответить вроде как концептуально.
Сначала - банальность: надо действительно много работать. Ведь просто накопить экспериментальный материал, а это сотни и тысячи экспериментов, если говорить о естественных науках - физике, химии, биологии - надо время. Я обычно работал в лаборатории и по выходным, и часто и днями и ночами. В этом отношении, да и во всех остальных тоже, я безмерно признателен моей жене Гале. Мы вместе учились на химфаке МГУ, не только на одном курсе, но и в одной группе, в один год поженились (что не удивительно, поскольку это было взаимно), в один год защитили кандидатские диссертации, только я защищал в МГУ, а она - в Московском физико-техническом институте, МФТИ, или Физтехе. Она профессионально понимала, что такое научная работа, и помогала мне, как могла. Она рисовала для меня диссертационные плакаты, брала на себя всякие организационные хлопоты и, главное, - отпускала без протестов меня на работу в любое время суток, сама занимаясь с детьми. Я бесконечно обязан ей за поддержку, и мой долг ей действительно бесконечен и невыполним, хотя я и стараюсь обеспечить ей относительно безбедную (в материальном отношении) жизнь в качестве хоть какой-то компенсации за наши с ней трудные молодые годы. Это - самый главный фактор успеха моих ранних защит.
Еще одна банальность, которую можно сформулировать, как целеустремленность. Но я вкладываю в это совершенно определенный смысл. Надо четко представлять, каков ожидаемый итог планируемой научной работы. В каком виде результаты работы вольются в информационные научные потоки - а именно в этом смысл научной деятельности. Если цель работы что-то просто "поизучать", то с хорошей вероятностью это будет пустая трата времени, и результаты работы будут "не пришей кобыле хвост". Приведу пример. На одном из научных симпозиумов много лет назад я прочитал доклад о целлюлазах, ферментах, превращающих целлюлозу в глюкозу. Целлюлоза - это длинные цепи молекул глюкозы, связанных друг с другом по типу "голова к хвосту". Эти цепи уложены в упорядоченные "пакеты", что в итоге приводит к образованию целлюлозных волокон. Поскольку структура целлюлозы упорядочена, целлюлоза состоит из кристаллов. Она настолько плотно упакована, что на нее действуют далеко не все концентрированные кислоты. Соляная кислота, например, не действует. Просто не проникает внутрь кристаллических "пакетов". А ферменты-целлюлазы целлюлозу разрушают. Так происходит круговорот целлюлозы в природе, иначе мы упавшими деревьями были бы завалены до неба. Эти ферменты я изучал.
Так вот, рассказал я в своем докладе о целлюлазах, о том, что мы их получаем в очищенном виде и исследуем характер их действия, чтобы понять, как они атакуют целлюлозу, и попытаться применить эти принципы на практике, чтобы разработать биотехнологию целлюлозы. После завершения доклада подходит ко мне слушатель и спрашивает, не пробовали ли мы определить степень спиральности целлюлаз как белков?
Нет, говорю, не пробовали и не намереваемся, хотя знаем, как это можно делать. По дисперсии оптического вращения. Но желания нет. Почему же, он спрашивает, ведь это, возможно, никто в мире не делал? Не возможно, а точно никто не делал, говорю я. Я за литературой по целлюлазам внимательно слежу и не пропустил бы.
- Ну так сделайте, - говорит он, - и будете первыми. Опубликуете статью.
- Ну и что это нам даст? - спрашиваю. - Ровным счетом ничего. Ну, например, найдем мы, что степень спиральности такой-то целлюлазы, скажем, 23 процента. Скажет это нам что-то о механизме действия целлюлаз? - Нет. Поможет это нам в разработке технологического процесса гидролиза целлюлозы? - Опять-таки нет. Видите, ни для фундаментальных вопросов, ни для прикладных эта информация ничего не даст. Вот если бы мы специально занимались спиральностью белков и ферментов, то эти данные, возможно, и были бы полезны для обобщений в данной области. А мы этим не занимаемся. Поэтому они для нас бесполезны.- Вы не понимаете,- он говорит. - Ведь это же в мире никто не делал! В смысле, никто не измерял степень спиральности целлюлаз. Неужели не интересно?
- Нет, - говорю ему.
Так и разошлись, к его огорчению и непониманию.
К чему это я? А к тому, что получаемые таким образом "научные данные" в огромном большинстве случаев не имеют отношения ни к фундаментальной, ни к прикладной области науки. Так, болтаются посередине. Потому что изучать можно что угодно. Например, толочь воду в ступе. Только это по-научному назовут "Проблемы повышения дисперсности оксида двухатомного водорода механическим путем". Или - влияние лунного света на рельсы. Только это назовут "Влияние рассеянного немонохроматического излучения в диапазоне длин волн 420-760 нм низкой интенсивности (доли люкса) на свойства высокоуглеродистой стали марки 76Т и 76Ф". Еще добавят - "с содержанием углерода 0.71 - 0.84%". Но на признание научной общественности можно особенно не рассчитывать.
Вы будете смеяться, но недавно я натолкнулся на статью в ПЖТФ ("Письма в журнал технической физики"), том 24 (1998 г), выпуск 23, стр. 9 под названием "Дальнодействующее влияние слабого фотонного облучения (с длиной волны 0.95 mu m) на механические свойства металлов" (Д.И. Тетельбаум, А.А. Трофимов, А.Ю. Азов, Е.В. Курильчик и Е.Е. Доценко, Научно-исследовательский физико-технический институт Нижегородского государственного университета им.Н.И.Лобачевского).
Возвращаясь к исходной мысли, поделюсь, что я всегда - интуитивно или осознанно - выбирал те направления научной работы или проводимые эксперименты, которые четко направлены на решение либо фундаментальных, либо прикладных аспектов поставленных вопросов. Если фундаментальных - это позволяет в итоге сформулировать непознанные закономерности строения или поведения химических или биологических веществ. Это - в моей области науки. Если прикладных - это позволяет в итоге предложить вещество, технологию или аппарат для практического применения. При этом надо, естественно, знать, применения где, в каком вид и кто это купит. Если ключевых слов типа "закономерности строения или поведения" или "практическое применение", или, наконец, "кто за это захочет заплатить деньги" (как основной критерий прикладной разработки) нет, то это, естественно, может быть интересным, но другим, не мне.
Чтобы не быть голословным, приведу области своих научных и прикладных интересов, в примерно хронологическом порядке (примерно - потому что некоторые направления пересекались во времени):
· создание общей теории субстратной специфичности ферментативного катализа
· ферментативный синтез антибиотиков
· иммобилизованные ферменты
· ферментативный гидролиз целлюлозы
· ангиогенез раковой опухоли (изучение белка, ответственного за кровоснабжение раковой опухоли)
· биохимия алкоголизма (разработка лекарства, безболезненно нейтрализующего желание пить спиртное)
· создание нового противоракового препарата
· экономически эффективное использование отходов бумажной промышленности (объем - 10 миллионов тонн только в Северной Америке; примерно столько же в Европе)
· разработка новых композиционных материалов на основе полимеров, целлюлозного волокна и минераловВ мою докторскую диссертацию вошел только первый пункт из перечисленных выше.
Кстати, по всем этим темам я опубликовал около трехсот статей в научных журналах и несколько книг. Не считая бесчисленного количества тезисов докладов на конференциях. Из этих статей, впрочем, только немногие считаю действительно стоящими в научном смысле, хотя практически каждая статья выстрадана. Каждую долго вынашиваешь, потом она прорывается, роды, как правило, довольно болезненные, хотя и быстрые. Статью в процессе написания нянчишь, холишь, поглаживаешь здесь и там, пока она не зазвучит камертоном с моим собственным ощущением, не попадет в резонанс со мной всеми своими частями и положениями.
Итак, моральная поддержка членов семьи, работоспособность, целеустремленность, работа "на результат", обрубание лишнего в своей научной работе, или, иначе говоря, высокая продуктивность исследований - вот что можно рекомендовать научному сотруднику для эффективной работы и ранней защиты докторской диссертации. Всё? Нет, не всё.
Еще - необходимо общественное мнение о том, что "плод созрел". Это - крайне важно. Как короля делает окружение, так и доктора наук делает оно же. Ученый совет решает вопрос о присуждении ученой степени тайным голосованием. Если для кандидата наук необходимо всего лишь пройти определенные формальные процедуры, связно прочитать диссертационный доклад и худо-бедно ответить на вопросы аудитории, остальное - рутина, то для доктора наук дело этим не ограничивается. Для него нужно признание общественностью соответствия "докторского уровня".
Для меня "созревание" готовилось тем, что я первым на курсе из трехсот человек защитил кандидатскую диссертацию, написал научно-популярную книжку о ферментах, написал и издал - за год до защиты докторской - солидный учебник для студентов и аспирантов по основному профилю кафедры (который и сейчас, тридцать лет спустя, все еще продолжает оставаться для них основным учебником), и провел год на научной стажировке в США, в Гарвардском университете. Это все имеет смысл добавить к "рецепту кандидата в доктора наук", частично сформулированному выше.
Тем не менее, вернувшись из США и решив написать докторскую диссертацию - а было мне тогда 28 лет - я сообщением об этом поверг в некоторый шок нашего заведующего кафедрой и моего научного руководителя, декана химического факультета МГУ, члена-корреспондента АН СССР Илью Васильевича Березина. Поверг не тем, что он считал меня недостойным. А тем, что И.В. Березин хорошо знал правила игры, и я по этим правилам шел по самому краю. Получить обойму "черных шаров" при голосовании Ученого Совета декан не мог позволить ни мне, ни тем более себе. В ответ на мое сообщение о намерении приступить к написанию докторской диссертации Березин крякнул и сказал - надо готовить общественное мнение.
А это значит, в частности и в особенности, - научные доклады, выступления на ученых советах, конкурсах научных работ факультета и университета, удвоенные и утроенные выступления в качестве рецензента кандидатских диссертаций - то, что потом стали называть "гласность". Помимо этого, в "копилку для докторской" я добавил и первое место на конкурсе научных работ МГУ, то, что почти автоматически влекло за собой выставление на премию Ленинского комсомола. Её я тоже получил, но уже после защиты докторской диссертации.
Как видно, рецепт для молодого кандидата в доктора, он же "юноше, обдумывающему жизнь" получается довольно обширный. Я уже не берусь его составить, особенно в кратком и четком виде.
Все равно при голосовании в Ученом Совете факультета у меня оказался один черный шар,из более чем двадцати голосующих. Так что общественное мнение все-таки было готово не полностью. Кстати, "черный шар" - это просто принятая фигура речи. Никто шары не бросает, все опускают в урну бумажные бюллетени. Давно прошли те времена, когда действительно бросали белые и черные шары. А выражение осталось.
Кстати, я не уверен, что шары действительно когда-либо бросали. В древней Греции, в Афинах, участники экклесии, или народного собрания, голосовали по части принятия законов, объявления войны или заключения мира и прочих решений опусканием в ящик белых и черных камней. Черные камни - голосование против.
(продолжение следует)
Обсудить этот текст можно здесь