Portfolio

Марина Кудимова

Давай поговорим о пустоте...

Так начинается значительнейшее из стихотворений триптиха "Памяти Жени" - поэта Евгения Блажеевского, покинувшего товарищей по несчастью, родившихся в России поэтами и не пригодившихся ей в этом качестве. Антологические стихи Блажеевского о "пустоте пустого пьедестала" Ефим Бершин поставил к мемориальному триптиху эпиграфом. Антология поэзии этого поколения никем не составлена, хотя стихи многих милостиво включены в эклектичные "Строфы века". "Включены", однако, не означает "прочитаны". Да и как может быть прочитана трагедия подкидыша в контексте большой и по-своему дружной семьи советского стихотворного соцзаказа? Сурков рядом с Седаковой. Жданов Иван подле какого-нибудь тайного референта Жданова А.А. Ефим Бершин что-нибудь сразу после Ивана Бездомного. Для исторического правдоподобия, а не только по алфавиту. Но гипотетический Иван Бездомный за хорошее поведение в поголовье наверняка к возрасту соседа по антологии был депутатом, лауреатом и автором тридцати четырех сборников, неизменно зачинавшихся программным императивом "Лети, булыжник пролетариата!"

Ефим Бершин - автор единственной книги "Острова". По странному стечению судеб, она тоже предварялась моим текстом. Собственно, такое пастернаковское "судьбы скрещенье" и удостоверяет принадлежность к одному поколению. Не паспорт же! И мы вовсе не отвлеклись от разговора о пустоте, ибо находимся в ее эпицентре. Только Бершин, угодивший в войну в Приднестровье, потом в Чечне, знает об этом обстоятельстве не умозрительно, в отличие от большинства из нас. Итак, пустота... Ею переполнены стихи, написанные после "Островов". А важнейшая составляющая новой книги - цикл "Монолог осколка" - не может быть прочитана иначе, чем через призму пустоты. Ибо цель - в философском смысле - в стихах цикла одного корня со словом "прицел" и прищуром снайпера, в него глядящего. Или двух снайперов, целящих с разных сторон. Реки. Войны. Века. Времени:

И с двух сторон они решали,
кому из них убить меня.

Каждый из нас из инстинкта самосохранения или в качестве защиты от сильнейшей страсти поэта - зависти - привычно думает, что лучшие стихи уже написаны. Я, вероятно, по аналогичным, хотя и не осознаваемым, опасениям тоже наивно полагала, что на данную тему сильнее Гумилева ("Все он занят отливаньем пули,/ Что меня с землею разлучит") и Волошина ("Молюсь за тех и за других") не сочинишь. Бершин соединил два мотива и поставил себя (понятие "лирический герой" представляется мне формой душевной недостаточности) меж страшных оппозиций ушедшего, но не кончившегося века не жертвой и не "мужем-мироносцем", а целью. Кстати... Два стихотворца примерно одного с нами возраста, но отнюдь не одного поколения, уж не знаю, сговорившись или нет, одновременно написали статейки про Гумилева, в которых в унисон объявили великого поэта инфантилом. Невзрослым, незрелым созданием. Заигравшимся отроком. Только не выпоротым строгим папашей, а расстрелянным врагом, не уверенным в своей победе. В таких случаях, надо думать, дух доктора Фрейда отплясывает победную джигу. Ибо более полного примера вытеснения не подобрать.

Гумилеву посчастливилось. Он оказался последним поэтом, которого враг по-настоящему испугался. Бродскому, как справедливо говорила Ахматова, уже "делали биографию". Бершину биографию - судьбу - просто не засчитали. Не вывели на табло зачетных очков. Мы как будто бы снова отклонились от траектории пустоты? Ничуть не бывало. Потому что она в стихах "Монолога осколка" фактически уравнена со смертью:

И была пуста

Обсудить этот текст можно здесь