Portfolio

Владимир Усольцев

Возвращение лесного человека

(продолжение, начало см. в 72 и 73 номерах)

Глава 4.

В феврале произошло долгожданное событие. Дочку назвали Аннушкой. Генка оказался примерным отцом. Стараясь помочь Гале в заботах о ребёнке, он надолго забросил охоту. Когда жизнь молодых родителей вошла в более или менее размеренную колею, и Галя даже заговорила, что охотно отпустит его на пару дней на заимку, Генка сам не захотел идти - в лесу ещё было неприятно сыро. С полей и с открытых мест снег уже давно сошёл, по деревне пролегли сухие тропинки, а в лесу ещё лежали рыхлые сугробы, под которыми стояла вода. Только в конце мая леса просохли, и Генка навестил заимку просто так, не ради добычи - охота была запрещена, а чтобы проверить, всё ли в порядке.
Избушка хорошо перенесла дружную весну. Сквозь двойной слой дранки на крыше талая вода не протекла на потолок. Но глина пола впитала влагу от тающего вокруг снега и была сырой и холодной. Генка открыл дверь и окно настежь и два дня напропалую топил печку. Так пол окончательно просох. В окрестностях заимки не обнаружилось волчьих скелетов. Волки, очевидно, обглодали туши своих сородичей и даже кости унесли в свои логова - волчатам на забаву.
Замечательная заимка получилась, можно только радоваться, да и бор богат дичью, полно черники и брусники. О чём ещё можно мечтать? Только о медвежьей охоте. И главная его мечта - поохотиться на медведей - неотступно звала его к действиям.
Взяв положенный отпуск, Генка ушёл на заимку, заверив Галю, что вернётся на четвёртый день. Он прихватил с собой заново отточенные топор и ножовку и горсть гвоздей "сотки". Из оружия взял только "ижевку". Подстрелив дежурного глухаря на обед и ужин, ранним утром следующего дня он направился на северо-восток в тайгу. Уже через час хода светлый сосновый бор начал меняться. Деревья стояли гуще, и между соснами всё чаще попадались ели и пихты. Внизу стали попадаться большие массивы голубики, жимолости и малины. Запели комары. Чем дальше, тем больше. Идти стало трудно. Внезапно путь Генки пересекла ухабистая просёлочная дорога со следами телег и колёсного трактора. Глубокие ухабы были наполнены чистой отстоявшейся дождевой водой. По краю одной лужицы Генка заметил отчётливые следы глухаря. "Вот глухомань! - подумал Генка. - Прямо на дороге охотиться можно". Это была дорога из Чемурая в таёжную деревеньку Орловку. Судя по следам, последний раз по ней проезжали дней пять назад, а то и больше.
Генка делал по пути небольшие затёсы на стволах, чтобы безошибочно вернуться назад. Ещё через час начали попадаться кедры. Лес был богат пернатыми, которые сопровождали его неумолкаемым концертом. Нередко перед ним тяжело взлетали глухари. "Как в курятнике", - подумал Генка. Дважды он заметил зайцев, удиравших от него высокими бесшумными прыжками.
Он был уже четыре часа в пути и оказался посреди дремучей тайги. Продвижение становилось всё труднее из-за густых кустарников и множества рухнувших, отживших своё, ветеранов леса. Недавно упавшие деревья лежали на упавших много лет назад, образуя двух-трёхэтажные препятствия. Приходилось петлять и то и дело затёсывать метки. Одолевали комары, и Генка вынужден был постоянно обмахиваться веточкой пихты с мягкой хвоей.
Но вот частокол деревьев перед ним внезапно поредел. Начался лёгкий подъём. Ровная до сих пор местность стала складчатой. В одной глубокой лощине обнаружилась небольшая речка, берега которой густо поросли кустами черёмухи. Абан, догадался Генка и стал искать брод. Противоположный склон лощины поднимался постепенно выше и выше. Ощущалось, что речка огибает высокий холм. Обнаружив удобный открытый перекат, по щиколотку глубиной, Генка перешёл на другой берег и поднялся на вершину. С северной стороны холм круто обрывался глубоко вниз, открывая обзор на бескрайнее тёмно-синее море тайги с полосками светлой зелени лиственниц. Наверху дул лёгкий ветерок, отогнавший назойливых комаров. Генка уже изрядно устал и начал подыскивать место для устройства привала. Пройдя по вершине холма на восток, он быстро нашёл то, что нужно. Стройная пихта не выдержала, очевидно, бушевавшего на вершине урагана и упала прямо на скалу, лёжа горизонтально в полутора метрах над землёй. У скалы под ровным стволом Генка и решил сделать себе укрытие для отдыха.
Обед прилетел сам. Любопытный косач уселся поблизости на толстой сосновой ветке и, склоняя голову, с нетерпеливым интересом рассматривал Генку. Раздался хлёсткий выстрел, поднявший ещё пяток глухарей в воздух. Генке послышалось, словно кто-то тяжёлый прорывается далеко за холмом сквозь бурелом, с треском ломая сухие сучья. "Медведь! - догадался Генка, и сердце его радостно забилось. - А может быть, лось?".
Через час в котелке булькал будущий бульон с половинкой глухаря. Вторая половинка пойдёт в дело завтра. Пока глухарь варился, Генка напилил тонкомер и начал делать себе лежанку под пихтовым стволом, чтобы не лежать на земле.Пообедав и передохнув полчаса, он продолжил обустройство своего опорного пункта в тайге, ликуя от восторга. Какое здесь богатство! Одни кедры чего стоят! Только ради кедровых орехов стоит проделать такой длинный путь.
Вскоре уютный стан был готов. Прочная лежанка, сколоченная из нескольких затёсанных с одного бока брёвнышек, была защищена от ветра и дождя с северной стороны плотным навесом из жердей и еловых лап. До наступления темноты ещё было далеко, и Генка пошёл оглядеться по окрестностям своей стоянки. Крутой северный склон холма постепенно сходил на нет, и вскоре местность опять стала ровной. Начался сплошной кедрач. И вдруг Генка остановился в изумлении: из одного кедра на высоте глаз торчал широкий нож с изящной роговой рукоятью. Генка тщательно осмотрел всё вокруг - ни малейших признаков, что поблизости проходил человек, кто бы мог воткнуть нож в кедр, он не обнаружил. Подойдя к ножу, он удивился ещё сильнее. Это был не нож, а обоюдоострый кованый кинжал. Рукоять его потемнела и покрылась слоем плесени. Очевидно, что кинжал торчит в этом кедре уже не один год. Но почему нет ни малейшей ржавчины на лезвии? Генка взялся за рукоять и попробовал его вытащить. Это ему, в конце концов, удалось. Кинжал сидел довольно глубоко. Обтерев рукавом не менее полутора четвертей длины лезвие, Генка опять удивился. На металле не было видно никаких следов, словно кинжал спокойно лежал в ножнах, а не торчал вот так неизвестно сколько времени под дождём и снегом. Кинжал был грубо откован, следы ковки были отчётливо видны по всей поверхности лезвия, и неровные кромки, постепенно сходящиеся к острому концу, были остро отточены тончайшим оселком. Генка попробовал остриё пальцем и присвистнул от изумления: таким лезвием можно, наверное, бриться.
"Булатная сталь!" - догадался Генка. Совсем недавно прочитал он в журнале "Знание-сила" статью о загадках дамасского булата, поразившую его воображение. "Этому кинжалу должно быть уже много веков. Сколько же лет он торчал в этом кедре? Сто? Двести? И кому он принадлежал?" - размышлял он возбуждённо. Он начал тщательно осматривать всё вокруг, надеясь найти какие-нибудь следы владельца кинжала. Но вокруг была девственная тайга, и казалось, что был Генка первым человеком, пришедшим сюда.
Кедрач внезапно кончился. Началась полоса бывшего лесного пожара, поросшая молодыми берёзками и осинами, из которых уныло торчали погибшие пихты и ели. Внизу - сплошные заросли жимолости и малины. И тут сердце Генки тревожно забилось. Перед ним открылись отчётливые следы медведя, проламывавшегося сквозь малинник. Следы на земле были старые и нечёткие, но в густом кустарнике остались коридоры от прохождения крупного тяжёлого зверя. Ясно, что ходил он здесь в прошлом году. Значит, он придёт сюда и в этом, когда малина поспеет.
Довольный результатами своей разведки, Генка повернул назад, размышляя по пути о загадке найденного им кинжала. Вернувшись к стоянке, он первым делом попробовал кинжал на прочность. Если это и в самом деле булат, то этим кинжалом можно рубить гвозди без малейшего ущерба лезвию - так утверждала статья в журнале. После постройки стана у него остались неиспользованными несколько гвоздей, и он с содроганием сердца с размаху рубанул поперёк гвоздя. Гвоздь разлетелся на две половинки, словно был это не стальной гвоздь, а тонкий прутик. Генка осмотрел лезвие - ни малейшей зазубрины. Сомнений не оставалось. Генке перепал чудесный подарок - настоящий дамасский кинжал. Разве можно с ним сравнить любой охотничий нож?!
Стало смеркаться. Генка поставил вариться остатки глухаря и поднялся на вершину холма. Тайга внизу потемнела и резко контрастировала с ясным ещё небом. Вдруг ему померещилось, что он видит дымок. Он стал вглядываться, и постепенно убедился: прямо на север от него, на самом горизонте, клубится едва заметный дымок. Кто-то разложил костёр, и пока сучья не прогорели до углей, костёр заметно дымит. Дымок то усиливался, то исчезал, и вскоре исчез совсем. "Кто бы это мог быть? Лесной человек?" - вспомнил Генка рассказ старика Зайцева и улыбнулся.
Стемнело. Ветерок полностью стих. Тлеющий костерок из трёх толстых брёвнышек отгонял комаров. Негромкие звуки ночной жизни в тайге доносились со всех сторон, изредка перекрываемые уханьем филина. Генка долго не мог уснуть от возбуждения, пытаясь представить себе в воображении, как оказался булатный кинжал в том кедре? Была уже глубокая ночь, когда он, наконец, забылся во сне. Снился ему лесной человек в образе лешего из кино. Лесной человек протягивал к нему руку и просил: "Отдай кинжал. Это мой кинжал!".

* * *

Он проснулся от заливистых трелей какой-то птахи. Солнце уже было высоко. Генка неспешно позавтракал и долго не мог решить, что делать? Идти дальше или обустраивать эту удобную стоянку? Любопытство пересилило, и он решил идти в сторону замеченного вчера дыма. Он спустился с холма и пошёл по равнинной тайге. Трижды, испытывая радостное возбуждение, наткнулся он на давние следы медведя. Встретились и следы лося. Генка неторопливо продвигался вперёд, делая засечки кинжалом, что оказалось очень удобным. Острое лезвие легко срезало кору. Местами тайга редела, и на таких свободных местах расстилался сплошной ковёр черничника. Через две-три недели черника созреет. Сколько же её здесь! Вот где простор для глухарей и прочих птиц.
Генка шёл уже больше трёх часов. Где-то недалеко уже должно быть то место, откуда шёл дым, и Генка старательно вслушивался в тихий шум тайги - вдруг человек выдаст себя каким-нибудь звуком. Его путь внезапно пересекла тропинка, узкая, но вполне отчётливая. Видно, что по ней регулярно ходили люди, хотя свежих следов не было. Вот это да! Посреди тайги тропинка, словно рядом деревня.
Это наверняка как-то связано со вчерашним дымом. В Снова вспомнился рассказ деда Зайцева о лесном человеке. Но лесного человека никто не видел, и тропинок к его жилищу не встречал. А может быть, это староверы здесь обосновались? Генка слышал не раз, что далеко на севере, за Ангарой, прячутся в тайге староверы, не признающие цивилизацию. А вдруг кто-то из них забрался поюжнее? Вот и разгадка лесного человека! Вот кто мог хоронить останки загинувших в тайге людей, так что от них ничего не оставалось. Староверы славились своим миролюбием и кротостью, и их можно не опасаться. А вот подружиться с ними не помешало бы.
Генке полегчало на душе. Всё-таки он немного побаивался встречи с лесным человеком. Кто его знает, какой ещё разбойник может в тайге обосноваться. После недолгих колебаний он повернул по тропинке направо на восток, полагая, что она ведёт от жилища староверов на запад в сторону Чемурая, где у них может быть свой человек, у кого они приобретают соль и спички, да хозяйскую утварь.
Тропинка извивалась между деревьями и местами делалась почти незаметной. Через полчаса хода появились пни со следами топора. Тропинка стала более отчётливая и сильнее натоптанная. Она приподнялась на бугор, под которым оказалась обжитая человеком полянка, грубо сколоченный стол и рядом с ним скамья и древняя охотничья заимка с покосившейся открытой дверью.

- Есть тут кто живой? - громко спросил Генка.

В ответ раздался хриплый стон. Генка поспешил к хибаре и заглянул внутрь. Тяжёлый неприятный запах ударил в нос. Сквозь полумрак он разглядел на низком топчане под старым драным тулупом какое-то подобие человека. Это был старик остяцкой наружности, седой, как лунь, с длинными грязными космами волос, с жёлтым страшно худым лицом. Ясно, что перед ним лежал умирающий. Старик тяжело дышал и едва слышно просил пить. Генка засуетился. Он хотел дать старику попить из своей алюминиевой фляжки, но подумал, что от старика можно и заразиться. Огляделся вокруг. Увидев в углу чайник, рывком схватил его. Чайник был пуст. Генка выплеснул в него всю воду из фляжки и подсел к старику.

- Давай, дедуля, вот тебе вода, - поднёс Генка носик чайника к губам старика и приподнял его голову.

Старик жадно несколько раз глотнул и открыл глаза.

- Спасибо тебе, мил человек, кто ты, откуда? - произнёс он с заметным остяцким акцентом.
- Генкой меня звать, я тут издалека, из совхоза, слышал о таком?

Старик отрицательно покачал головой и забылся. Дыхание его выровнялось. Генка неспешно осмотрелся. В дальнем углу стояла грубо слепленная из камней и глины потрескавшаяся печурка без дверки. Судя по головёшкам, вчера печурка топилась, и это от неё дымок заметил Генка. Он вышел из избушки и по самой натоптанной тропинке быстро нашёл ключ - источник воды для жителя заимки.
Он пожалел, что не подстрелил по пути никакой дичи. Он решил вскипятить вначале чай для старика, а потом попробовать добыть глухаря, чтобы напоить больного бульоном. Запалив костёр на кострище со стойками и перекладиной для котелка, Генка быстро вскипятил чай и заварил его смородиновыми листьями, благо смородиновые кусты оказались рядом с ключом.
Когда Генка зашёл с кружкой чая в избушку, старик лежал с открытыми глазами и с благодарностью смотрел на Генку. С помощью Генки он отпил полкружки и опять отвалился в забытьи.

- Потерпи, дедуля, чуток. Пойду глухаря стрельну, будет тебе супчик.
- Ох, спасибо тебе, сынок. Я подожду.

Долго глухарей искать не пришлось. Через час из котелка над костром торчали глухариные ноги, а в котелке булькал бульон.
Больной старик между тем очнулся. Генка сел на чурбачок и стал выспрашивать его, кто он и как он здесь очутился. Рассказ старика поверг Генку в изумление. Оказалось, что дед прожил здесь почти всю жизнь с самой ранней молодости. И до него здесь жил шаман, а до шамана ещё другой шаман. Много шаманов сменилось на этом месте. Старик тоже должен был стать шаманом, но пришли злые времена, и убит был и его учитель - последний шаман. Так он и остался недоученным шаманом. И шаманить уже стало не для кого. Все ассаны давно ушли в русскую веру. Старик прятался всю жизнь от людей на этом месте. Только надёжные люди из Чемурая знали о нём. Изредка приходили они к нему в тайгу, приносили спички, дробь и порох. А он так и жил здесь, как медведь.

- А как звать-то тебя, деда?
- Тарай.
- Хм. Так у нас в районе есть озеро Тарай.
- Вот и я тоже Тарай, но на озере том ни разу не был, хотя слышал о нём.
- А что с твоими надёжными людьми стало?
- Умерли они. Последний тоже уже старик. Наверное, и он уже умер. Прошлым летом в последний раз у меня был.
- А что же другие, почему молодые к тебе не ходят?
- А никто не знает, что я тут есть.
- Да как же так, что твои надёжные люди никому о тебе не рассказывали?
- Нет. Нельзя это. Духи накажут.
- Ну ты, дед, как шпион тут в секрете живёшь. А что ты тут такого нашёл, чтобы безвылазно тут сидеть?

Ответа не последовало. Старик закрыл глаза и, похоже, заснул. Генка стал размышлять. Шаманов могли поубивать в гражданскую войну. Хоть партизаны, хоть колчаковцы. Но было это сорок лет назад. Дед тогда был учеником шамана, то есть, должен был быть ещё подростком. Так, значит, ему и шестидесяти лет ещё нет, хотя выглядит он на все восемьдесят.
Глухарь уже сварился, и Генка наполнил кружку бульоном, покрошив в него немного хлеба из своего запаса. Дед опять очнулся, и Генка смог его осторожно покормить. Старик оживился, глаза у него заблестели.

- Деда, а сколько тебе лет?
- Да, наверное, пятьдесят пять уже было.

"Старик и вправду ещё не совсем старый. Дед Зайцев на двадцать лет старше, но выглядит ещё молодцом. Тяжело, наверное, деду Тараю жизнь в тайге далась," - подумал Генка.

- Хворый я, сынок. Что-то у меня внутри изломалось. Третий год уже мучаюсь. И думал я, что так и умру, человека не встретив.
- Да зачем тебе умирать, деда? Ещё плясать будешь. Давай, я тебя в больницу отнесу.
- Спасибо, сынок. Но не нужна мне больница. Не смогу я среди людей жить, а в тайге и подавно я уже не жилец.
- Ну, не говори так, деда.
- Добрый ты, сынок. Хороший ты человек. По глазам вижу. Но говоришь ты так больше от уважительности. Сам ведь не веришь, что мне ещё помочь можно.
- Не говори так, деда! - На глаза Генки навернулись слёзы.

Наступила пауза. Дед с лаской в глазах посмотрел на Генку и спокойно продолжил.

- Сегодня ночью я умру. Похорони меня возле того валуна у большого кедра. И не ставь надо мной креста. Валун будет мне памятником. На него будут прилетать совы - души шаманов, карауливших это место. И будут они разговаривать с моей душой. А моя душа поселится в молодом кедре, который вырастет рядом с моей могилой.

Генке стало ясно, что старик и в самом деле умрёт через несколько часов, и он молча кивнул, неспособный произнести и звука.

- Подними руку и пошарь на потолке возле трубы. Там найдёшь мой дар для тебя. Давай, давай, ищи, пока я в сознании.

Генка просунул руку в широкую щель и нащупал металлический предмет. Это оказался тяжёлый браслет в виде змеи, свернувшейся в двойное кольцо. "Золото! - молнией мелькнуло в голове. - Ведь этому браслету и цены, наверное, нет".

- Нашёл змейку?
- Нашёл…
- Там ещё есть ножны серебряные, поищи…

Генка пошарил и вытащил пустые ножны из черного металла с отчеканенным орнаментом на щёчках. Ножны могли подойти к найденному вчера кинжалу. И точно! Кинжал плотно вошёл в ножны. Старик увидел Генкин кинжал и удовлетворённо не то спросил, не то подтвердил:

- Нашёл…
- Да, деда, вчера нашёл. Торчал в кедре. Отсюда километров пятнадцать на юг будет. Когда же ты его потерял?
- Это не я потерял. Это у моего учителя забрали его убийцы. Уж скоро сорок лет будет. Он пошёл в Чемурай и кинжал взял с собой, как и ты, в сапоге. Он никогда не ходил на люди с этими ножнами. Людей лучше не дразнить ни золотом, ни серебром.

У Генки кружилась голова. Какая-то фантастическая тайна окружала этого старика. Вот и нашёлся лесной человек. Генка уже не сомневался, что именно дед Тарай был той легендой.

- Спасибо, деда. Я и не знаю, что я с такими богатыми вещами делать буду…
- Ты их храни. Храни в тайне. И они тебя будут хранить. Змейка отведёт злых духов, а кинжал тебя спасти может. Ты хороший человек, вот добрые духи тебя и приметили. Они привели тебя ко мне и кинжал тебе открыли.

Старик закрыл глаза и заговорил шёпотом на непонятном языке. Словно молился. Передохнув, он опять открыл глаза и страстно заговорил:

- Похорони меня так, чтобы не видно было, что тут кто-то лежит. Никто не должен знать, что я жил тут. Будет беда большая, если плохие люди об этом узнают.
- А о тебе уже знают. Говорят, живёт в этих местах лесной человек…
- Это - слухи, и о них скоро забудут.
- Так что ты здесь караулишь, деда?
- Не могу я тебе сказать. Духи не позволяют. Ты вот что. Как похоронишь меня, избушку, всё здесь, сожги, чтобы и следов никаких после меня не осталось.

Генка посмотрел на старика с немым вопросом в глазах.

- Обещай мне, что исполнишь мою просьбу, - старик строго посмотрел на Генку.
- Обещаю, - со вздохом ответил Генка. - Обещаю, будь спокоен.
- Я тебе верю. Духи отблагодарят тебя.

Старик замолк, закрыл глаза и забылся то ли во сне, то ли потеряв сознание. Генка сидел, не шелохнувшись, потрясённый таинственностью старика, лесного человека. Ему захотелось точно исполнить волю умирающего. Он вышел из избушки осмотреться, что следует ему сжечь и как это лучше сделать. Обошёл избушку и нашёл старую лопату и давно не точенный топор. Кроме кострища, грубого столика и скамьи перед ним никаких искусственных сооружений не было. Стереть следы пребывания Тарая больших трудов не требовало. Выгоревшее место со временем зарастёт, и лет через пять будет уже невозможно догадаться, что здесь когда-то жил таинственный лесной человек. Только пни вокруг будут напоминать, что здесь кто-то побывал.
Начало смеркаться. Генка без аппетита поел и стал присматривать себе место для ночлега. Время от времени он заглядывал в избушку. Старик тяжело дышал, оставаясь в забытьи. На небе зажглись звёзды. Генка, лёжа на своей постели из пихтовых лап, рассматривал звёздное небо, переживая события сегодняшнего дня. Где-то рядом заухала сова. Генку словно что-то толкнуло в бок. Он резко встал и направился в избушку. Старик не дышал. Генка пощупал пульс на шее. Пульса не было. Генка почувствовал острую тягу действовать немедленно. Если сжечь избушку ночью, то никто не увидит дыма над тайгой, чего можно было опасаться, если сжигать её днём. Генка быстро запалил костёр возле будущей могилы и при свете костра принялся копать. Копалось легко. Пришлось перерубить лишь два небольших корня от кедра. Через час могила со ступенчатым сходом у ног была готова. Генка осторожно опустил старика в могилу, укрыл его старым тулупом и положил рядом обнаруженную под топчаном старенькую берданку с патронташем. Побросал он в могилу и всю найденную утварь старика, оставив только лопату: пригодится на его стоянке у ручья. В два часа ночи старик был погребён под невысоким холмиком.
Порубив топчан и сорвав несколько сухих дранок с потолка, Генка зажёг костёр внутри избушки. Вскоре избушка полыхала и через час от неё осталась лишь куча горячих углей. Генка, как зачарованный, смотрел на мерцающие угли, сидя на валуне возле могилы старика. Так он и встретил рассвет.

Глава 5.

Дело государственной важности.

Благодатный край - солнечное Приусолье! Здесь знойное лето и морозная зима вовсе не в тягость. Сухой воздух целебен, и не бывает здесь ни злого мора, ни чумы, ни холеры, ни оспы. Всё здесь можно найти: и просторные чернозёмные пашни и луга, и богатые медоносами леса, переходящие в девственную безграничную тайгу, где водится соболь и растёт кедр. Усолка и все три озера окрест - Улюколь, Маслеево и Тарай - богаты рыбой. Неспроста именно здесь селились первые российские переселенцы, наладив богатую и счастливую жизнь. Появились добротные большие дома из первосортного леса с изящной резьбой по карнизам и наличникам. Собирались невиданные урожаи хлеба, и на всю Россию шла торговля мёдом и превосходным сливочным маслом.
Когда-то населяли эти места ассаны - охотники и рыболовы, поклонявшиеся духам земли, воды и неба. Но давно уже забыли ассаны свою веру и свой язык. И никому не нужны стали ассанские шаманы. Вымерли все шаманы, кроме одного. В глухой тайге, куда проще всего можно было попасть из деревни Чемурай, временами раздавался не слышимый никем бой бубна. Это камлал последний настоящий шаман Евсей. Хоть и не было у него паствы, не мог Евсей оставить свою нелёгкую шаманскую службу. Лежал на нём строгая повинность - хранить тайну золота киргизов и ждать, когда придёт посланник с благословением духов и произнесёт ключевые слова, чтобы взять принадлежащий ему по праву, установленному в стародавние времена киргизского великодержавия , драгоценный клад.
Был Евсей уже в годах и воспитывал себе замену - пятнадцатилетнего племянника Тарая. Родня Евсея знала, что он исполняет какой-то святой обет, и не возражала, чтобы Тарай перенял этот обет от Евсея, обрекая себя на отшельническую жизнь в тайге. Жила родня Евсея в нескольких деревнях. И в Чемурае был у него брат с русским именем - Семён Евсеев, к которому Евсей время от времени наведывался за необходимыми для жизни в тайге вещами. Прочие жители деревни косились на него и думали, что Евсей очень фартовый охотник-промысловик, у которого пушнины полные сундуки. Поговаривали также, что Евсей шаманит и знается с нечистой силой, которая ему помогает в охоте. Евсей и в самом деле был отменный охотник, знавший все повадки зверей. Он охотился, как и его предки, с бесшумным луком и не знал промахов. В его силки соболь шёл сам, и Евсей всегда мог вознаградить родственника ценной шкуркой. Но не стремился Евсей переловить всех соболей и разбогатеть, и это трудно было себе представить завистливым чемурайцам.
В двадцатом году прогнали из Приусолья Колчака, Тасеевская республика была распущена, и на её месте установилась советская власть. Осенью прокатилась по Приусолью волна расстрелов. Десятки зажиточных крестьян и социально чуждых элементов были убиты красными активистами в одной только Рождественской волости. Но не знал всего этого Евсей и холодным вечером в конце октября, уже по первому снежку, проделав долгий и тяжёлый путь по тайге, прибыл к брату. Надо было забрать новый овчинный полушубок и валенки. Появление Евсея не осталось незамеченным. Молодой активист-комсомолец Пашка Шароев, успевший попартизанить и принять участие в Кайтымском походе , поднял на ноги свою ячейку - двух совсем молодых бойцов ЧОНа. Через полчаса над деревней прогремел выстрел из Пашкиного маузера и раздался пронзительный бабий крик. Это голосила невестка над застреленным прямо во дворе Евсеем, тогда как брат его стоял, лицом белый, как снег, не в силах произнести и слово. Пашка вытащил из-за голенища Евсея кинжал и изъял его, как оружие контрреволюции. Вернувшись домой, гордый Пашка, высунув от усердия язык и стараясь не делать кляксы, корявым почерком писал в волость о ликвидации "контрика", отказавшегося сдать ценную пушнину революционным властям.
Через месяц Пашка в числе 128 прочих усердных активистов волости предстал перед судом за бессудную расправу. Но, поскольку жертвами активистов оказались исключительно враги революции, все 128 обвиняемых были вчистую оправданы. И Пашка устроился на службу в волостную ЧК.

* * *

Пашка нашёл себя на службе. Крестьянин по рождению, не испытывал он тяги к крестьянскому труду. В идее революции о построении нового мира он увидел возможность начать новую жизнь и выбиться в люди, то есть получить власть над людьми. Переезд в волостное село был для него первым шагом наверх. Второй шаг ему удался не сразу, но был этот шаг довольно широким. В двадцать четвёртом году его перевели в губернское управление ОГПУ, где он получил в оперативное обслуживание управление сельского хозяйства губисполкома. Важно посмеивался он про себя: теперь он главнее самых главных сельских начальников во всей огромной Енисейской губернии . Но недолго упивался Павел Сергеевич своей властью. Не потянул он свою работу, не давались ему изящные формулировки в документах. Не умел он составить сколь ни будь толковую справку для руководства, да и почерк у него так и остался, как у малограмотного крестьянина с неоконченной церковно-приходской школой. Его отвели от оперативной работы, и он, в конце концов, попал в архив. Так Павел Сергеевич утратил всю власть над людьми.
Поначалу он очень огорчался такому обороту, но прошли годы, и оперсостав управления попал под косу ликвидаций. Большинство сослуживцев Павла Сергеевича из оперативных подразделений оказались расстрелянными. Кто-то оказался троцкистом, кто-то правым уклонистом, но большинство оказались контрреволюционерами. И благодарил Павел Сергеевич судьбу, что вовремя она вывела его с линии огня. Тихая и незаметная работа в архиве казалась ему теперь большим благом.
Чтобы как-то занять себя на рабочем месте, Павел Сергеевич с любопытством читал архивные дела. В одном из реализованных дел, завершённых решением "тройки", он нашёл любопытное агентурное донесение. Скрытый за псевдонимом "Марат" агент сообщал, что был в компании с одним нацменом, который, подвыпив, стал утверждать, что его предки - енисейские киргизы - были в древности самым могущественным народом, имели богатую золотую казну, и что эта казна спрятана где-то в тайге в Приангарье. Далее нацмен утверждал, что золото древних киргизов и по сей день охраняет шаман. И кто приблизится к казне, погибнет от духов, с которыми шаман имеет договор. На агентурном сообщении красовалась размашистая, исполненная красным карандашом, резолюция начальника отдела, уже расстрелянного за контрреволюционную деятельность: "Тов. Антипов. До каких пор ваш агент будет рассказывать сказки вместо разоблачений контры?".
"Вот она судьба, - подумал Павел Сергеевич, - агент наверняка ещё жив, хоть и не очень усердно искал контру, а суровый начальник уже не живёт, и на его место заступил товарищ Антипов".

* * *

Прошли годы, отгремела война. Павел Сергеевич, повоевав в СМЕРШе в прифронтовой полосе, вернулся на своё место в архив и сразу по выслуге фактических двадцати пяти лет был отправлен на пенсию в расцвете сил, пышущий здоровьем. Он не без помощи приятелей из управления МГБ устроился на непыльную работу в отдел кадров завода "Красмаш" и стал подумывать, чем бы заняться в свободное время. Многие его новые коллеги оказались охотниками. И какие увлекательные охотничьи истории рассказывали они на вечеринках! Не мудрено, что и Павла Сергеевича потянуло в их компанию. Он вступил в общество охотников и рыболовов, обзавёлся двустволкой шестнадцатого калибра и стал выезжать вместе с коллегами в охотничье хозяйство завода в Козульском районе.
Охота на поверку оказалась совсем не такой, как о ней рассказывалось. Патроны расстреливались в основном ради забавы. Стреляли по брошенным вверх шапкам или расстреливали поставленные на пни пустые бутылки. И лишь изредка кому-нибудь удавалось подстрелить рябчика, тетерева или даже глухаря. При первом же выезде на охоту Павел Сергеевич попал в центр внимания из-за своего необычного кинжала. "Это прадед привёз с турецкой войны", - скромно соврал он, постеснявшись сказать правду. Кинжал был исключительно острый и совершенно не требовал заточки. Самые жёсткие сухие сучки он перерубал как травинки, оставляя ровный срез. Павел Сергеевич заказал на заводе за две бутылки водки ножны, и теперь мог носить кинжал на поясе, не опасаясь порезаться.
Выезды на охоту понравились Павлу Сергеевичу, а когда ему посчастливилось подстрелить глухаря, он бесповоротно превратился в заядлого охотника. Очередной отпуск летом пятьдесят второго года Павел Сергеевич решил провести на родине, надеясь настрелять глухарей на зависть всем своим приятелям. По пути домой он остановился у своего бывшего сослуживца по волостному отделу Гошки. Волостное село Рождественское давно уже стало районным центром и называлось теперь официально Дзержинское, а в просторечии - Дзержинск. Сам Феликс Эдмундович отбывал недолгую ссылку в Тасеево, а в Рождественском он был только проездом. Павел Сергеевич не мог понять, почему Тасеево осталось Тасеевом, а Рождественское удостоилось такой незаслуженной чести. "Наверное, всё дело в религиозности названия села", - подумал он.
Крепко поддал он с давним приятелем, вспоминая беспокойные двадцатые годы. Приятель, который по-прежнему состоял на службе, с гордостью сообщил Павлу Сергеевичу, что Дзержинский район теперь - очень важный в политическом смысле центр. Бывшая тюрьма народов, как называлась в новых учебниках Сибирь, при Советской власти превратилась в сплошную ссылку. Почти в каждом доме в районе живёт один или два контрика, и всё из Москвы, Ленинграда, Киева, Минска. "А профессоров тут у нас, как собак нерезаных, - хихикал Гошка. - И все они у меня во где!". Гошка сжал кулак и потряс им.

- Есть тут, к примеру, у меня один профессор-историк. Древних киргизов изучает и всё к нацменам с расспросами пристаёт. А я ему подарочек готовлю. Пойдёт за контрреволюционную агитацию снова на лесоповал.

Павел Сергеевич, услышав о древних киргизах, сразу вспомнил агентурное сообщение "Марата".

- Слышь, Гоша. Ты с этим профессором не спеши. У тебя ж других контриков хватает. А у меня к нему интерес есть…
- У тебя? К этой контре?!
- Угу!
- Ну так говори, пока я добрый, какой у тебя интерес?
- Давай мы с ним побеседуем. Я в одном важном деле зацепку имел. Там тоже о древних киргизах речь шла. Дело огромной государственной важности!

Павел Сергеевич быстро вошёл в роль важного оперуполномоченного. Георгий Иванович тут же проникся к нему доверием.

- Так какой разговор, Паша, щас давай и побеседуем.

Приятели, пошатываясь, явились в райотдел. Было воскресенье, и в отделе почти никого не было, кроме дежурного, ещё одного сотрудника, готовившего какую-то неотложную справку, и посыльной Глаши. Георгий Иванович строго скомандовал ей срочно привести ссыльного Вербицкого для уточнения кое-каких сведений о контрреволюционной деятельности киргизов.
Вскоре Глаша привела напуганного пожилого человека в круглых толстых очках.

- Здравствуйте. Чем могу быть полезным? - начал без намёков на приветливость профессор.
- Никак я тебя не научу докладывать по форме… Ай, да хрен с ней, с формой… Ты скажи, ты профессор по киргизам?
- Нет, я профессор истории, но я изучаю историю енисейских киргизов после распада великодержавия.
- Великодержавие же в семнадцатом году распалось, чего тут изучать?
- Это царское самодержавие распалось в семнадцатом году. А киргизское великодержавие распалось в десятом веке.
- Ну ясно, и тогда контра душила трудовой народ. Вот товарищ оттуда, - Георгий Иванович многозначительно указал пальцем в потолок, - интересуется той самой контрой…

Он толкнул Павла Сергеевича в бок, и Павел Сергеевич, откашлявшись, начал на достойном уровне:

- По имеющимся данным, эксплуататорские классы киргизского трудового народа прячут в приангарской тайге золото, принадлежащее трудовому советскому народу. Что можете сообщить по этому вопросу?
- Если я Вас правильно понял, речь, скорее всего, идёт о бытующей среди части потомков енисейских киргизов легенде о золотой казне Тарая, которую он якобы спрятал от монгольских завоевателей где-то на левобережье Ангары.

Профессор вопросительно посмотрел на Павла Сергеевича, и тот утвердительно кивнул.

- У этой легенды есть свои особенности. Во-первых, она не имеет широкого распространения. Её передают из уст в уста как тайну, которую надо беречь. Во-вторых, она носит ярко выраженный мистический характер. Золото киргизов, якобы, спрятали и охраняют духи, которые откроют клад только посвящённому киргизу, который рано или поздно родится, чтобы сделать киргизов счастливыми. Это явно перекликается с семитскими легендами о мессии.
- Так это выдумки шаманов или историческая правда?
- Это очень похоже на народный эпос, то есть, на выдумку, но в последнее время получены интригующие данные, которые могут свидетельствовать, что клад и в самом деле существует.
- Ага, а ну, давай-ка выкладывай, - вмешался Георгий Иванович, спинным мозгом почувствовавший, что за этим может скрываться большой оперативный интерес и очень важная разработка.
- Во-первых, получены документальные подтверждения, что упоминаемый в эпосе хранитель казны Тарай - реальная историческая личность. Во-вторых, археологическая экспедиция в район Енисейского кряжа нашла остатки древнего прииска, хорошо датируемого двенадцатым и, предположительно, тринадцатым веками. Несомненно, что прииск был во владении киргизского хана. В-третьих, принято считать, что богатство енисейских киргизов обеспечивалось торговлей пушниной. Но есть большие сомнения, что продажа пушнины могла обеспечить такой высокий доход ханской казны и такое количество золота, которое у хана всегда имелось в наличии.
- Так-так, конечно же, золото было. Под Енисейском его вон какая прорва, - вмешался опять Георгий Иванович.
- Да, но это ещё не всё. Совсем недавно мне сообщили коллеги, что получено подтверждение, что некий монгольский военачальник Оркан, упоминаемый в монгольских легендах, также реальная историческая личность и… - тут профессор торжествующе взглянул на слушателей, - более того: Оркан во время подавления восстания киргизов 1218 года получил приказ остаться на правобережье Енисея и предпринять экспедицию на Енисейский кряж в поисках киргизского золота, тогда как основные силы монголов вернулись на левобережье.
- Ну и дальше что? - вставил слово напрягшийся Павел Сергеевич.
- А то, что больше об Оркане и его отряде никто ничего не знает.
- И где же золото?
- А этого тоже никто не знает. Раз об Оркане и о золоте никаких сведений нет, то, скорее всего, Оркан потерпел неудачу. Если он двигался с юга, логично предположить, что Тарай отступил к Ангаре. А куда он пошёл потом, остаётся только гадать. Переправиться через Ангару в нижнем течении не так-то просто, значит, он пошёл либо вниз, либо вверх по течению. Уход вверх по течению представляется более логичным. Он мог бы затеряться, уйдя по руслам малых рек, хотя бы по Усолке, - здесь профессор криво усмехнулся и посмотрел в глаза Павла Сергеевича.
- Так что, где-то здесь может быть клад?!
- Не знаю. Но не исключаю.

Старые приятели, Пашка и Гошка, протрезвели, представив себе, что где-то неподалеку может находиться сказочный клад. Отпустив профессора со строгим наказом никому об этой беседе не рассказывать, они вернулись в дом Гошки "обмозговать это дело". Мозговой штурм был решительный и бескомпромиссный. Высадив по бутылке водки и добавив наверх бражки, оба приятеля впали в полное беспамятство. Жена Георгия Ивановича с трудом уложила их на полу и плотно закрыла дверь в спальню, чтобы не слышать их богатырский храп. Утром она разбудила Павла Сергеевича диким воем. Он долго не мог сообразить, где он и что нужно от него этой ревущей женщине. Но, в конце концов, до него дошло: Гошка умер, захлебнувшись в собственной рвоте.

(продолжение следует)

Обсудить этот текст можно здесь