Portfolio

Анюта Евсеева

Бизнес-ланч в одиннадцать

(продолжение)

Поднявшись к себе, я присела на кровать и достала из комода билеты в Париж. Вообще-то никакой необходимости заказывать билеты заранее не было, но мне очень хотелось иметь материальное доказательство поездки. Теперь я то и дело любовалась ими, иногда даже прижимала их к себе или целовала.
Он встретит меня на вокзале, думала я…

Ты будешь ждать на перроне, и, увидев поезд, пойдёшь вдоль вагонов, высматривая меня в окнах.
И, наконец, заметишь...
В твоих руках будет букет белых лилий. Белых, мраморных лилий, с капельками росы на хрупких лепестках, словно их срезали только что.
Хотя почему - лилий? Странная мысль, ведь я всегда любила тюльпаны! Интересно, ты помнишь о том, что я люблю тюльпаны? Конечно, помнишь и пойдёшь по перрону с букетом голубых тюльпанов "Ночной принц", которые я видела на Фестивале цветов в Амстердаме.
Заметишь меня в окне вагона. Но не сразу узнаешь, потому что я прилипну к стеклу словно муха, по которой шваркнули газетой, и мой нос расплющится…
Мой нос…
Он расплющится в любом случае, потому что безумный Грюйер поместит мою носовую перегородку в консервную банку, полную спирта…
Я буду стоять на подножке вагона и, как только замечу тебя на перроне, распахну дверь и шагну навстречу…
А что, если ты не успеешь меня поймать?
Встреча никак не клеилась.
Лучше так:
Поезд ещё движется.
А ты идёшь, почти бежишь, едва поспевая. Видишь меня в окне. Протягиваешь руку к моему лицу, и я прижимаюсь к ней губами. Вернее, я прижимаюсь к холодному стеклу…
Кто бы сосчитал, сколько раз я прижималась к холодному стеклу, представляя твою руку…
Поезд останавливается.
Пассажиры выходят из вагона и оглядываются на нас.
А мы так и остаёмся, прижавшись друг к другу с двух сторон оконного стекла, ты - рукой, а я - губами.

Я глубоко вздохнула…
И неожиданно жутко испугалась. Испугалась - не то слово!
Замерла от ужаса.
Из моей груди вырвался протяжный стон.
Я затаила дыхание. Стон раздался ещё раз.
Это стонала не я. Потому что в тот момент, когда кто-то стонал, я не дышала. Ведь невозможно стонать, если не дышишь. Стон - это выдох.
Цепенея от ужаса, протянула руку к торшеру и нащупала выключатель…
Неосторожное движение и - торшер оказался на полу, причём откатился далеко в сторону, так, что в темноте его не стало видно.
Почувствовав, что задыхаюсь, я попробовала вздохнуть, но у меня не получилось.
- Соня! - едва слышно прошептала я.
Дыхание вернулось.
Стон повторился, совсем близко, почти над ухом.
- Соня! - заорала я что было силы. - Соня! Соня!!!
Голос что-то нашёптывал, словно дразнил меня в темноте, накрывая то ли густой пеленой, то ли какой-то слизью. Ещё секунда - и меня чем-то накрыли, буквально замуровали.
Похоже, что из меня сделали устрицу!
Собравшись с силами, я принялась стучать, но стука почти не было слышно. Только цокот, будто кто-то на чердаке цокает подкованными копытами. Если это Чёрт, то кто его подковал? Или Соня приволокла на чердак бездомную лошадь?
Я била кулаками по скользкой пелене, но ничего не получалось…
- Полин!
Я прислушалась.
- Полин!
С трудом разлепив веки, я осмотрелась:
белый потолок… полосатые обои, торшер, откатившись под стол, так и продолжает там лежать… окно… а за окном - хлещет проливной дождь…
Подоконник заливает водой, и под ним уже собралась лужица…
- Полин, ну открой же!
Я поднялась с кровати и добрела до двери. На пороге стояла Соня.
- Там какой-то мужик пришёл. Говорит, к тебе. Под шляпой не видно, кто такой.
Мы сбежали вниз по лестнице, к входной двери. На мониторе внешнего наблюдения переминался с ноги на ногу вконец промокший Петрович.
- Одну минуточку! - крикнула я, пытаясь справиться с бесконечными засовами, замками, крючочками и задвижками.
- Кто-то цокал всю ночь на чердаке, - пожаловалась Соня, - стонал, кричал. А потом меня словно крышкой какой-то накрыли… И что-то вкололось мне в бок, словно булавка. Похоже, я оказалась внутри коробки с нитками.
- Крышкой? - растерянно переспросила я, сама ещё толком не расставшись с ужасами прошедшей ночи.
- Чуть не задохнулась…- испуганно призналась Соня.
Наконец, я справилась с последним замком.
С Петровича ручьями стекала вода.
- Простите, что в неурочный час, - извиняющимся тоном сказал он, - но дело не терпит отлагательства.
Петрович достал из-под плаща несколько глянцевых журналов.
- Вот, - сообщил он, пролистывая передо мной картинки с интерьерами в домах знаменитостей, - мы должны выбрать тип постройки.
- Что будем строить? - не поняла я.
- Как это - что?! - вскричал поражённый Петрович. - Тюрьму! По дизайнерскому проекту. Первую в мире! Вас назначаю автором!
- Где собака? - заорала я.
- Собака не убежит, - отмахнулся Петрович.
- Но может подохнуть! И тогда мы перед Кларой никогда не оправдаемся. Она нам ни за что этого не простит. Мы не увидим никаких денег! Ни вы, ни я. Хотя мне ещё полагается стакан молока в день. За вредность от общения с вами!
- Что вы сделали с собакой? - ледяным голосом поинтересовалась Соня. - Что с ней случилось?
- Пока ничего. Но может случиться в любой момент! А этот тупица занят строительством дизайнерской тюрьмы, оснащённой биде на жидких кристаллах, вместо того, чтобы заниматься делом!
- Никто не давал вам права кричать на меня! - помрачнел Петрович. - Собака находится по адресу: Женева, Гран Пре, 64, пятый этаж. И я уже купил фиолетовые чернила - писать шифровки.

Мы долго подбирали, во что переодеть Петровича, с одежды которого в три ручья стекала вода, но ничего не подходило под его высокий рост. Обращаться к фрау Тересии было не очень уместно, тем более что последнее время она не вполне адекватна. Пару раз я заставала её беседующей с кем-то у плиты, причём она так яростно доказывала кому-то, что в клубничный джем не стоит добавлять каперсы, иначе в остывшем виде он превратится в желе и слишком затвердеет, что я побоялась к ней подойти. Она даже отмахивалась от незримого собеседника палкой, которой что-то размешивала в кипящем котле.
Соня догадалась выдать Петровичу зелёный медицинский халат, такого же цвета колпак и хирургические бахилы. С мокрыми взъерошенными волосами, в этом наряде Петрович напоминал зелёного человечка из бреда больного белой горячкой.
Он пил чай, прихлёбывая из блюдца, с сахаром вприкуску, постоянно вздыхал и сокрушался.
- Я - человек приказа. Сказано - сделано! Как можно было подумать обо мне, что я погублю животное…
- А я однажды погубила животное, - неожиданно призналась Соня. - И даже не одно, а несколько. Это было в далёком детстве, но у меня так и осталось глубочайшее чувство вины. Душевная рана, которая не заживает и, похоже, не заживёт уже никогда. Это мой грех, моя боль. Мой крест.
Ах, вот в чём причина Сониного паломничества по всем помойкам за котами, думала я. И надо же, как бывшие сотрудники известной конторы располагают граждан к добровольным признаниям. Петрович то и дело заглядывал Соне в глаза, при этом взгляд его становился таким бархатным и нежным, что можно было принять его за кота. Только что о ногу не трётся. Ему бы в кирхе работать! Исповедником. В пользу России.
- Как же это случилось? - вкрадчиво поинтересовался Петрович.
- Мне было двенадцать, - начала свой рассказ Соня, - мы с мамой отдыхали в Крыму. Это был год, когда всё было заражено тлёй. И с вертолётов на виноградники сбрасывали божьих коровок. Их были тучи…
- В голубых беретах, - трезво предположил Петрович.
Соня его не услышала.
- Всё было засыпано божьими коровками, тьма божьих коровок…Они хрустели под ногами, попадали за шиворот. Весь пляж был усыпан ими. Даже море у берега было усеяно божьими коровками...
- Фолкнер прямо какой-то, - поразился Петрович, - в тот год, когда налетела саранча…
Он ещё и начитан, отметила я, а Соня тем временем продолжала.
- Никто не знал, куда от них деваться… А мы были неразумными детьми, - Соня горько вздохнула, - и как-то решили сделать шашлык.
Петрович с шумом отхлебнул чай.
- Нанизали на булавку пять коровок и поднесли к ним горящую спичку…
Петрович прыснул, не удержавшись:
- Родителям скормили?
- Родители! - с горечью воскликнула Соня. - Они даже не обратили внимания! А ведь это был садизм в чистом виде! Живодёрство! И мы выбросили их обгоревшие трупики… Просто выбросили…
Петрович так и замер с чашкой в руке.
- Соня, выражайся, пожалуйста, яснее, - подсказала я, - а то он подумает, что вы выбросили обгоревшие трупики родителей.
Мне показалось, что Петрович перевёл дыхание.
В дверях появилась бледная фрау Тересия.
- Я не спала всю ночь, - сообщила она, - кто-то сложил меня в футляр. Щёлкнул замочек, и я почувствовала себя очками. Потом стонал, кричал и топал копытами…
Фрау Тересия в ужасе уставилась на зелёного Петровича.
- Вы его, наконец,-то поймали? - она просияла от радости.
- Кого? Меня? - возмутился Петрович. - С какой стати меня кто-то должен ловить? Я сам пришёл!
- Сам? - поразилась фрау Тересия. - Тогда ответьте мне, пожалуйста, ну и зачем вам понадобилось запирать меня в очёчный футляр?
- Ничего подобного, - отказался Петрович.
- Кто-то стонет по ночам на чердаке, - объяснила я.
- Так, - сказал Петрович, - а вы на чердак лазали?
- Нет! - хором ответили мы с Соней.
Фрау Тересия ждала ответа, пытливо глядя на Петровича. Петрович всем своим видом показывал, что её многозначительные взгляды на него не действуют.
- Тогда откуда же вы узнали, что на чердаке? - добивал железной логикой Петрович.
- А где же? - удивилась Соня.
- А может, на крыше, - предположил Петрович.
- Ну кто может стонать на крыше?! - Соня с недоумением посмотрела на Петровича.
- Тот же, кто и на чердаке, - сделал вывод Петрович.
Фрау Тересия продолжала стоять в дверях кухни, только ещё больше побледнела.
- Фрау Тересия, - обратилась я к ней, - ведь вы знаете, кто стонет в вашем доме! И даже собирались мне рассказать. Но нам помешали.
Фрау Тересия обвела нас мрачным взглядом.
- Вы надо мной смеётесь, - тихо сказала она, в таком случае я объявляю обет молчания.
- Подождите-ка объявлять! - дёрнулся Петрович, - может, скажете сначала? А потом уже объявите!
Он поднялся и протянул к ней руку.
- Нет! - закричала фрау Тересия. - Не трогайте меня!
- Тише, тише, - пытался успокоить её Петрович.
Фрау Тересия бросилась вон из кухни. Петрович припустил за ней.
- Сейчас он её за Можай загонит, - предположила Соня.
Раздался страшный грохот, наверху хлопнула дверь, истошно закричал Петрович, и сразу всё стихло.
- Прибила? - спросила у меня Соня.
Я пожала плечами.
Послышались тихие шаги. Мы обернулись. По лестнице, бодро подтягиваясь на передних лапах, спускался Птичка, а за ним, держась за сердце, обескураженный Петрович.
- Что это за зверь? - подавленно спросил он.
- Птичка, - объяснила Соня.
- Птичка? - переспросил Петрович. - А почему она сидя ходит?
- Не она, а он, - объяснила Соня, - это кот.
- Кот…- поразился Петрович, не отрывая взгляда от Птички.
За столом воцарилось тягостное молчание.
- И с тех пор я пытаюсь искупить это чувство вины, но ничего не получается, - закончила крымские воспоминания Соня.

Дождь прошёл, и Петрович отправился на вокзал. Чтобы убедиться, что он сел в поезд, следующий именно в Женеву, а не в Лихтенштейн или в Брюссель, я проводила его до самого вагона.
- Убедительно прошу вас, - строго наказывала я ему, - не перепутать Ганса с Шансом. Если вам плевать на судьбу собаки, подумайте о сумме, которую вы получите. Запомните: вы забираете Шанса, при этом изо всех сил стараетесь не изуродовать Ганса. Хотя бы потому, что Клара его должна узнать в лицо.
- Не беспокойтесь, - убеждал меня Петрович, - что вы меня за полного идиота держите! Я отлично помню, что должен временно отключив подонка Шанса, схватить за шкирку Клариного кабысдоха Ганса, и доставить их обоих в Базель. Но только обещайте мне придумать интерьер бара для тюрьмы. Разве не престижно иметь собственный дизайнерский проект?
- Уважаемый Петрович, - терпеливо билась я, - пожалуйста, запомните, что привезти в Базель вы должны собаку. По-моему, ничего сложного?
- Собаку по кличке Шанс, - сразил меня Петрович и вошёл в вагон второго класса.
Я посмотрела вслед уходящему поезду, прошлась по перрону и подумала о том, что по каким-то мне не понятным причинам все вокзалы в мире пахнут одинаково - что в России, что в Швейцарии, что в Германии. И нет ничего проще, чем посидеть на перроне, провожая поезда, если очень соскучился по запахам родины.

- Доброе утро, герр Ванн! Опять вы уселись за моим столиком и, чтобы я не видела, как вы покраснели, укрылись за газетой. Мне кажется, вы вообще никогда не уходите, превратились в очередную историческую реликвию. Достопримечательность…
По городу разлился колокольный перезвон, долгий и печальный, и герр Ванн не услышал моего ворчания.
Через переполненный зал кондитерской ко мне пробивалась большая Берта, пронося над головой поднос с чашкой кофе и кренделем. Она была похожа на мадагаскарскую крестьянку, держащую на голове корзину с фруктами. Лицо её сияло, а может быть, это колокола так воодушевляли её.
Город утопал в колокольном перезвоне, в его волнах барахтались люди, птицы, цветы, плыли дома и деревья, а Берта плавно двигалась по залу, делая мне страшные глаза.
Наконец, она подплыла, поставила поднос на стол и заговорщически кивнула в сторону герра Ванна.
- Мерзкий старикашка, сидит тут целыми днями. Мне кажется, он подслушивает. Суёт нос во все дела.
- Фрау Берта, он больше напоминает мебель…
- Слова при нём не скажешь, - проворчала Берта, - сразу начинает насмехаться!
- Да у меня вообще сомнения, - засмеялась я, - умеет ли он говорить?
Герр Ванн продолжал сидеть за газетой "Тан" совершенно неподвижно.
- Уши уже разрослись до соседнего дома, - продолжала ворчать Берта. - Скоро доползут до Малого Базеля и попадут под автомобиль.
Неожиданно она разразилась весёлым смехом.
- Вам бы понравились такие уши, фрау Полин?
- Не думаю.
Я была слишком занята своими мыслями, чтобы вникать в суть ворчания Берты. Мысленно я готовилась к двум важным встречам, одна из которых должна состояться в Париже, а вторая… Лучше бы мне об этом не думать. Мысль о предстоящей поездке в замок к собирателю носовых перегородок выбивала меня из колеи.
Большая Берта тем временем говорила мне что-то очень важное, многозначительно тыча пальцем в фотографию ангельского личика маленькой девочки из русской газеты. Она показывала мне какие-то записи, что-то объясняла, но я была слишком увлечена собственными сомнениями и страхами.
Фрау Берта отчаянно жестикулировала, размахивала руками, топала ногами, дважды прослезилась и, так и не дождавшись от меня никакой реакции, неожиданно вытянулась в позу "ласточка", и простояла в узком проходе между столиками на одной ноге несколько минут, сорвала аплодисменты и выпрямилась.
- Конечно, - невпопад произнесла я, - вы совершенно правы.
Я думала о том, что как несправедлива ко мне судьба, растянув время моего ожидания на долгие годы. А к кому она справедлива? К большой Берте? Или к Соне?
"Живите без иллюзий", - посоветовал мне герр Йорген. Он стар и мудр, пока был молод, работал актёром на киностудии, но так и ни разу не попал в кадр, а теперь - билетёр у Клары Шильке. А что делают на киностудиях и в театрах? Штампуют иллюзии, и только. И как бы ни было горько расставаться с иллюзиями, кто мы без них? Пышные крендели с кунжутом, маком и вареньем, которые расположились на прилавке в кондитерской у Берты, и то мечтают, чтобы их съели ещё горячими.
Фрау Берта продолжала жестикулировать, она подпрыгивала на месте, и в какой-то момент чуть не вылетела из дверей кондитерской, так как проходивший мимо парень неосторожно её задел.
- Вы уверены, что я приняла правильное решение? - большая
Берта наконец-то успокоилась.
Она ждала ответа, а мне было неудобно её переспрашивать, ведь только что, на протяжении нескольких минут, она пыталась мне что-то втолковать.
- Вы всё решили правильно, - ответила я, совершенно не задумываясь о последствиях.
- Действительно?! - воскликнула обрадовано Берта. - Тогда у меня больше нет сомнений. Я сделаю так, как решила. Только очень вас прошу, сохраните вот это, - и она протянула мне обрывок русской газеты с фотографией девочки.
Я убрала его в сумочку.
- На всякий случай. Как талисман, - объяснила Берта.
И мы расстались.

Перед тем как сесть в поезд, чтобы ехать в замок к Грюйеру, я позвонила Кларе.
- Сказать, что я не нахожу себе места, было бы неточным, - призналась Клара, - но надеюсь, что Шанс жив. Вы не знаете, он его кормит?
- Откуда мне это знать, фрау Шильке! Я знаю только то, что два часа назад Петрович сел на поезд и отправился в Женеву. А я через десять минут уезжаю в Бёрн, к Грюйеру.
- Отлично! - грустно сказала Клара. - Я на вас очень надеюсь.
- Это правда, что старый кретин выламывает гостям носы и срывает скальпы? - спросила я.
- Что за чушь, милочка? Кто вам такого наговорил? Он милейший человек, интеллектуал. Невероятно влиятелен. Между прочим, масон, и говорят, что он член Бильдербергской группы. Вроде бы его видели в прошлом году на тайной конференции в Версале. Только я вам ничего не говорила, - предупредила Клара.
- Час от часу не легче, - вздохнула я, - теперь буду ломать голову, зачем ему понадобилось убивать Кеннеди.
- Вы что, идиотка? - поинтересовалась Клара. - Не вздумайте его об этом спрашивать. Тем более, что старик мухи не обидит. Только если устрицу. Главное - отговорите его от этой безумной идеи со снегом. В замке не может выпасть никакого снега! Это нереально. Летом снег не падает. Вот ваша основная задача!
И она повесила трубку.

( продолжение следует)

Обсудить этот текст можно здесь