Portfolio

Яков Кротов

Заповеди для всех

Не тормози

Яков Кротов - эссеист и историк, создатель крупнейшей
библиотеки церковно-исторической литературы (www.krotov.info)
С ноября 2002 года - священник.
Эссе печатается с разрешения автора. (Ред)

Каждое поколение рождает свой язык и в награду получает от предыдущего: "Разве это язык?! Это жаргон, это какой-то сумасшедший сленг". Новые слова, как морщины, замечаются скачком и вызывают у добрых людей смех, у злых - злость. На самом деле, язык редко меняется внезапно, разве что от общественных потрясений, как при Петре Алексеевиче, при Владимире Ильиче, при Михаиле Сергеевиче. Обычно же изменения накапливаются постепенно, как постепенно растут дети, и только наша сосредоточенность на собственном пупе мешает эти изменения прослеживать. Вот когда ребенок вырастет выше нас на голову, когда жаргон захлестнет газеты и улицы, тогда мы его замечаем и начинаем сердиться.

Хорошо ж просто высмеивать жаргон, когда он заслуживает название "жаргона" - то есть настолько напичкан иностранными словами, что уже и на русский язык непохож. Резкому наплыву иностранщины русский язык подвергался по крайней мере трижды: сперва татарские слова, потом французские (отсюда и французское "жаргон"), потом английские (отсюда и "сленг"). Время всё сглаживает, и уже ни одному православному, молящемуся пред иконой в басманном окладе, невдомёк, что "басма" и "басмач" от единого корня. Агрессия иностранных слов естественна, да и агрессией она может показаться лишь тем, кто очень равнодушен к содержанию слов. Так, лишь очень равнодушный к истине человек способен избирательно сердиться только на иностранных проповедников. Стоит ли сердиться на иностранное словцо, коли оно лучше передает суть дела, - а ведь сердимся, и через тысячу лет будут сердиться. В Париж хочет съездить каждый, а слушать вокруг себя французскую речь, оставаясь московским мещанином, как-то неохота. Но приходится.

Однако злость и изумление от столкновения с иноязычным жаргоном несравнимо слабее злости и изумления при виде того, как родной язык превращается в нечто новое. "Крыша поехала", "я торчу", "он на меня наехал" - кому-то кажется ужасным безобразием. Но, конечно, это не безобразие, а именно образы, и вполне соответствующие духу русского языка, да и вообще духу языка как такового.

Даже не читавшие Библию люди знают первый стих её первого псалма: "Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых". Сергей Аверинцев как-то откомментировал этот пслом с литературной точки зрения: это стихотворение (а псалом, прежде всего, стихотворение), оказывается, превращает все человеческие движения в символы нравственного поведения. Праведник не только "не ходит на совет нечестивых", он еще и "не стоит на пути грешных", и "не сидит в собрании развратителей". Поэт словно уминает образ: грешник ходит, стоит, сидит, наконец. А что же праведник? "Он как дерево, посаженное при потоках", - и этому образу плотно укорнённого дерева противостоит грешник, который "как прах, возметаемый ветром". В общем, хороший человек - усточивый человек, а плохой человек - пыль, набивающаяся тебе в глаза и в рот.

Эта поэтические находка трехтысячелетней давности была в свое время сделана и русским человеком. Плохой человек, грабитель - "налётчик", он налетает, словно смерч. Хороший, надёжный человек - "непреклонный", "непоколебимый". В крайнем случае, его можно назвать "подвижником" - но это слово ассоциируется с движением неторопливым, размеренным, без лихости налетчика. Подобным словам много веков, их буквальный, поэтический, дерзновенный смысл давно приелся и неощутим.

Ядро современного жаргона состоит из слов, выражающих совершенно то же поэтическое восприятие мира, что и у псалмопевца царя Давида, что и у далёких наших предков. У всякого греха есть как бы два полюса: грех, который извращает добродетель, перебарщивая в ней, карикатурно преувеличивая её, и грех, который не долетает до добродетели по причине душевной вялости. Перелёт и недолёт - вот что противостоит золотой середине. Сегодня это выражается очень просто: перелёт - "наезд", "недолёт" - "тормоз". Фарисей, превращающий мораль в дубинку, - "наезжает", мытарь, не желающий следовать хотя бы минимуму моральных норм, не понимающий простых человеческих вещей, - "тормозит". Сказать "он на меня налетел" невозможно, это уже не по-русски, а по-книжному, зато скажешь: "он на меня наехал" - и всё понятно, и универсально - наехать может и православный ханжа, и агностик, и родная мать.

Различия с лингвистической точки зрения - совершенно никакого, и кто сердится на слово "наехал", тот - "тормоз", пытается затормозить естественное движение языка. Хуже наезда и торможения мжет быть только "кидание". "Кинуть кого-то" означает "обмануть", "предать кого-то" (ибо всякий обман есть предательство). Только мы в слове "предать" уже не чувствуем первоначального энергичного образа - "передать из рук в руки", и вот, чтобы вернуть ощущение метафоры, появляется слово "кинуть" - "бросить от себя". Слово "кинуть" еще и тем удачнее слова "предать", что "предать" подразумевает кого-то, кому передают, предают ближнего своего. А "кинуть" можно просто в никуда. Увы, современные иуды часто оправдывают себя тем, что предают людей, не передавая их конкретным палачам. Слово "кинуть" лишает их оправдания смысла.

Добродетельное, желанное состояние души современный жаргон выражает с поразительной силой. "Я торчу!" У кого-то это слово вызывает хихиканье, словно у пятиклассников слово "пестик", а нормальный человек, разумеется, видит, что речь идет о том же самом состоянии праведности, о котором псалмопевец сказал: "Как дерево". Дерево тоже ведь "торчит", и ещё как торчит. Выражение "я торчу" передаёт то же самое душевно-телесное ощущение, что и "я в восторге" ("восторг" - "вырванность"). Если же речь идет не просто о миге счастья, а о некоем процессе, в котором счастье есть результат захватывающего дух движения, то в ход идет вновь автомобильное слово: "круто" - ощущение от крутого поворота над пропастью разве не идеально передает "упоение в бою и бездны мрачной на краю"?

Идею же всякой аскетики о том, что плохо не движение само по себе, а движение неумеренное - слишком быстрое или слишком вялое, - жаргон передает россыпью слов, обозначающих желательный темп жизни. Счастье, говоря языком физики, это состояние, при котором собственное движние объекта соответствует динамике окружающей среды. Тогда я "не наезжаю" и "не торможу". Я двигаюсь размеренно. Я "тащусь". В сущности, "тащусь" означает "просто двигаюсь" и близко не к "потаскухе", как можно было бы подумать (та "таскается", а не "тащится", то есть двигается быстро, резко, часто, а вовсе не размеренно). "Тащиться" ближе к "подвижничеству" - спокойному продвижению к намеченной цели.

Необходимость в перерыве, которую когда-то окрестили словом "отдых", сегодня заменили словом с той же приставкой и тем же смыслом: "оттяжка". Никакой языковой разницы между "отдыхать" и "оттягиваться" нет. Более того, слово "оттягиваться" изящнее слова "отдыхать", потому что содержит в себе намек на тетиву лука, которая "оттягивается" не для обломовского вечного упокоения, а для того, чтобы затем послать стрелу в цель. А дивное слово "западать", заменившее истрёпанное до непонятности "любить", -
разве не передает одновременно смирения ("запавшая" кнопка ниже обычной) и верности ("запавшую" кнопку уже не вытащишь) любви?

Разумеется, пока еще рано переводить первый псалом как: "Крут человек, который не наезжает, не тормозит и не кидает. Праведник торчит, как дерево, он тащится, оттягивается и западает, а у грешника крыша летает яко прах, его же возметает ветр от лица земли". Лет через пятьсот-шестьсот, возможно, подобный перевод будет восприниматься естественно. И это тот редкий случай, когда мысль о том, что тебе придётся умереть раньше, вызывает совершенно явную радость.

Обсудить этот текст можно здесь