Portfolio

Владимир Савич

Колеса судьбы

... белесо-молочными атомами зарождается он за окном. Это еще не свет, а тот грунт, на котором великий художник разольет свои краски. Сегодня серые, завтра оранжевые, а послезавтра и вовсе электрик. У кровати тусклым пятном чернеет пара синтетических тапочек китайского производства. Я просовываю в них свои худощавые ноги и иду на кухню. Под ногами, как живой, стонет рассохшийся паркет.
- Кря, кря. Жик, жик, - жалуется он вещам, встречающимся у меня на пути. Путь же мой пролегает по длинному и прямому, как пожарная кишка, коридору. Опасен этот коридор незнакомцу. Здесь, спрятанная в небольшом углублении, стоит старая музыкальная колонка. Сколько прелестных ножек поранилось об её коварно торчащий угол! Да и я, всякий раз ударясь об её угол, кричу: "Шит!" И клятвенно заверяю, что вынесу её в подвал. Вот и сегодня, больно ударившись лодыжкой, громко ругаюсь, и, бережно погладив ушибленное место, следую дальше.

- Кря, кры, вжи, вжи, - вновь оживает в своей жалобной "песне" паркет.
Мне, в отличие от него, жаловаться некому, хотя жизнь моя не слаще его. Да и кто жалуется по утрам? Это лучше делать в обеденный перекур, или, скажем, вечером за кружкой пива. Утром варят кофе и спешат на службу. Я тоже варю кофе, хотя никуда и не спешу. Нет, я не пенсионер, наоборот, мужчина в рассвете сил: у меня здоровое сердце и нормальный сахар. Вот только чуть повышенная кислотность, но это от кофе. "С этим надо бороться. Кофе - камни!" - предупреждает меня знакомый доктор. Но я не хочу ни с чем бороться, тем более с кофе. Мне нравится хруст ломающихся под жерновами кофемолки овальных, крепких, черных, как антрацит, кофейных зерен. Нравится тонкий, дразнящий
запах, вырвавшейся на волю кофейной души. Я с трепетным волнением жду трех пузырьков, говорящих о кофейной готовности. В своем нетерпении я похож на добродетельного еврея, ожидающего трех первых звездочек, свидетельствующих ему о приходе субботы.

Почему я столь много уделяю внимание кофе? Да потому, что один глоток этого горячего, терпкого, горьковатого напитка плюс глубокая сигаретная затяжка, и вас уже тянет поговорить. Кофе - не водочная болтливость. Кофе - задушевный разговор. С чего же его начать? Может быть, сначала?

Изначально мы были разные. Я высокий, он маленький. Я блондин, он шатен. Он собирал марки, я, кажется, значки. Он был мягким, я ершистым. У него было непривлекательное имя Павел и безобразная фамилия Оладьев. Я же имел оригинальное имя Ромуальд и звучную фамилию Воскресенский. У меня были способные постоять за меня братья, а Павел был единственный сын у
родителей. Я учился в старой, с колоннами и английским уклоном, школе. Он - в новой: приземистой, безликой и вечно отстающей. Он любил изучать жизнь по книгам, я предпочитал " учить её не по учебникам". Павел обитал в желтом облупившемся доме, я - в добротном коттедже. из крепких белых силикатных кирпичей
Между домами возвышался импровизированный - из досок и кроватных сеток -забор. Но тем не менее мы дружили. Нас пытались изолировать друг от друга, но как было это сделать, если нас тянуло друг к другу, как разнозарядные частицы?!
- Он тебе не друг, - говорили мне родители. - У него дурная наследственность!
- Что ты прилип к нему как банный лист к анусу. Он же душный, как парилка! - поддерживали их братья.
Что я мог на это ответить? Что только с ним я ощущал гармонию?! Что он часть не достающей во мне душевной детали?! Да я и слов таких в те времена не знал...
Перемахнув через забор, я убегал к нему домой. Там можно было делать то, что было строжайше запрещено дома: ходить в ботинках, лазить по холодильнику
и курить. Там я был в недосягаемости от воспитательного процесса: никто не жужжал мне на ухо "не трогай это", "поставь на место то".

Мать Павла вечно работала во вторую смену, отец приходил поздно и часто в таком состоянии, что не мог не только запрещать, но и попросту связно говорить.
- Родя, быстро домой, - требовательно кричала через забор моя мать.
- Пока, - быстро прощался я. И, давя каблуками скрипучую лестницу, возвращался домой. Темнело, и вскоре наши дворы погружались в изредка нарушаемую протяжным гудком далекого поезда вязкую тишину ночи...

Общее проявилось в нас неожиданно и стойко лет в 16-17, когда мы увлеклись роком. Мы обожали одних и тех же рок-музыкантов: гитаристов Д.Пейджа и Д. Хендрикса. Павел стал учиться на соло-гитаре, я также предпочел её другим инструментам. Вопрос собственной группы парил в воздухе. И тут впервые в жизни у нас возник спор принципиального характера.
Он (мягко): "Стань на бас".
Я (возмущенно): "Почему я? Кто из нас Пол?"
Он (удивленно): "При чем тут Пол?"
Я (язвительно): Притом, что Пол Макартни чешет на басу!

Создай мы собственную группу, я думаю, из неё, ей-Богу, мог бы выйти толк. Впрочем, может, и нет, но то, что жизнь наша сложилась бы по-другому - точно. Однако мы продолжали упираться и спорить.
Павел (спокойно): Ты играешь слишком прямолинейно. Как если бы художник рисовал одной краской. Нет оттенков! Послушай Хендрикса. Гитара Джимми разговаривает, плачет, ласкается, а твоя кричит...
Я (раздраженно): Рок гитара - не скрипка Страдивари!
Павел (негромко): Звук рождается из тишины...
Я (разъяренно): Ты не музыкант, а апостол Павел, рассуждающий как композитор Бабаджанян...

Не создав своей команды, мы играли в чужих. Я поменял их массу, но найти себе подходящую из-за своего скверного характера и "неудобного" репертуара долго не мог.
- Играешь ты хорошо, - говорили мне участники. - Но не то, что надо.
- А что надо? - язвительно спрашивал я.
- То, что любит народ и приносит бабки!
Мне бы прислушаться, подчиниться да и играть то, что хотел народ и что приносило рубли. Но нет же, я вставал на дыбы и возмущенно кричал.
- Васьки! Я думал у вас рок-группа, а у вас оказывается оркестр А.Мещерякова! Для вас принцип - деньги, а для меня - чистота жанра! "Червону руту" играйте без меня!
Вскоре в городе не осталось ни одной команды, которая бы после упоминания моего имени не говорила: "С его характером надо работать в террариуме!"

Я стал подумывать о смене увлечения, как неожиданно лучшая в городе рок-группа "Колеса судьбы" объявила конкурс на вакантное место лидер-гитариста. Попасть в "Колеса" означало раскрыть ворота в невообразимый мир "superstars"! Ради этого можно было и поступиться принципами!

Прослушивание осуществлялось в маленькой, плотно заставленной барабанами, колонками и микрофонными стойками комнате. По полу бесчисленными "гадами" ползли иссиня-черные провода. Весь день витиеватые гитарные импровизации беспрепятственно носились по коридорам и лестницам ДК общества глухих (там репетировали "Колеса"). Шум стоял невообразимый - думаю, от этого грохота местное общество пополнилось новыми членами.

К 6 часам вечера из претендентов осталось двое: я и мой друг Павел Оладьев. Бесспорно, я играл лучше, ярче, напористей и техничней, а взяли его. Он играл хуже, но имел решившую в его пользу 100-ватную, с вмонтированным усилителем, гитарную колонку!

Он вообще, в отличие от меня, здорово разбирался во всех этих катодах, анодах, транзисторах и динамиках. Сказывалась наследственность потомственного электрика. От Павла вечно пахло канифолью, тогда как от меня одеколоном "Саша". Его часто видели в компании сомнительных личностей с местного радиозавода, меня же в любую минуту можно было найти среди хорошеньких шатенок.
- Я играл лучше, и ты как друг должен был это признать и честно уступить мне это место, - сказал я ему по пути к дому.
- У картишек нет братишек, - вульгарно ответил он.
- Отлично! - усмехнулся я. Только запомни, что следующий кон сдавать мне!

И я растасовал колоду нашей судьбы и раздал общий прикуп. Не доходя до дома, я втиснулся в заржавевшие двери телефонной будки, крепко сжал пластмассовой бельевой прищепкой ноздри. Набрал простой двузначный телефон дежурного по ГУВД и голосом А. Макаревича сделал заявление: "В субботу в 11 утра по адресу подворотня дома Щорса, 12 состоится продажа дефицитных деталей, похищенных с городского радиозавода..."
- Думай, прежде чем говорить! Вор должен сидеть в тюрьме! -успокоил я себя, засыпая.
Да я вообще-то и не волновался - между нами говоря, мало верилось в ментовскую оперативность.

Но, как в дурном водевиле, его взяли чисто и с поличным. Цена похищенного составила порядочную сумму. При "хорошем" прокуроре тюремный срок мог бы легко вытянуть на двухзначную цифру! В последний момент судебный приговор заменили военкоматовской повесткой. Все это произошло так стремительно, что Павел даже не успел вынести из ДК "глухих" свою колонку...

Прошла пара месяцев, я уже играл на его месте и на его колонке в "Колесах судьбы", когда город потрясло известие: "Погиб Павел Оладьев. Тело привезут через неделю."

Я был в шоке, а тут еще на следующий день после этого известия пришло письмо. Видимо, оно слишком долго шло, а, может, - это было письмо из другого мира?
- Ты знаешь, - писал он мне, - я тут подумал и решил: вернусь - стану на бас. Мы с тобой такую команду сделаем!.
Честное слово, я даже пытался вскрыть себе вены!

На похоронах собрались все рок-музыканты города. Я же, сославшись на срочную поездку, на них не присутствовал и никогда позже не был на его могиле...

Вскоре после смерти Павла распались "Колеса судьбы", и его колонка перешла в мои руки. Я таскал её за собой то в группу "Мираж", то в "Призраки", то в "Романтики", то в "Оптимисты". С квартиры на квартиру, из города в город. Наконец, устал и женился. Я искал взаимопонимания, а встретился с вопросом:
- Что это?
- Колонка, - объяснил я супруге.
- Кухонная?!!!
- За папу. За маму. Чтоб вырос большой и вынес эту гору из дома, - толкая очередную ложку манной каши, приговаривала жена. - Не будешь слушаться маму, поставлю тебя за колонку!
Весомый аргумент: дети выросли упитанными и послушными.

Но я давно уже не живу с семьей. Я вообще ни с кем не живу, правда, мои немногочисленные знакомые говорят, что я "сожительствую" с колонкой. В известном смысле они правы, ибо для меня она давно стала "именем одушевленным". За долгие годы скитаний по квартирам и углам она выгорела, обшарпалась, металлические уголки заржавели, дерматин облупился и стал похож на псориазную кожу. Несколько ножек отвалилось, что придает ей вид инвалида. Жизненная ирония - она постарела вместо своего хозяина!

Прошло 20 лет с его смерти. За эти годы я растерял почти все его фотографии, а те, что сохранились, выгорели и приобрели незнакомые черты. Я стал почти забывать, каким он был, мой друг, и вот в последнее время он стал являться в мои сны. Придет и молча стоит у своей колонки: молодой, совсем не изменившийся друг моей далекой, беспутной юности Павел Оладьев! Мне так хочется с ним поговорить, объясниться, но он всячески избегает этого разговора. Я догадываюсь, почему, и просыпаюсь. За окном рождается новый день моей жизни...

Обсудить этот текст можно здесь