Portfolio

Елена Тихонова

Дождливый день.

(по разным мотивам)

Ну, наконец-то! Ушли все те, кто должен был уйти, и остались те, кто должен был остаться. Этот день сразу начался как вечер. За окном моросил дождь и дул ветерок.

Влажный ветер проникал в помещения, приятно вымывая из них ночные запахи сигарет, еды и парфюмерии. Больше всего Шпуле хотелось бы сейчас остаться одной, залезть под теплое легкое одеяло и нежиться в полудреме своих любимых эротических фантазий, наслаждаясь тишиной, покоем и видениями. Но все сегодня складывается иначе. Тоже неплохо, но иначе. Шпуля лежит поверх одеяла на огромной кровати между двумя мужчинами. Мужчины спят. Их сладкое похрапывание - единственный звук, нарушающий тишину. Искушенная Шпуля умеет любить храп любимых мужчин. Она не испытывает чувства досады, оставленности и отчужденности, перерастающего в раздражение, так свойственного многим женщинам. Она умеет наслаждаться этой музыкой покоя. Любимые мужчины с ней и спят. Все хорошо.

Блондин и брюнет. Брюнет годится ей в отцы. Хотя… А кому он в отцы не годится? Шпуля нежно погладила его ногой. Араб. Мусульманин. Никто не знает, сколько ему лет, но его звон серебра в его упругих и резких мышцах заставляли ретироваться не одного молодого нахала. Шпуля вспомнила, как, однажды из дома выводили мужчину с окровавленными лицом и руками. Он просто не понравился арабу. Араб взвился в воздух, извернулся в почти акробатическом экзерсисе. Казалось, что он даже не приблизился к незнакомцу в своем полете - прыжке. А гость недоуменно рассматривал ошметки кожи, свисавшей с его рук и свои ботинки, залитые кровью.

Выходец из какой-то неведомой южно-азиатской провинции, араб не был ее отцом, но воспитал ее, как дочь. Он открыл для нее много тайн, неведомых ее соотечественницам. Он научил ее поэтике риса. Да-да, простого риса. Они вместе сначала рассматривали, а потом слизывали прозрачные продолговатые крупинки с хрусткой бумажки. И это было прекрасно. Если внимательно рассматривать - каждая рисинка имеет неповторимый цвет, вкус и форму. Как женщина. Он подарил ей чудесный сплав отеческой и мужской любви. Он был ее отцом, ее мужчиной и отцом ее детей. Он учил ее любить и учил рожать. Он укладывал ее в немыслимую для европейской женщины позу на боку, и боль отступала. Он первым прикасался к ее детям. Потом он приходил ночью, садился на стул и часами смотрел на детей. Его глаза в темноте светились вишневым светом. Когда Шпуля родила второй раз, что-то случилось. Хитрый араб подслушивал разговор тех, деловых, но ничего ей не сказал. Преодолев ее невнятное сопротивление, Шпулю отвезли тогда в какое-то жуткое место, где две женщины издевались над ней, засовывая разные металлические штуки ей между ног. Было очень больно. После, уже дома, обезумевшая от мучений Шпуля, металась по помещениям, и даже пыталась выпрыгнуть в окно. Араб помешал, удержал. Он уложил ее на спину и долго врачевал воспалившиеся раны и швы. Больше детей у нее не было.

Шпуля наслаждалась покоем, дарованным ей после длинной прокуренной ночи и утренней плебейской суеты. Интересно, как они сейчас выглядят, если посмотреть сверху. Впрочем, на нее никто иначе и не смотрел. Деловые любили фотографировать их всех вместе. Фотографии они складывали в альбом и часто давали смотреть гостям. Гости тыкали в фотографии пальцами и смеялись.

Шпуля испытала легкое чувство досады. Ее цвета - темные. На темном фоне она, со своей рыжей гривой, выглядит лучше всех. Пестрое ей просто противопоказано. Красное тоже. А сейчас они лежат на красном покрывале, и самый эффектный их них - это платиновый блондин, ее брат. На красном фоне он выглядит особенно шикарно. Все мужчины, оказывающиеся в их доме, в первую очередь обращали внимание именно на него. С ним первым начинали заигрывать и делать разные предложения, угощать. Царственный брат тонко глумился над угощавшими. Принимая яства с благодарностью, он долго рассматривал еду, нюхал ее и в итоге обязательно, как бы нечаянно, ронял деликатесы на ковер, ставя тем самым гостей в неловкое положение.

Смешные - более гастрономически извращенного субъекта, чем братец, Шпуле не доводилось встречать. Разве что их мать - несравненная, снежная Клеопатра, ценительница сока плодов оливы. Хорошо, что ее сейчас здесь нет. Мать недолюбливала Шпулю. И всегда-всегда нарушала и разрушала редкие минуты шпулиного покоя. Шпуля подумала о том, что мать живет хорошо, но скучно. В огромном загородном доме, где два человека ежедневно ей доставляли свежайшие продукты - в полном соответствии с ее изощренными вкусами.

Если б мать была здесь, она, как всегда, непременно все разрушила и испортила. Она бы ни за что на свете не дала бы Шпуле так лежать. А, может быть, и побила бы Шпулю. Обидно, по лицу, стараясь, чтобы после удара остались следы ее длиннющих ногтей, которыми он так гордилась. Мать бы разрушила бы это идиллическое состояние просто из ревности, а не вследствие следования морально-этическим нормам. Да и какая мораль может быть у женщины, которая с упорством маньячки раз за разом рожала от собственного сына, огромного, яркого платинового блондина, сладко сопящего сейчас рядом со Шпулей.

От этого проклятого людьми союза рождались неестественно, патологически красивые дети. Одна девочка родилась с длинными, как бы мелироваными волосами. Казалось, что она только что покинула какой-то немыслимый, внутриутробный парикмахерский салон.

А еще родился мальчишка с потрясающими чертами лица и еще более потрясающими глазами. Один глаз был цвета темного золота, а второй - изумрудный. Участь все этих детей была одинакова. Когда они подрастали, приезжали люди с вкрадчивыми голосами и шершавыми неприятными руками и увозили малышей. Сведения о шершавости их рук Шпуля получила однажды, когда приехавший неожиданно и стремительно схватил ее и приемом, заимствованным из каких-то восточных единоборств, распластал на диване. Затем медленно стал гладить ее, проводя этой рукой от прекрасной трепетной шпулиной шеи и дальше вниз, к самым сокровенным местам. И так несколько раз. "Девочка?" - то ли спросил, то ли утвердил приезжий. Окружающие неопределенно хмыкнули в ответ. Шпуле стало очень страшно тогда.

Больше о судьбе этих детей Шпуля ничего не знала. Она подозревала, что об их судьбе не знал даже араб, который знал все, и всегда говорил меньше, чем знал. После исчезновения очередного малыша из дома араба охватывала хандра, он выбирал место потише и часами неподвижно сидел, уставившись в одну, только ему видимую точку. И даже когда Шпуля давала ему понять, что она бы ничуть не возражала против того, чтобы его горячий язык проник ей поглубже в ушко, он сохранял отрешенную неподвижность, и Шпуля при всём желании не могла составить твёрдого мнения, понял он ее или нет. Однажды Шпуля, расхрабрившись, твердо решила прервать это сосредоточенное уединение араба и перешла к более активным формам действия. Да-аа… Воспоминания об этой глупости до сих пор отдаются у нее в левом боку при резких движениях. Острый угол обеденного стола недружелюбно встретил ее бок после плавного полета от двери к окну. Право же, если араб не хочет, то его лучше не трогать.

Шпуля в третий раз легко погладила своей ногой ногу араба, потом нежно приобняла брата за плечи. Ни один их мужчин не пошевелился.
Братик. Любимый. Порочный и апатичный красавчик. Самовлюбленный отец детей собственной матери. Даже названия не существует для обозначения таких родственных связей. В отличие от араба, он не испытывал к малышам никаких теплых чувств. Брат всегда наблюдал процесс появления своих отпрысков на свет от начала до конца с брезгливо-возбужденным любопытством, чтобы потом навсегда отгородиться от них стеной раздраженной депрессии. Проницательная Шпуля давно подозревала красавчика в некоторых садистических наклонностя и даже неоднократно пыталась авантюрно спровоцировать его на более активные и очевидные проявления их… Но природные трусость и лень блондина, а главное - всепроникающий взгляд араба обеспечивали полное фиаско Шпулиным рискованным поползновениям впустить в их привычный мирок бесов де Сада и Мазоха.

Если верить рассказам матери, то трусость брата была наследственной. От отца. Прекрасная Клео якобы спасла обаятельного рыжего лохматого неудачника от бандитского беспредела, прятала его у себя дома и, чтобы не скучать, в течение двух недель учила бедолагу хорошим манерам. Потом, как поняла Шпуля, рыжий, потерпевший от пещерных рыночных отношений, прятался уже от ненасытного беспредела самой Клеопатры. Шпуля обликом пошла в отца, а старшему на пятнадцать минут братцу досталась величавая мужская ипостась материнского великолепия. Но вот откуда взялся араб, не знал никто. А кто знал, не спешил делиться этим знанием. Шпуля напрягала всю свою фантазию и логику, пытаясь свести воедино реплики, оговорки, едва различимое ночное бормотание и другие, доступные ей источники важной информации, и то, что у нее получалось и конструировалось в результате, поражало воображение, но было практически нереальным. И если это вдруг и было правдой, то, безусловно, заслуживало того тщательного молчания, которым было окружено. А получалось у нее, что араба купили на невольничьем рынке, где-то высоко в горах, находящихся под властью хунты отпетых людей. Однако такого не может быть. А еще Шпуля не враг себе, чтобы проявить внешние признаки любознательности в этих делах.
Феерическая внешность брата - источник постоянной, ревностной тревоги Шпули. Разлуки с ним она не переживет. Вот давеча заезжий, известный литератор, современного, интеллигентно-спортивного вида, симпатяга, наивно думая, что его никто не видит и не слышит, долго и сладострастно гладил и жмякал брата, шепотом толковал-токовал о теплом климате, экологически чистой еде и неземной красоте местных ухоженных женщин своей далекой страны. Шпуля стояла за занавеской и все видела, и все слышала. Она видела и слышала, как литератор тыкал в брата острой зубочисткой, а братец хихикал, урчал и принимал соблазнительные позы, в общем, привычно давал понять, как ему безумно все это нравится… На этот раз, кажется, обошлось… Только тревога усилилась.

Вообще-то от братика можно ожидать всяких сюрпризов. Месяц назад он без видимых Шпуле поводов совершил отчаянную попытку сбежать. В доме тогда была толпа гостей, кажется, из Петербурга, и отсутствие платинового блондина было обнаружено не сразу, а только с наступлением сумерек и томных настроений. Вусмерть пьяные гости все, как один, были отряжены на поиски. Одному из них улыбнулась лукавая удача, и беглец был изловлен. Строго наказывать тогда его не стали, но когда удачливый гость с торжествующим лицом победителя, уже неоднократно пересказавший, как все было, и каждый раз украшающий свой рассказ новыми финтифлюшками подробностей, возжелал провести ночь с беглецом, отказа он не получил. После этой истории красавчик отлеживался двое суток и сутки ничего не ел. Теперь от этой ночи и воспоминаний не осталось. Только фотографии.
Шпуля погладила брата по белому рельефному плечу.

А вот брат Шпуле совсем не сочувствовал. Ей ведь тоже доставалось нередко. Шпуля имела привычку стараться быть незаметной, когда приходили гости. Не то, чтобы она демонстративно пряталась, тогда это могло быть расценено как неуважение, а просто придумывала себе разные дела на кухне, у плиты, у раковины, надеясь, что о ней забудут. Порой именно так и случалось. Но, если о ней вспоминали и обнаруживали ее присутствие, то уже буквально не выпускали из рук, не спускали с колен, непрерывно и без устали, и без церемоний лапая и теребя ее восхитительное тело. Особенно усердствовали женщины. Они гладили ее персиковую грудь, ерошили и путали длинные тонкие, но густые волосы, сильно елозили руками по спине, в общем, доставляли ей удовольствие… по своему усмотрению. Мужчины этот процесс наблюдали, снисходительно посмеиваясь, иногда комментируя отдельные фрагменты этих массажных упражнений.

В помещении стали раздаваться новые звуки. "Проснулся, пес бестолковый," - недовольно подумала Шпуля. Она встревожилась, опасаясь, что неуклюжий Степан, белобрысый хромой привратник, нарушит покой их изысканного сонного царства солдафонским топаньем, пыхтением и отвратительным чавканьем. Степан, по мнению Шпули, был единственным существом на свете, индифферентным к ее чарам. Она регулярно, предварительно убедившись в том, что араб либо занят, либо спит и не увидит ее легкомысленных и запрещенных игрищ, пытается исправить это положение, но пока безрезультатно. Ничего. Времени, терпения и настойчивости Шпуле не занимать. Ей под силу и более сильные задачки, чем совращение белобрысого разгильдяя. Да и не нужно ей это. Шпулю просто заводило и оскорбляло то, что Степан, такой апатичный в четырех стенах, превращался в оголтелого казанову, как только переступал порог дома и выходил на улицу. Шпуля блудливо подглядывала, как Степан купается в ванной и строила планы, которые непременно, рано или поздно, должны были ввести ее имя в список имен величайших куртизанок мира, она должна стать героиней великого романа - такого, как "Любовь Свана" или, в худшем случае, - "Таис Афинская"…

Утро, начавшееся, как вечер, постепенно становилось вечером.
Лежать становилось все скучнее и неудобнее. Шпуля вздохнула, вытянула ногу и поместила ее сверху ног араба, и обняла брата за шею. Араб потянулся и точным движением нажал только ему известную точку на шпулиной спине. Две теплых волны родились в шпулином теле, первая катилась от горла вниз, вторая шла от содрогнувшися ног вверх. Вот сейчас эти волны встретятся, тело выгнется дугой, и наступит ее, шпулин, звездный час… У Шпули напряглись и затопорщились усы…

Звук открываемой входной двери поставил жирный крест на чувственных перспективах. Шпуля, с точностью до секунды знала, что будет происходить дальше. Солдафон Степка с радостным лаем помчится к входной двери. Как только прихожая наполнится гавканьем, восторженным поскуливанием и шуршанием обнюхиваемых пакетов, раздастся вопрошающий голос:"А почему больше никто не встречает?" -Шпуля, распушив хвост, кубарем скатится с кровати, за ней с недовольным мяуканьем неуклюже сползет обалдевший, безнадежно неуспевающий за стремительным развитием обстоятельств брат Шмонька. " Опять на кровати дрыхли? Диванов вам мало?" - получат они с братцем стандартный выговор. Блондин Шмонька тоже, по возможности, отпихивая Степу, будет стараться обнюхать принесенные пакеты с целью установления наличия в них чего-нибудь для себя существенного и формирования выводов об осмысленности превентивной передислокации на кухню.

Опытный араб Кузя останется на кровати. Он будет внимательно следить за происходящим. И, если он, Кузя, уловит симптомы приближающейся раздачи вкусностей, он, без сомнения, окажется у миски первым. И никто не сумеет увидеть, как он это сделает. Просто он в нужный момент окажется там, где ему надо.
Шпуле особо беспокоиться не надо. Она прекрасно знает, что всегда может поурчать -потереться - поябедничать на то, что ее, дескать, грубые мужики затолкали-оттерли от еды, и получить огромную порцию персональной добавки. Таковы ее женская участь и привилегии. Потом будет запах кофе и сигаретного дыма, звуки вечерних новостей и телефонных звонков… Потом Степу поведут гулять… Да и дождь уже кончился.

Действующие лица: - Шмонька, Кузя и Шпуля. Привратник Степка.

Обсудить этот текст можно здесь