| Редакция | Авторы | Форум | Гостевая книга | Текущий номер |

 

 

Владимир Усольцев

Метель

 

Начало марта. Снег уже слегка подтаял под тёплыми лучами солнца, и на крутом челе Ермолинки образовалась коричневая плешь сухой травы. Но ночные морозы ещё придавали снегу силы в противостоянии губительной ласке царящего на безоблачном небе золотого светила. Верхний слой сугробов покрылся ледяными бриллиантами. Переливаясь всеми цветами радуги, они стремились отразить от себя щедрое тепло солнечных лучей. А солнце каждый день забиралось всё выше и выше на небосклон, откуда ему было удобнее согревать белое покрывало под собой, и снег таял всё сильнее.
Около полудня я вышел из дома бабушки в центре Дзержинска и направился привычным маршрутом в совхоз. Проходя мимо Дома культуры леспромхоза, я оглянулся, провожая взглядом Тасеевский автобус, и вздрогнул от неожиданности, увидев, что весь небосвод на северо-западе затянут иссиня чёрной тучей, выглядевшей очень зловеще. Ещё совсем недавно небо там было совершенно чистым. "Откуда такая громадная туча взялась?" - подумалось мне мельком. Но впереди передо мной всё сияло под приветливым солнцем, и я без колебаний продолжил свой путь.
Через десять минут я миновал леспромхоз, и тут эта мрачная туча меня обогнала. В мгновение ока она наползла на солнце, поглотив его в своей тьме. В спину ударил порыв холодного ветра, и редкие берёзы вдоль дороги с тревожным посвистыванием закачали ветвями. Я обернулся назад и снова вздрогнул. Такого зловещего, почти чёрного, неба я ещё не видел. Дзержинск лежал в густых сумерках, словно вот-вот наступит ночь.

* * *

Мне четырнадцатый год. Я уже вымахал так, что почти сравнялся ростом с самым высоким учителем в школе Юрием Митрофановичем. И как Юрий Митрофанович, я начал сутулиться. "Держи грудь, прямо! Следи за собой, а то согнёшься, как червяк, и не разогнёшься!" - твердят мне мама и наша учительница физкультуры Алевтина Петровна. И я стараюсь выпячивать грудь колесом - до того они меня допекли. Вот и сегодня я бодро шествую, как солдат на параде, не позволяя себе расслабиться и согнуться, как того хочется моему неокрепшему позвоночнику. Сегодня у меня замечательное настроение. Мы так здорово провели вчерашний вечер на завалинке у Лёвушкиных, так интересно было помечтать о будущем, которое представляется нам непременно прекрасным. Как же иначе?! Будущее не может быть не прекрасным!
Мне хочется петь, но в последнее время с моим горлом что-то происходит. К обычному моему мальчишескому голосу всё чаще примешивается густой незнакомый бас. Но если я пытаюсь удержать в голосе этот мощный бархатистый тон, он обязательно срывается на привычный мальчишеский звук, причиняя неудобства в глотке. Приходится петь мысленно, и я поддерживаю свою бодрую походку недавно зазвучавшей по радио и сразу полюбившейся мне песней о школьной тропинке:

Вьётся тонкая белая нитка
По ковру зелёных полей
Это тропка от школьной калитки.
Каждый день я шагаю по ней...

Эта песня меня сразу очаровала. У неё не только замечательная мелодия, но и слова её написаны так, словно автор их писал о моей школе. И я хожу в школу по тропинке, проходящей вдоль перелеска рядом с просторной лужайкой, поросшей ароматно пахнущей полынью. И ведёт эта тропинка к калитке школьного двора. И от наступления сухих майских дней и до начала затяжных осенних дождей кажется наша тропинка тоже белой от тонкого слоя пыли вперемешку с белым песком. Мне очень хочется поверить, что так оно и есть, что пройдясь именно по нашей тропинке к нашей школе, написал поэт эти строчки. Такое совпадение не может ведь быть случайным! И только тонкий голосок сомнения возражает: "Да таких школ и таких тропинок может быть много. Вон какая у нас страна огромная!".

* * *

Налетевший шквал и мрачная туча, стремительно поглощавшая остатки чистого неба впереди, остановили моё беззвучное пение. Сердце сжалось в предчувствии беды. Я ускорил шаг и почти побежал. До дома оставалось километров шесть-семь, и с таким темпом я был бы дома меньше чем через час. Туча между тем полностью накрыла небосвод, и стало сумрачно, как бывает осенним вечером. Порывы ветра стали усиливаться. Я обернулся назад в сторону Дзержинска - с этого места ещё можно было видеть и полоску крайних домов, и возвышающуюся над селом приплюснутую вершину Кошкиной горы. Но позади меня в этот раз не было ни Дзержинска, ни Кошкиной горы. Была сплошная тёмная стена, казавшаяся слегка занавешенной шевелящейся давно нестиранной тюлью.
Тюль стремительно приближалась и внезапно ударила в лицо густым снегом. Я инстинктивно отвернулся и побежал, подталкиваемый ветром. "Хорошо, что ветер дует в спину, - подумалось мне. - Идти против такого снегопада было бы куда тяжелее". Снег, казалось, не падал, а стремительно улетал вперёд, но какая-то часть его задерживалась на дороге, и слой свежего снега на ней начал быстро нарастать. Дорога просматривалась вперёд не далее, чем метров на десять. Всё скрылось в белых сумерках. Внезапно пришло ощущение полного одиночества. Показалось, что весь мир исчез, остались только я и метель. Появились страх и желание вернуться назад. Но идти назад намного труднее, чем вперёд. А вперёд - в два раза дальше, чем назад, и тоже трудно: видимость стремительно ухудшалась, и дорога стала едва отличима от обочин.
Преодолев сомнения, я решил двигаться вперёд и не поддаваться панике. Вспомнились типичные кадры из кинофильмов, где мужественные герои упрямо пробиваются сквозь пургу навстречу ветру. Мне же легче! Ветер-то попутный! Но с ветром стало что-то происходить. Он уже не попутный, а какой-то всесторонний: то толкнёт слева, то справа, а то и прямо в лицо. Дорога исчезла из глаз полностью. Ничего нельзя было различить и на расстоянии вытянутой руки. И когда ветер стал дуть со всех сторон, я окончательно потерял ориентацию. Куда здесь вперёд, и куда здесь назад? Я остановился. Немного подумав, я сообразил, что невидимую обочину дороги можно будет ощущать ногами - на ней ноги должны проваливаться, тогда как на дороге ноги должны иметь твёрдую опору под тонким слоем свежего снега. Так наощупь можно двигаться. Я тут же проверил свою гипотезу, подвинувшись влево. Точно! Левая нога внезапно провалилась. Вот она левая обочина! Значит, пока я чувствую под ногами твёрдь дороги, я не заблужусь в поле.
На душе немного полегчало. Худо-бедно идти можно, и я пошёл. Несколько раз я проваливался левой ногой, и ни разу не провалился правой. Значит, меня постоянно закручивает влево, и надо стараться держаться чуть правее. Так я медленно и верно пробирался вперёд. Я потерял представление о времени, казалось, что метель длится целую вечность. Но вокруг было относительно светло. Белое молоко метели хоть и не позволяло ничего видеть, было всё-таки белым, и я хорошо мог видеть узор на своей вязанной рукавице, если поднести её к лицу. Значит, солнце по-прежнему высоко, и до вечера ещё далеко.

* * *

Внезапно я провалился сразу двумя ногами. Какая же это обочина? Опять левая? Я постарался податься вправо, но снег подо мной также проваливался. Я сообразил , что надо возвращаться назад по своим же следам, которые ещё с трудом угадывались. Но ноги продолжали проваливаться и на собственном следу. Скоро след стал неразличим, и я отчаянно пробивался назад, стараясь сохранить направление, также проваливаясь. Мне стало ясно, что я сошёл с дороги на твёрдый наст обочины и не почувствовал разницы. А теперь наст подо мной ломается, так как я взбираюсь на него с усилием из глубины. Я представил себе, что я так могу и не вернуться на дорогу и буду вечно кружиться на обширном поле.
На какое-то мгновение меня охватил ужас. Что делать?! Ничего не остаётся, как осторожно пробиваться назад, стараясь сохранить направление вдоль своих следов. Главное - не метаться туда-сюда, и тогда рано или поздно я вернусь на дорогу. Ощущение страха пропало, сменившись на уверенность, что дорога должна быть недалеко. И действительно, через несколько неуклюжих шагов ноги перестали проваливаться. Я попрыгал для проверки - под ногами ощущалась твердь накатанной дороги. Ура! Когда под ногами дорога, метель уже не страшна. Можно двигаться дальше.
Я и двигался на ощупь: сделав шаг, я подпрыгивал, проверяя твёрдость опоры под ногами. Пару раз я проваливался всё той же левой ногой, но тут же выравнивал направление движения. В голове крутилась весёлая мысль: пока я на дороге, со мной ничего не случится. Скоро дорога войдёт в лес, а там обочины будут не вровень с дорогой, а будут образовывать коридор, из которого уже незаметно не выйти.
Я знал каждый сантиметр этой дороги, проделав этот маршрут туда и обратно сотни раз. Но сегодня, утратив чувство времени, я не представлял, сколько я уже прошёл, и сколько мне ещё осталось идти до спасительного леса у моста. Метель по-прежнему неистовствовала, хотя густота окружающего меня молока заметно упала. Как-то незаметно стали просматриваться контуры дороги передо мной. Видимость начала улучшаться. Настроение поднялось до ликования. Внезапно я почувствовал, что заметно похолодало. Метель принесла с собой холод. Я сьёжился, поплотнее запахнул полы своей фуфайки и опустил уши своей шапки. В валенках таял набившийся снег, н я быстро переобулся, вытряхнув из них остатки снега. Теперь я уже не замёрзну!
А вот и первые берёзы у дороги! Скоро мост.

* * *

Дорогу между Дзержинском и совхозом пересекает ручей, над которым прошлым летом поставлен новый добротный мост взамен обветшавшего старого. Вдоль ручья непроходимые заросли кустарников. Где-то не так далеко отсюда протекает Усолка, огибающая подножье исполинской Ермолинки. В этих зарослях живут волки. Несколько раз видел я светящиеся пары волчьих глаз вдоль дороги, проезжая поздними зимними вечерами в кузове машины, везущей наших учителей с очередного совещания в РайОНО. Моя мама - тогда ещё завуч нашей школы - брала меня с собой в такие путешествия. Так я и познакомился с волчьими глазами и волчьим воем. Страшное это зрелище - светящиеся волчьи глаза!
И лошадям бывает страшно возле моста. Если запоздалому путнику приходится проезжать здесь в санях или на телеге в темноте, то лошади настороженно прядают ушами и ускоряют шаг без понукания. Невдалеке от моста, на опушке стоят несколько высоких лиственичных пней, которые в густых сумерках кажутся застывшими в стойке волками. Нет, страшное это место! Где-то за стеной зарослей в пойме ручья при впадении в Усолку должны быть болотца, откуда каждой весной раздаётся хлопотливое кряканье диких уток. Но охотники не могут туда попасть - слишком уж непроходимы эти кусты. Настоящие сибирские джунгли.
Из-за этих джунглей остаётся Ермолинка - самая высокая гора безымянного отрога Енисейского кряжа, образующего правый берег Усолки, неприступной. Вроде бы и рядом она и с Дзержинском, и с совхозом, но чтобы забраться на неё, надо делать много лишних километров по извилистой вершине отрога, поросшей густым смешанным лесом, за которым начинается тайга. И уйдёт на такую вылазку целый день, а разве может себе позволить такую роскошь деревенский житель, у которого каждый день полон неотложных забот?
Царит Ермолинка со своим безлесным западным склоном над обширной округой, открытая всем взорам. И только однажды увидел я на её склоне людей, казавшихся крохотными точками. Были это занятые люди - геодезисты, для которых покорение таких малодоступных вершин - их работа. После этого возникла на самой вершине Ермолинки коническая вышка с труднопроизносимым, но внушающим уважение названием - точка триангуляции. Юрий Митрофанович - наш учитель географии - объяснил нам, что это одна из множества таких точек, связанных друг с другом прямой видимостью и покрывающих всю территорию нашей огромной страны государственной геодезической сетью. От того, что наша Ермолинка связана этими точками с самой Москвой, сердце моё наполнялось гордостью: мы не отрезаны от нашей столицы; где-то далеко знают о нашем существовании, что есть такая гора Ермолинка и течёт у её подножья скромная речушка с ласковым именем Усолка.

* * *

Идти стало много легче. Дорога уже хорошо просматривалась на несколько метров вперёд. Метель явно сдавала, но заканчиваться вовсе не собиралась. Неудобства создавал лишь ставший уже толстым слой свежего снега. Но это - пустяк!
Я вновь начал мысленно напевать "Школьную тропинку" и стал мечтать, как я летом на конных граблях заработаю деньги на покупку ружья. На покупку одностволки надо всего четырнадцать новых рублей. За месяц такую сумму можно запросто заработать. Если повезёт, то можно заработать и в два раза больше. В последнее время я начитался разных охотничьих историй от Тургенева до Аксакова, и страстное желание поохотиться распаляло мою душу. "Вот куплю ружьё и обязательно проберусь к тем болотцам возле моста, где крякают утки. Может быть, и волка подстрелить удастся", - мечталось мне сладостно. На волках можно зарабатывать большие деньги. За шкуру одного убитого волка дают аж пятьдесят рублей новыми. Наш совхозный пасечник каждый год убивает несколько волков, и весь совхоз завидует его сказочному богатству.
Я миновал мост и свернул на старую дорогу, идущую ближе к Усолке по лесу. Новая дорога короче, но она проходит по краю огромного трёсотгектарного Майского поля, и там несомненно намело уже большие сугробы. Едва я углубился в лес, метель прекратилась, и взору открылась вся округа с ярким контрастом тёмных берёз на девственно белом снегу. По небу летел сплошной ковёр серых косматых туч. Их рваные космы пролетали так низко, что, казалось, их можно было поймать руками, стоит лишь чуток подпрыгнуть. У земли ветер был явно слабее, и ему удавалось раздуть лишь лёгкую поземку.
После прокладки новой дороги движение по старой дороге не прекратилось. По ней ездили на поля, да и в Дзержинск ездить по ней было сподручнее большинству жителей совхоза. Новая дорога проходила стороной, рядом с окраиной, и была удобнее лишь немногим обитателям окраинных домов. По новой дороге ездили преимущественно машины, а старая дорога стала исключительно гужевой, тем более что начиналась старая дорога как раз от совхозной конюшни.
Когда я подошёл к конюшне, плотный ковёр облаков разорвался в лоскуты, между которыми проглядывало ярко-синее небо. Наконец и солнце появилось между обрывками просыпавшейся снегом тучи, залив белизну всего мира ослепительным сиянием, от которого непроизвольно зажмурились глаза. Я услышал голоса людей, ржание лошадей, лай собак, возникших как-то внезапно из плотной тишины. Вот уже и люди показались на глаза, спешащие по своим делам, словно и не было никакой метели. Только невероятная чистота свежего снега свидетельствовала, что и совхоз был накрыт этой буйной стихией.
Мир обновился. Особенно здорово смотрелся наш Маяк, возвышающийся над совхозом родственник Ермолинки. Ермолинка, Кошкина гора по её правую руку и Маяк - по левую всегда напоминали мне трёх богатырей в охранных службах у капризной красавицы Усолки. Я обернулся назад и увидел вдалеке сияющую Ермолинку. На ней уже не было коричневой прогалины. Такой ослепительно белой она ещё никогда не была. И виной тому - яркое мартовское солнце. Жалко, что из-за Ермолинки не видно отсюда Кошкиной горы.
Мне стало как-то не по себе. Неужели всего чуть больше часа тому назад я испытывал страх, что никогда не найду дорогу и буду погребён, обессиленный, беснующимся снегом? Наверное это всё мне привиделось... Но нет. Опущенные уши шапки и заснеженные доверху валенки свидетельствовали, что именно так оно и было. В марте опустить уши шапки - позору не оберёшься. Вспомнив наш совхозный императив "форс мороза не боится", я быстро привёл шапку снова в достойное состояние. Хорошо, что меня никто не заметил с опущенными ушами шапки...

Гнедко


Гнедко был в совхозном стаде, пожалуй, самым низкорослым конём. Это был обычный рабочий мерин гнедой масти и неизвестной породы. Но в жилах его, несомненно, текла какая-то особая кровь стремительных монгольских степняков, и был Гнедко самым быстрым и выносливым скакуном среди прочих совхозных лошадей. У него была своя особенная работа. Он работал "скорой помощью" в нашей больнице и возил нашего врача в райцентр и иногда к больным. Работы у него по сравнению с другими совхозными конями было совсем немного, и жаловаться на жизнь у него не было причин. Он и не жаловался и был всегда жизнерадостен и весел.
Так уж получилось, что я в подростковом возрасте получил Гнедко под свою опеку, и были мы с Гнедко друзьями не-разлей-вода почти два долгих года. Когда тебе четырнадцать лет, годы ещё кажутся очень и очень долгими… По утрам я забирал Гнедко с конюшни или с пастбища и скакал на нём в больницу. Там я приводил его в рабочее состояние, впрягая в сани или в телегу - в зависимости от сезона, оставлял Гнедко привязанным у коновязи и уходил в школу. После школы обычно для Гнедко уже никакой работы не было, и я скакал на нём опять в конюшню.
Гнедко признал меня своим начальником не сразу. Первое наше знакомство было небезопасным. Конюх вручил мне повод уздечки: "А ну-ка, прокатись-ка, посмотришь, что это за коняка". Гнедко недоверчиво косил на меня своим тёмно-синим глазом, дёргая холкой, словно отгоняя назойливых мух. Когда я неуклюже уселся на него, Гнедко рванул галопом вдоль по улице так, что я едва удержался. Хорошо ещё, что Гнедко не вздумал маневрировать, тогда бы я точно шмякнулся на землю. Я был в то время уже опытным наездником, но такой езды мне испытывать ещё не приходилось. Гнедко летел совершенно невообразимым стремительным галопом. Топот его копыт был подобен барабанной дроби - так часто перебирал он ногами. В ушах отчётливо свистел ветер. На такую скорость не был способен ни один совхозный конь. Первый испуг сменился восхищением, я выправился на спине у холки своего чудесного конька и дал Гнедко волю. Мы вылетели за деревню, и тут Гнедко, видимо, одумался: "И куда это я так разогнался?". Он резко замедлился, и я вновь едва не свалился кубарем через его голову. Я похлопал Гнедко по упругой шее и стал с жаром говорить ему самые лестные слова: "Ай да Гнедко! Ай да молодец! Ты - самый быстрый чемпион. Да мы с тобой теперь всем нос утрём. Молодец, отличный коняка!". Гнедко, словно поняв мои слова, энергично закивал головой: "Так и будет, не сомневайся!".
Мы повернули назад к конюшне. Гнедко неспешно трусил неудобной для седока рысью, и я решил вновь пустить его в галоп, шлёпнув его по боку сзади ладонью. Эффект превзошёл все мои ожидания. От падения меня вновь спасла уздечка. Гнедко рванул таким страшным намётом, что первая наша скачка показалась пустяком. Гнедко явно обиделся за шлепок. Закусив удила, с хрипом, он словно норовил выскочить из собственной шкуры. Шея его заблестела от пота. Потянув за поводья изо всех сил, я с трудом остановил Гнедко. "Ты прости меня, Гнедко, я больше не буду! Ты - хороший коняка, и тебя не надо шлёпать, я уже понял. Прости меня…", - я выпрашивал прощения, а Гнедко отвечал обиженным храпом и мотанием головы. "Не смей меня шлёпать!" - понял я его. Мне удалось его успокоить ласковым поглаживанием по шее и словами: "Ну хорошо-хорошо. Ну давай помиримся, я больше не буду. Вот честное слово!".
К конюшне мы подъехали степенным шагом.

- Ну как, удержался? - спросил меня конюх.
- Удержался, но чудом. Ай да коняка!
- Да, Гнедко молодец, его бы на соревнования выставить, всех ведь обгонит.

Спустя несколько дней Гнедко понял, что я - не случайный седок и что нам предстоит теперь совместная жизнь. Завидев меня поутру на конном дворе, он начал от меня прятаться за спины других лошадей. Я бы, наверное, его так и не поймал, если бы не догадался прихватить с собой кусок хлеба. Я достал хлеб и стал его показывать Гнедко. К хлебу потянулись другие кони, и я, отломив маленький кусочек, угостил самого ближайшего. Гнедко ревностно заржал и решительно двинулся ко мне: "Это лакомство ведь для меня? Давай сюда!". Я протянул к его морде ароматный кусочек. Только Гнедко раскрыл губы, чтобы его взять из моей руки, как я потянул руку поближе к себе. Гнедко потянулся следом. Так я подтянул его морду вплотную к себе и только теперь отдал ему хлеб. Гнедко довольный стал жевать, а я, наконец-то, ухватил его за мягкие ноздри. Только взяв строптивого коня за ноздри, можно надеть на него уздечку.
Несколько дней Гнедко позволял себя ловить на хлебную приманку. Но однажды он преодолел сооблазн, и снова затеял со мной игру в догоняшки. Тут я догадался, что его отпугивает от меня уздечка в левой руке. Я спрятал уздечку за спину и вновь стал дразнить его аппетитной хлебной коркой. Гнедко задумался и решил, что противная уздечка испарилась, а хлеб вот он, рядышком. Так и пошло. Каждое утро начиналось у нас одинаково. Я подходил к конскому стаду, демонстративно показывая кусочек хлеба в правой руке и держа левую руку с уздечкой за спиной. Гнедко храпом приветствовал меня, тянулся к хлебу, позволял ловить себя за ноздри и после этого превращался в добропорядочного рабочего конягу.

* * *

Прошло больше года. Стоял февраль, морозы уже отпустили, и установилась приятная сибирская зима с умеренным морозцем. В нашем магазине по какому-то чудесному провидению "выбросили" сливочное масло. Мы с мамой не видели его довольно долго, и мама купила его, как и многие жители совхоза, целый ящик - двадцать пять килограммов. Половину этого богатства мы решили передать бабушке в райцентр. Там масла тоже не было в продаже уже несколько лет. Взвалив котомку с ценным подарком за спину, я взобрался на Гнедко и поскакал к бабушке.
Уже стемнело, когда я завёл Гнедко на бабушкин двор. Гнедко сразу признал бабушку и с явным удовольствием позволил бабушке гладить себя по морде. "Ай да коняшка! Ай да Гнедко!" - приговаривала бабушка, а Гнедко с удовольствием похрапывал в ответ.
Передав бабушке бесценный дар, я заторопился назад. На небе уже вовсю светили звёзды. Перемежая весёлый галоп с неспешным шагом, мы преодолели полдороги и приблизились к мосту - самому мрачному месту на нашем пути. Кусты вдоль ручья, пересекавшего нашу дорогу, пользовались славой волчьей вотчины. И проезжать в этом месте безлунной ночью - дело не для слабонервных. Хоть я себя слабонервным никогда не считал, в этот раз сердце моё билось непривычно сильно. И Гнедко стал проявлять признаки беспокойства. Уши его напряглись и шевелились, как локаторы. Ноздри расширились и ловили неуловимые для меня запахи. Без малейшего понукания Гнедко плавно перешёл в галоп, постепенно ускоряясь. "Это он обо мне побеспокоился, - подумалось мне. - Не стал рвать с места в карьер, чтобы меня не уронить от внезапного рывка".
На мост мы влетели на бешенной скорости. Ноги Гнедко работали, словно рычаги у летящего на всех парах паровоза. Это сходство усиливали ритмично вылетающие из ноздрей Гнедко клубы пара. Гнедко рвался вперёд из последних сил, храпя от усердия. Я не пытался сдерживать коня, понимая, что он почуял волка. В это время волки не должны быть опасны. Волчьи свадьбы уже давно позади, но коню и одинокий волк страшен. Мы стремительно промчались по лесистому участку дороги и выскочили на окраину огромного Майского поля. Далеко впереди замаячили красные огни какого-то грузовика. Вот это да! Мы догоняем машину!
Страшный мост уже давно позади, пора бы и придержать Гнедко. Но куда там! Гнедко напрочь отказался слушаться поводьев. Зажав удила мёртвой хваткой зубами, он отчаянно сопротивлялся шеей, не давая мне её подать назад и заставить его остановиться. Моих сил хватило бы, наверное, перебороть сопротивление Гнедко, но я не стал ему перечить. Пусть бежит, как хочет. И Гнедко мчался вперёд, не сбавляя темпа. Шея его заблестела в тусклом свете звёзд. Я почувствовал под собой влажную спину коня. "Я же его так загоню!" - молнией мелькнула мысль. Я вновь попытался его удержать, но всё было напрасно. И только когда показались огни совхоза, Гнедко притормозил, но продолжал бег галопом. Так мы и прискакали к конюшне.
Конюх встретил меня страшным матом: "Что ж ты, мать-перемать, щенок такой, наделал?! Ты ж загнал Гнедка! Всё б тебе скакать…". В свете фонарей Гнедко выглядел страшно. Бока его подвело, с них сползали хлопья пены. Пена была видна и на его морде. Большого труда стоило мне объяснить, что я не погонял Гнедко, что он почуял волка и бежал сам сломя голову. Конюх смягчился. "Ладно, пусть теперь пару недель отдохнёт. Скажи врачихе, что у Гнедка бюллетень. Как-нибудь и без Гнедка перебьются".
Так уж получилось, что я больше на Гнедко не садился, а он попал в другие руки. Уже летом я проходил как-то мимо пасущегося стада совхозных коней. Я стал искать глазами Гнедко и быстро его нашёл. Он смотрел на меня настороженным взглядом и поприветствовал меня коротким ржанием. Я тронулся в его сторону, и Гнедко пошёл ко мне навстречу. Мы встретились, как старые друзья. Как я жалел, что не было у меня с собой корочки! Гнедко обнюхал мои руки и карманы и сокрушённо вздохнул. Я почёсывал его за ушами и тихо приговаривал: "Ай да Гнедко. Ай да коняка. Самый лучший коняка…". И Гнедко соглашался со мной, энергично кивая своей добродушной мордой.

 

 

Обсудить этот текст можно здесь