Portfolio

Геннадий Ущеренко

Случай с диссидентом

- Гляньте, бабоньки, - волновались старушки на лавочке возле нашего подъезда, - Лялька опять нового хахаля завела. Чистый диснейленд…
- Не диснейленд, а дивидент, - возражала им старушка в очках.
- Да, не дивиденд, а диссидент, - солидно поправляла моя бабушка, - и ей уже никто не возражал, так как она считалась самой образованной и начитанной среди других старушек во дворе.

Он появился в нашем доме ранней весной 197.. года. Лет пятидесяти на вид, в стиранной ковбойке и коротких узких брюках, едва прикрывавших щиколотки. Сандалеты на босу ногу давно требовали ремонта, но даже и такой гарнитур не мог скрыть внутреннего благородства и чувства собственного достоинства, исходящего от всего его облика.

Будто король, не замечающий свиты, он гордо прошествовал сквозь строй любопытных глаз, сжимая в руке букетик полевых цветов явно не базарного происхождения.

Бывший кинорежиссер, бывший член союзов писателей и журналистов, а ныне человек без определенных занятий и прописки, диссидент Гелий Воробьев, поселился в квартире Ляльки Фукс, соседки моих родителей по этажу, и прожил в этой квартире последние месяцы перед своим арестом и последовавшей за этим трагической смертью.

Ляльку я знал с детства, и, хотя она была старше меня лет на десять, у нас со временем сложились вполне приятельские отношения. Закончив филологический факультет университета по специальности английский язык и литература, Лялька немного поработала учительницей в школе, а затем, кое-как выучившись печатать на пишущей машинке, ушла на вольные хлеба, начав подрабатывать переводами и печатая диссертации многочисленным клиентам. Учитывая заслуги ее покойного отца, много лет проработавшего в нашем тресте, Ляльку взяли на работу в качестве то ли технического консультанта, то ли просто секретаря, что было ей очень на руку, так как трест находился прямо во дворе нашего дома.

Я уже не помню, долго ли она была замужем, но от ее брака с некрасивым, маленьким и толстым евреем по фамилии Нолик, родилась тоже толстая, но очень способная девочка, которую назвали по тогдашней моде Мариной.

Не знаю, какой Лялька была женой, но хозяйкой она была аховой. Моя мама всегда хваталась за голову, если ей доводилось посещать Лялькину квартирy. На быт и порядок Лялька просто не обращала внимания: наплевав на недоваренный обед и неубранную квартиру, она бежала куда-нибудь на встречу с писателями-фантастами или в кружок по изучению японского языка. Немытая посуда горою возвышалась в мойке, а некормленая Марина часами дожидалась прихода своей мамы с очередного мероприятия.

Посколько Лялька обладала недурной внешностью и хорошей фигурой, то после развода с Ноликом в ее спальне перебывало много народа. Но, к сожалению, ни один мужчина не смог задержаться надолго. По-видимому, их всех пугала перспектива голодной смерти в пыльной и неуютной квартире.

Гелий Воробьев не испугался. Для него Лялька стала последним и единственным шансом покинуть пределы Советского Союза. Выгнанный из всех творческих союзов, без работы и средств к существованию, он, до этого уже четырежды женатый, решил жениться в пятый раз, чтобы используя Лялькино еврейское происхождение, иммигрировать по израильской визе.

Кроме всего, Лялька оказалась просто идеальной кандидатурой: во-первых,обладала отдельной квартирой, во-вторых, с пионерским энтузиазмом взялась за печатание его последнего романа, в котором он описал судьбу своей матери-комсомолки 30-х годов, фанатично преданной Советской власти и по доносу которой было сфабриковано известное " дело учителей " в Харькове. Этот роман он намеревался опубликовать на Западе, тем самым обеспечив себе паблисити и некоторую защиту со стороны западных правозащитников.

Ко всем Лялькиным недостаткам, самым большим был ее не в меру длинный язык. Уже на следующий день после вселения Гелия к ней в квартиру, весь двор знал, что он -активный диссидент, друг генерала Григоренко и писателя Виктора Некрасова, чьи имена были тогда на слуху у каждого мало-мальски интересующегося политикой интеллигента.

Старушки на лавочке просто не знали куда девать переполнявшую их информацию:

- Слышь, бабоньки! Лялькин диснейленд пятерых жен до нее уморил…

- Не пятерых, а только троих, - тут же неслось с другого конца, - чтоб мне с ентого места не сойти.

В этой ситуации Гелий вел себя безупречно. Вечерами их с Лялькой можно было видеть чинно прогуливающимися под ручку в Ботаническом саду или сидящими в кафе-мороженном напротив, а по ночам из-за двери Лялькиной квартиры доносились стук пишущей машинки и монотонный мужской голос, очевидно, надиктовывающий текст.

Благодаря Гелию, весь наш дом вскоре получил доступ к запрещенной литературе, и старушки на лавочке уже не тратили драгоценное время на сплетни и перемывание чужих костей, а живо обсуждали злоключения героев романов Солженицына или последний номер журнала "Континент". И, если раньше, не будучи уж совсем слепым и глухим, я мог только догадываться, что что-то неладное творится в моем родном отечестве, то лишь только теперь узнал немало новых интересных сведений и фактов, о существовании которых до этого даже не подозревал.

Не получив официального разрешения на выезд, Гелий решил опубликовать первую часть своего романа немедленно, чем сразу привлек внимание компетентных органов к своей скромной персоне, а также ко всему нашему дому. Первым забеспокоился мой отец:

- Обрати внимание на влюбленную парочку у дома напротив! Это люди из "конторы глубокого бурения", - почти не шевеля губами, обронил он, делая вид, что внимательно читает газету, - они уже его ведут.

Гелий же напрасно ожидал резкой реакции властей на свою публикацию. Видимо, он грубо ошибся в своих расчетах, - нужно было быть, как минимум, такой фигурой, как Солженицын, чтобы заслужить высылку из страны. А Гелия такой поворот событий не устраивал. И он решил громко хлопнуть дверью в надежде, что его услышат на Западе. В отчаянии он написал открытое письмо Рейгану, тогдашнему президенту США, которое тут же зазвучало по всем " вражеским " голосам. Я не помню сейчас дословно все письмо, но фраза "остановите колесницу!" (имелась в виду колесница будущей войны, которую мог развязать Советский Союз) врезалась в память навсегда.

Здесь уже КГБ разозлился по-настоящему. За Гелием стали ходить в открытую, все телефонные звонки прослушивались, а все входящие и выходящие из нашего дома фотографировались скрытой камерой на фоне старушек, даже в это смутное время не покидавших свой боевой пост на лавочке.

Поздно поняв, что переборщил, Гелий стал готовиться к аресту, в глубине души еще надеясь на помощь западных правительств и правозащитников. Как-то днем Лялька, встретив меня в коридоре, попросила вечером зайти к ней домой, многозначительно при этом подмигивая.

И хотя отец был категорически против, понимая, что любые контакты с Гелием или даже простые посещения "нехорошей" квартиры, могут сильно навредить мне в дальнейшем, я не мог отказать. Тем более, что в силу своего романтического характера успел уже вообразить и самого себя как бы участником подпольного диссидентского движения.

Надо ли говорить, что той же ночью после непродолжительного разговора с Гелием, я, поминутно оглядываясь на каждом шагу, крался к собсвенному дому, таща на себе тяжеленную сумку, в которую были упакованы пишущая машинка и рукописи злополучного романа. И, хотя на дворе стояло жаркое лето, по лицу моему градом катился холодный пот, когда я с превеликой осторожностью прятал все это в самые дальние углы моей комнаты в коммунальной квартире.

Прошел месяц. Тоталитарная бюрократическая машина постепенно набирала обороты, напряжение нарастало, но Гелия почему-то не трогали. Как-то раз я случайно встретил его недалеко от города в дачной местности, где мы с моим приятелем Мишей проводили время в обществе двух хорошеньких студенток, и даже не заметил его соглядатаев, обычно таскавшихся за ним следом.

Завистливо взглянув на наших подруг, Гелий зачем-то развязал рюкзак, в котором лежало с десяток свежесрезанных грибов:

- Вот, шампиньончики нашел, - показал он их нам, - какой удивительный запах. И земля и лес одновременно. Одним словом, жизнь…

Мы еще немного поговорили о каких-то пустяках, и, попрощавшись, он повернулся и медленно пошел к автобусной остановке, а его прямая спина еще долго виднелась в просветах между деревьями.

Между тем подходило время моего отпуска, о котором я совсем забыл, занятый диссидентскими делами. Тут очень кстати подвернулся мой школьный приятель Витя, предложивший поехать в Крым, в Планерское, где по знакомству можно было легко устроиться в пансионат или дом отдыха, так как отдыхать "дикарями" не очень-то хотелось.

Увы, нашим планам не суждено было сбыться. Добравшись до места, мы целый день потратили на поиски хоть какого-нибудь жилья, не говоря уже о доме отдыха, и
в конце концов, нашли деревянную будку без всяких удобств.

О питании и говорить не приходилось - на весь поселок была одна единственная столовая, и нужно было выстоять огромную очередь, чтобы получить тарелку холодного борща или черствую котлету.

Но отличное местное вино, продававшееся в маленьком магазинчике, теплое синее море и мягкий белый песочек были рядом, рукой подать. К тому же, местная девушка Ира, случайно встретившаяся на моем пути в первый же день после приезда, совершенно вычеркнула из моей памяти тревоги последних дней и теперешние бытовые неудобства. И если поначалу я еще пытался дозвониться домой, для чего безрезультатно выстаивал длинные очереди к единственному междугороднему телефону в поселке, то потом плюнул и окончательно успокоился.

Примерно неделю ничто не омрачало мой отдых, но как-то на пляже я нашел газету, в которой прочитал передовую статью, в резких словах обличающую всех диссидентов и им сочувствующих, нагло стоящих на пути советских людей к светлому будущему. В статье явственно прочитывались намеки на дальнейшее ужесточение политики нашего отнюдь не демократического государства ко всем инакомыслящим, что немедленно вернуло меня обратно в невеселую реальность, от которой я инстинктивно пытался бежать.

Вечером того же дня я отстоял длиннющую очередь и после многих попыток дозвонился, наконец, домой.

- Гелий заболел, - опережая мой вопрос, сказал отец, - лежит в больнице.

Я похолодел. Что же будет с его архивом и печатной машинкой, которые находятся у меня дома? Нужно срочно что-то делать.

- Сходи на мою квартиру, там грязное белье, которое я забыл сдать в стирку, - заторопился я, - и, если можно, прибери в комнате!

Оставшиеся десять дней мне было уже не до отдыха. Вместо того, чтобы поправляться, я еще больше похудел, а по ночам мне стали сниться кошмары, в которых я видел себя то на допросе в кабинете следователя, то прячущимся от преследовавших меня по пятам чекистов на какой-то проваленной "явке".

Не знаю, как я дождался возвращения домой, но первым моим вопросом был, естественно, вопрос о Гелии. Оказывается, за время моего отсутствия произошло много событий. После ареста Гелий находится в следственном изоляторе КГБ, а Ляльку периодически таскают на допросы. Следствие ведет какой-то полковник Черный, по словам отца, редкая сволочь даже среди гебистов. Соседей и сотрудников Ляльки пока еще не трогали. Еще отец рассказал, что печатную машинку разобрал на винтики и выбросил вместе с бумагами в разных районах города. Так что повода для беспокойства вроде бы не имелось, хотя и стопроцентной уверенности в этом тоже.

Еще через несколько месяцев после описываемых событий в "Литературной Газете" на первой полосе была опубликована маленькая заметочка, в которой известный писатель Гелий Воробьев "просит советский народ и правительство простить его неправильные взгляды и высказывания, а также дать возможность искупить cвою вину перед ними дальнейшей творческой деятельностью…"

Еще через неделю после этого пришла другая новость. У Гелия обнаружили рак позвоночника, он не может двигаться самостоятельно и сейчас находится в Октябрьской больнице в специальной палате, куда, кроме Ляльки никого не пускают.

Лялька его регулярно навещала, но ничего не рассказывала об этом. Можете себе представить, если уж Лялька молчала, значит они нашли особый подход и к ней.

Никто доподлинно уже никогда не узнает, что происходило за стенами больничной палаты, но через несколько месяцев "интенсивного лечения" Гелий Воробьев тихо скончался, уйдя из этого несвободного мира в мир иной. Тихое застойное время кончалось, начиналось время "охоты на ведьм".

Лялька продолжала работать в тресте, ее даже не уволили, но бывшие друзья и знакомые обходили ее стороной как зачумленную. Навещая родителей и проходя мимо дверей ее квартиры, я уже никогда больше не слышал привычного стука пишущей машинки, а, встретив ее однажды на улице, - просто не узнал. Передо мной стояла враз постаревшая женщина, с потухшим взглядом некогда веселых глаз. Мы минуту поговорили ни о чем и расстались.

А еще через год, уже живя в другом городе, я узнал, что она заболела и быстро, за каких-то пару месяцев угасла в больнице от рака. Последней, кто видел ее в живых, была моя мама, работавшая там врачом.

Толстая девочка Марина осталась сиротой и единоличной хозяйкой двухкомнатной квартиры в центре города, а вскоре уже не имела отбоя от иногородних женихов из института культуры, куда она поступила учиться на библиотечный факультет.

Обсудить этот текст можно здесь