| Редакция | Авторы | Форум | Гостевая книга | Текущий номер |

 

 

Леонид Рохлин

Трое в доме, не считая мужей



Тишина… Жаркая, дремотная. Лишь глухой стук молотков с противоположного берега да визгливые голоса детей с пляжа нарушают покой, извещая о вялотекущих процессах на берегах застывшего под солнцем горного озера. Из-за небольшого мыса, лениво гогоча, выплыла стая гусей, но, попав в полосу яркого солнца, остановилась, как бы остолбенев от внезапной жары и разом повернула, уплыв в тень прибрежных дерев.
Уж очень жарко!

"Какой прекрасный дом! Вы только посмотрите! Здесь же три этажа, а кухня какая! Господи, как жарко! Но как я рада, теперь каждой по этажу. Давайте немедленно разыграем. Фаечка, найди бумагу, сейчас всё сделаем," - говорила, с лёгкостью необыкновенной перескакивая с темы на тему, цветущая блондинка, войдя в дом с пляжной сумочкой. За ней вошли ещё две женщины, с любопытством озираясь вокруг, и, ни мало не медля, подхватили тот же восторженный тон.

Все трое были примерно того критического возраста, когда замужние женщины достигают максимально расцвета по причинам, независимых от их воли: неизбывности желаний, свободы от ставших взрослыми детей и от мужей, к тому времени слабозамечаемых. Образуется в любимых созданиях от позднего сочетания желаний и свободы своеобразный ящик Пандоры, где не редко скапливаются таинства, столь пламенные и опасные, что при взрыве опаляют общество в целом, и семьи в частности...
Ну да отвлечёмся от страшных теорий!

Три женские головки (белая, рыжая и чёрная) заметались по кухне и этажам большого дома. Он и на самом деле был громаден и тремя ступенчато выступающими верандами как бы нависал над озером. Особенно третий этаж, буквально парящий в воздухе и поддерживаемый тремя тоненькими, изящными колоннами. Берег был совсем рядом, в 30-40 метрах.

Наконец, в доме появились и мужские головы, цвет которых боюсь обозначить. Лишь одна была покрыта густой, чёрной шевелюрой, цвет двух других был близок к телесному. Они молча, обливаясь потом, таскали громадные сумки, баулы и ящики, хаотически складывая на кухонном полу. Разноцветные головки меж тем мелькали по этажам. Нет, не подумайте, что они собирались расставлять всё по местам. Ну, что вы! Они продолжали восхищаться обстановкой дома, перебирали посуду, рассматривали картины и мебель и безустали что-то обсуждали. В этой милой сутолоке, мимоходом, сумели разыграть этажи, чуть позже наперебой уступая их друг другу.
"Ну что ты, Фаечка (рыжая головка), тебе будет неловко внизу, я чувствую..., мне будет не по себе, - говорила белокурая Марина, - и знаешь, мне очень неудобно перед Эдиком, ему придётся часто подниматься по узким, высоким ступенькам". Сквозь очки взирали чувственные глаза в мелких морщинках, строгие и...печальные. Лишь чёрная головка (Леночка) больше молчала и, выиграв средний этаж, со словами: "Мне всё равно, могу и уступить," - незамедлительно потащила сумку в спальную комнату, строго, как отрезав, повелев мужу: "Аркадий! Этот баул прихвати и постарайся аккуратно, ничего не разбив, разложить в ванной. Сейчас растаю, если не приму душ..."
Гриша, крупный, квадратный мужчина, даже руки и ноги казались квадратными, и был тот единственный с чёрной шевелюрой. Обладая приятным баритональным басом, он любил громко острить, используя шутки и анекдоты из незабываемого арсенала выражений главных инженеров небольших областных строительных контор Урала и Сибири. Остальные двое мужчин выжидательно стояли, не зная куда тащить вещи, пока их жены любезно выясняли, куда же им из конца в конец примкнуться.

"Да нет! Мариночка, спасибо. Нам внизу будет отлично, - истощив любезности, решительно сказала Фаина, - я люблю спать ближе к земле, особенно в такую жару, да и выход отдельный. Пошли, Эдик!"

Они оба производили приятное впечатление, эти бывшие ленинградцы. Когда-то художник-модельер, многие годы посвятившая красоте, она сохранила наивность и восторженность в разговорах, мимике лица, улыбке. Особенно удивляли её руки - изящные, нервные, сильные, которые ни на секунду не оставались в покое, помогая речи создавать видимые образы. Её муж был старше, сумев сохранить и стройность, и подтянутость. Почему-бы и нет, они оба не работали и могли себе позволить такую роскошь. Ранее Эдик занимался историей архитектуры, потому любил порассуждать на высокие темы, среди которых немалую роль занимали...женщины, подруги великих ваятелей. С возрастом это стало хобби, которое Фаина всячески поддерживала. То ли интригуя свою чувственность, то ли воспламеняя дряхлеющие позывы мужа.

В кухне остался лишь Вовчик - так звала мужа белокурой головки. Это была разносторонняя личность. Киевлянин, профессиональный профсоюзный работник, всю жизнь протолкавшийся в коридорах районной власти, всё и обо всех знающий, ныне издающий в Сан-Франциско маленькую газетёнку. Бесконечно гладкий, розовый, упитанный и блестящий, как венецианское зеркало, из которого на мир глядели то насмешливые, то испуганные голубые глаза. Он ни на минуту не успокаивался, был в бесконечном движении. Это не раздражало, так как движения были по большей части хозяйственного назначения. Он не допускал никого на кухню, проявляя пионерскую бдительность и за столом, и на пляже, и вообще...Вот и сейчас, когда все ушли, Вовчик автоматически раскладывал продукты, кастрюли с заготовками, банки с солёными огурчиками, грибами, помидорами, отдувался от капелек пота, стекавших к губам и приговаривал: "...Какая разница, этаж-шалаш, озеро-шмозиво, лишь бы трепаться..."
Стояло жаркое лето 2003 года. Три пары знакомых, не отягощённых узами многолетней дружбы приехали на недельку отдохнуть, расслабиться!

День второй.
Где-то к 60-ти годам становимся мы беспомощными, жалкими, этакими свадебными генералами. Вы не заметили? Присмотритесь к себе и друзьям, как бы со стороны. Понаблюдайте беспристрастно за своим поведением в компаниях с жёнами. Если к этому периоду вы сохранили семью, то уж функции непременно изменились на диаметрально противоположные. Вы уже давно не задаёте тона в семейных дебатах, вы отдали практически всё бытовое пространство жене и взрослым детям, а так как рабочее сжалось донельзя, то и осталось то самое...генеральское. Тактично-практичные жёны пожинают плоды замечательной деятельности, зная наперёд, когда, при каких обстоятельствах и до какого уровня можно распалить старого партнёра и сколь может он проглотить с ласковой улыбкой на побелевшем лице.

Вечером, за большим овальным столом, освещённым громадным абажуром, три пары встретились. Несмотря на жару, ещё невольно стесняясь и присматриваясь, они оделись, если и не в смокинги, то почти официально. Особенно жены, которые, не сговариваясь, и сели вместе, сияя шелком, золотом и косметикой. Стол стонал под тяжестью разноцветных горячих и холодных закусок и вин, часть которых казалось висела в воздухе, не найдя надлежащего места на твёрдой поверхности.
Мужчины, естественно, тоже сели вместе, и стол выполнял роль своеобразного водораздела, по обеим сторонам которого находились две играющие команды.

Наконец, был дан гонг и руки команд сплелись над столом. Возник общий гул ликования, поздравлений, тостов, пламенных коротких речей, знаменующих этап насыщения. По мере удовлетворения последнего шум стихал, но всё равно был ясно слышим, так как за настежь раскрытыми окнами царила темнота и тишина. Лишь таинственный лик Луны умолял отвлечься от обжорства и занять драгоценное вечернее время другими чувствами и желаниями. Этот немой призыв, автоматически возникающий на отдыхе, казалось, не нашел отклика в душах наших героев. Но если бы где-то за шторой стоял чутко фиксирующий прибор, то он непременно записал бы новую связь на фоне трёх старых, прикипевших. Даже не связь, а короткие импульсы, невольно, от полноты чувств, посылаемые, так, на всякий случай и вдруг...нашедшие отклик.

Волнующий отклик! Сытый Аркадий, видимо вспомнил себя на банкете где-нибудь в Златоусте, потому как чувственно набычившись и сверкая глазами в сторону Фаечки, стал отпускать всё более недвусмысленные остроты, которые, по его разумению, достигали цели, судя по тому, как заливалась в безудержном смехе рыжая головка. А та явно играла от хорошего настроения и готова была играть хоть со Змеем Горынычем, лишь бы слышать в свой адрес комплименты, знаки внимания. Но Аркадий, видимо, перевозбудился, по мнению жены, так как вынудил её, внимательную, громко изречь: -...Успокойся, Арка! Что с тобой? И пожалуйста, не пей больше, не забывай о своей больной предстательной железе...
Прозрачный намёк вызвал бурю смеха, а сам хозяин больной железы задохнулся было от гнева и только открыл рот, как последовало продолжение:
- ...Ну, ну, не волнуйся, дружочек, сейчас у нас получше, правда, а вот раньше было совсем с этим плохо...
- Ой, Аркадий, у меня есть великолепный, народный рецепт, - продолжила вдруг Фаина, - специально для тебя. Каждый вечер, перед сном, раздевшись, встань прямо, руки на бёдрах и с шумным, коротким вздохом выбрасываешь бёдра вперёд, бесшумный выдох - бёдра назад. И так 100 раз беспрерывно. Потрясающе помогает!

Возникла короткая пауза и голос невозмутимо Вовчика, продолжающего расправляться с ломтиками прозрачной ветчины, удобренной красным хреном:
- Пока не отвалятся...
Новый взрыв смеха. Аркадий вконец уничтожен, а его расцветшая от шуток жена погладила большую, волосатую ладонь мужа и добавила певуче:
- Были и мы рысаками когда-то...
- Леночка, а где вы работаете? - спросил жену уральского рысака Эдик, наливая коньяк Марине и одновременно пристально глядя сквозь её очки. Чувствовалось, что он и не ждёт ответа, но тот моментально последовал:
- Моя жизнь - склянки и приборы. Что в России, то и здесь. Биолог я, аналитик. А вот наливать ты не умеешь. Глядеть при этом надо в сосуд..., а не то обмишуришься
Рука Эдика мгновенно вздрогнула и замерла, как пойманная в капкан. Взгляд его заметался, он почувствовал, что импульс был слишком заметным. На щёчках Марины играл румянец, а полные губы раздвинулись в растеряной улыбке. Прочувствовала его и Фаина. Она ещё продолжала смеяться, но в голосе внезапно возникли стальные нотки. Резко изменив тональность, заставив себя слушать, Фаина стала громко излагать, видимо, давно наболевшие мысли:
- И вообще, девочки! Жить надо сегодняшним днём. И всё почаще менять - вкусы, пристрастия, привычки, партнёров. В этом я полностью согласна с Юрием Лонго. Читали его? Надо чаще меняться нам. Круто и не раздумывая особо. Вот я рано вышла замуж. А уж как любила! Даже пальцы тряслись, когда касалась его лица. А что сейчас взамен! Холод и сплошные оскорбления...
Эдик окончательно очнулся и удивлённо уставился на жену: "Опять, - пронеслось в сознании - но здесь-то зачем, при чужих людях, кому здесь нужны эти сплетни?" Он поморщился: "Не надо, прошу тебя," - умолял его взор

Но всё было бесполезно. Фаина разошлась! Речь её зазвенела, как натянутая струна. Она всё ещё смеялась. Казалось, женщина давно ждала момента, публичного, среди посторонних людей, готовилась, чтобы высказаться сполна:
-...понимаете, девочки, наивной девчонкой вошла в его семью. Всего боялась, особенно свекрови. Даже в глаза ей боялась смотреть, а уж имя-отчество и выговорить не могла. Старалась всё делать, ну буквально всё - убирала, стирала, готовила, что умела, мыла. Спали мы на кухне, на узком диванчике. Господи! Ночью повернуться боялась, все чувства были задавлены страхом, а он, как назло, не унимался. Утром все кости болели, отлежала в одном положении. И все равно вскоре почувствовала к себе непонятную ненависть. Эдик уходил на работу, а я чаще оставалась дома. Это были ужасные часы грозного молчания.. Под любыми предлогами старалась исчезнуть и где-то прошататься до прихода Эдика. Но всё равно скандалы или прямо настигали меня, или слышала её голос:
- Ты с ума сошел, кого ты привёл в дом, проститутку с улицы, смотри, как она одевается - всё на показ, ты же солидный человек, заслуженный учёный, с кем ты путаешься, пощади меня! Был бы жив папа, ты бы так не позволил себя вести...
А мой умный муж лишь мямлил в ответ:
- Ну, мамочка, успокойся, уверяю тебя, что она чистый человек, и я её люблю....прошу тебя.....прошу тебя....Эти слова мне были почему-то особенно неприятны. И я уходила днями, где-нибудь в скверике горько плакала и даже проклинала свою любовь.
Потом мы переехали в свою квартиру, и всё как-будто успокоилось. Я ей никогда не отвечала грубостью. Молчала и терпела. Даже тогда, когда вдруг ни с того ни с сего почувствовала холод в наших с мужем отношениях. Холод, натянутость, а потом и оскорбления. Мне было так одиноко. Я ничего не понимала. Ведь он старше меня, умнее, разных званий много. Неужели ему было мало моей любви!? За что! И опять слёзы по ночам, горькие, обильные, а с его стороны - при виде слёз - ещё большая отчуждённость...Именно тогда случайно подслушала слова свекрови:
- ...ты уж терпи, сыночек мой, терпи её, уходить нельзя. От одной сын, от другой сын. Безотцовщина - страшное дело!
Так значит он терпит меня. Это был страшный удар. Но я и это пережила, всё стерпела. А что мне было делать - ведь уходить опять в деревню к родителям было страшно. Гордость моя была унижена, растоптана.

С рождением второго ребёнка наступил покой, и вновь я ощущала его любовь, его нежность. Сердце моё раскрылось настежь. В это время умирает свекровь и я почувствовала, как буквально с каждым днём я всё нужнее ему, необходимее. Это были лучшие годы жизни, долгие годы и, казалось, что так и завершится. Но вот приехали в Америку, и уж не знаю почему, всё, что накипело во мне, вдруг здесь всплыло. Нет, злости, конечно, не было, но вот обида ... Ведь молода была, по улице спокойно пройти не могла, мужики липли как мухи...Но я любила всей душой только его, всё отдала, до капельки. За что, Эдик? Я хочу понять...И именно здесь, в Америке, где я совершенно свободна, хозяйка семьи. Ведь она создана моими руками..."

Сказанное поразило всех откровенностью. Каждый наверняка в той или иной степени пережил подобное. Но вот решиться вынести "на суд общественности" самое интимное, наболевшее редко, кто может себе позволить. Видимо, и на самом деле говорила Хозяйка, многое передумавшая, уверенная в последствиях.

Все молчали! Вовчик, положив себе очередной кусочек сочащейся жиром розовой рыбки и налив стопочку, безмятежно и, казалось, даже с какой-то радостью оглядел притихших и, пристально смотря в глаза жены, громко произнёс:
- Фаиночка! Ты прелесть, я бы так не смог, хотя тоже есть что сказать. Давай сожжем мосты, обнимемся и забудем прошлое, - он выпил, по привычке крякнул и продолжал: "...ты же говоришь, что жить надо сегодняшним днём, вот и я также решил, а... Марочка моя!"
Вялая улыбка скользнула по лицу Марины, взгляд лишь на секунду остановился на розовом, привычно расплывшемся лице мужа, как бы говоря:
"Господи! Как я устала...от всего" Рука её всё ещё держала пустую рюмку и немного дрожала, так как, в противовес усталости, действовал и возбуждал импульс, возрождая давно забытое чувство. Оно потихонечку всплывало в душе, благодарной Эдику. Марина почти не слышала голос Фаины, она, как десятикласница, тайно радовалась, всматривалась в него и вдруг непроизвольно ответила пронзительным, чувственным взглядом. Побелевшее лицо Эдика порозовело, растерянность, вызванная монологом жены, прошла, и в памяти мгновенно возникли старые, старые стихи, посвящённые когда-то жене. Он встал и с чувством произнёс:
Ниспадая на руки, нам шептали снега
Нас снега засыпали одеялом любви
Там не будет разлуки, где любовь навсегда
Нас они обнимали до весенней поры
Там не будут печали, где пылают слова...
Рвать живое на части нету боли больней
В небе птицы кричали: "До свиданья, пора!" Здравствуй, новое счастье
В жизни разной моей!!!

К кому он обращался, было непонятно. Но красивые, туманные выражения и экстаз, что отражался на лице Эдика, сгладили возникшее недоумение, и все как-то сразу постарались забыть монолог Фаины, даже не комментировать его, просто замолчать.
Перешли на веранду, где за чаем и красавцем-тортом, гордости Марины, под внезапно налетевшим прохладным ветерком с озера, вспыхнули и долго не затухали воспоминания о прежней российской жизни и забавных случаях. Расходились поздно. Гриша и Вовчик засобирались поутру испытать рыбацкое счастье и занялись удочками. Посуровевшая после монолога Фаина пошла к себе вниз. Марина мечтательно поднималась по лестнице. Эдик остановился возле рыбаков и в ответ на их приглашение громко заметил, что любит в одиночестве, рано-рано утром бродить и купаться в сонной воде...И вновь был послан импульс!

День третий.
Над озером возвышалась остроконечная, огромная гора с ледниковой шапкой. И первые лучи солнца натыкались на белую шапку и она, внезапно вспыхнув, сверкая мириадами ослепительных кристаллов снега и льда, как маяк, освещала вокруг огромные пространства нереальным, холодным светом. Он пронзал и воды озера и те внезапно отливали стальным блеском, отчего и деревья и дома по берегам озера покрывались туманно-серебряной завесой таинственности, сказочности. Так было до того, как солнце поднималось выше горы, после его лучи растворяли завесу. Пропадала сказка.

Эдик тихо брёл по колено в теплой воде. Справа по берегу росли пышные кусты, густозелёные, колючие. За ними высился дом. Сквозь ветки кустов он высматривал балкон третьего этажа и часто вздрагивал. Его била дрожь. "Интересно, поняла она меня вчера или нет, " - билась мысль, - полный идиотизм! Хочешь быть Дон Жуаном. Господи! Что бы сказал 22-летний внук, увидев деда в 6 утра в трусах и в кустах под балконом. Совсем рехнулся!" Да, Эдиком в тот момент владели далеко не возвышенные мысли. Совсем рядом, на плавающий лист непонятного растения вспрыгнула большая лягушка и, удивлённо вытаращив глаза, замерла в немом изумлении. Они посмотрели друг на друга и...рассмеялись. Он, схватившись за рот, а она громко квакнув от волнения.

И тут же Эдик невольно пригнулся, заметив фигуру в халате, всматривающуюся из-за стекла балконной двери. "Господи, стыд-то какой! - подумалось вновь ему. - Что я ей скажу! Народу в доме много, от первого же звука при такой тишине все проснутся, да и рыбаки где-то рядом" Он стоял не шелохнувшись, как одинокий, белый куст, замерев настолько, что, казалось, даже лягушка, поверив, что это куст, сейчас прыгнет на нижние ветки и будет лакомиться сочной, белой корой. Ноги затекли, потом заломило в правом боку, пробежала дрожь и, наконец, нестерпимо захотелось...чихнуть. "Опуститься в воду. Нет! Захлебнусь! Перетерплю. А если заметят!"
В эту секунду на балкон вышла Марина в свободном, голубом пеньюаре. Лёгкий ветерок то раздувал прозрачный халатик, обнажая красивые ноги, плечи, то натягивал материю и тогда рельефно выделялись формы фигуры, а тут ещё подоспели лучи солнца и стали вовсю высвечивать наготу женского тела. Марина чувствовала обнаженность, стыдилась и старалась, как могла, прикрыться руками, отвернуться от солнца и ветра...Она была чудо как хороша!

Эдик созерцал, любовался, как скульптор перед обнаженной моделью, но так и не пришел ни к какому решению. И слава Богу! Потому как с нижнего этажа вышла на веранду... Фаина. Она не то чтобы вышла, а поначалу боязливо высунула рыжую головку, повертела её вправо-влево и, убедившись, что никого нет, осторожно выдвинулась вперёд, как цапля, ступая босыми ногами. Она была совершенно нагой. "Вот это концерт!" - мелькнуло в сознании Эдика, и он от страха автоматически стал погружаться в спасительные воды. Лишь когда над поверхностью воды остались глаза, прикрытые седой, редкой прядью волос, движение его прекратилось, и он, раздвинув кусты, начал просмотр фигур на двух подиумах.

Женщины стояли неподвижно, не будучи в состоянии ни услышать, ни увидеть друг друга. Поначалу выигрывала Марина. Новизна впечатлений всегда волнует больше, проникает глубже...К тому же развевающиеся складки халата то обнажали тело, то скрывали его, заставляя сознание дорисовывать невидимое, а потому кажущееся прекрасным, да и смущённый вид её придавал всей фигуре какую-то девичью наивность.

Но вот Фаина потянулась, воздев руки к солнцу, привстала на цыпочки, её длинные рыжие кудри засверкали золотом, ниспадая на большие, полные груди, тело вытянулось, вобрав складки живота, рельефно оттеняя налитые чувственностью белоснежные бёдра. Увиденное так потрясло Эдика, так возмутило его сознание, что ежесекундный перевод взгляда то вверх, то вниз привёл к головокружению, и он инстинктивно, забывшись, приоткрыл рот, мгновенно заполнившийся озерной водой. Эдик шумно закашлялся и быстро погрузился, напоследок услышав испуганное восклицание то ли с третьего, то ли с веранды нижнего этажа.
Где-то через полчаса он вошел в кухню с полотенцем на плечах.. Там уже царствовал Вовчик. Серьёзно и трожественно он сервировал стол, напевая одесские мотивчики. Эдик поприветствовал его и спустился к себе. Фаина стояла перед зеркалом, наводя последние штрихи на бледное, чуть помятое от сна лицо. Со вчерашнего вечера они не разговаривали и спали в разных комнатках. Но он уже всё забыл. Только что виденное настолько взбудоражило его, настолько вытеснило все обиды, неприязни, боли, страхи, что он решительно подошел к жене, привлёк к себе и, как можно нежнее, трепетнее стал целовать шею, губы, глаза...
Она не сопротивлялась.

Завтрак прошел блестяще. Все шутили, смеялись, острили и очень старались быть услужливыми. Особенно Фаина и Марина, которых рассветная интрига взволновала, невольно заставляя "искать" виновника. Они смутно догадывались, но узнать бы поточнее...А, впрочем, зачем? Им и хотелось, и не хотелось одновременно. Фаине - вдруг этот "водяной" из мечты, лелеемой в последние годы? А Марине - что вчерашний импульс, правильно ею воспринятый, претворился в космическую феерию среди солнца, сказочного озера, сосен и ...тишины.
В то утро трое мужчин чувствовали себя воистину затребованными, обласканными вниманием, хотя двое из них и не понимали причин, но чувствовали атмосферу. А третий внутренне ликовал. Ещё бы! Его кажется любят две прекрасные женщины. Возникшая атмосфера сплотила маленький коллектив, в воздухе запахло эдакой фривольностью и первым признаком послужило появление Фаины в изящном, весьма облегчённом купальнике. Она прошлась по кухне, прошествовала через столовую, словно по подиуму, невозмутимо разглагольствуя о погоде и других столь же оригинальных предметах. Плавность движений и чрезмерная говорливость явно свидетельствовали о спецназначении костюма.

Через полчаса дом заполнился полуголыми фигурами мужчин и женщин, а в разговорах вновь зазвучали анекдоты, предложения, воспоминания... Ещё через час дом опустел. Кавалькада весёлых, полуголых людей втиснулась в микроавтобус, и тот понёс их к уютному, тенистому, неприметному с дороги, пляжу. Начинался день всеобщего ожидания.

День четвёртый.
И они не замедлили осуществится. Так уж получилось, что пятый день расслабления совпал с днём рождения Эдика. Дата, правда, не была круглой, но зато вполне таинственной, по мнению многих, даже мистической. Эдик, человек прагматичный и не любящий широкого застолья, не хотел и вспоминать об этом дне. Да и Фаина тоже не хотела, хотя душа её всегда была полна мистики. Настолько, что ещё в Ленинграде она пробовала заниматься экстрасенсорикой на каких-то курсах.
Но события второго, третьего и четвёртого дней решили этот вопрос по-иному. Во-первых, повлияла интрига третьего утра, которая возродила в двух женщинах извечную мечту о прекрасном принце, последней надежде исчезающей женственности. Они жаждали продолжения. Ну, и во-вторых, пролежав на пустынном пляже два дня, компания вдруг почувствовала...скуку. Однообразие движений, точнее полное их отсутствие, как и посторонних зрителей мужского и женского пола, начало понемногу утомлять. Даже весьма фривольные наряды, уже не снимаемые в течение всего времени и вечернего тоже, как-то перестали возбуждать. Возникли мужские разговоры на социальные и, о ужас! политические темы. Последние особенно раздражали женщин...
- Я не могу с тобой спать, - в середине четвёртого дня эмоционально воскликнула Марина, - у нас на этаже нет кондиционера. Душно, страшно жарко! Придумал бы что-нибудь.
Вовчик моментально среагировал:
-...Причём тут я, хочешь, постелю тебе на полу второго этажа, в столовой? Там и воздуха, и людей спозаранку значительно больше.
- Мне надоели твои намёки, смени пластинку., - вяло буркнула Марина.
Но Вовчик не унимался:
- ...и какую же новенькую пластинку вы желаете?
Тут поднял голову Аркадий и глубокомысленно изрёк:
- Ты слушай жену-то, постели, где просит, а что она желает сменить, узнаешь как-нибудь потом..., - и он захохотал, подмигивая Эдику.
От книжки оторвала голову Леночка и с убийственной полуулыбкой произнесла,
- Ты опять рекламируешься, друг мой, а вчера вечером вновь забыл выпить таблетки и мучился всю ночь, бегал...
Аркадий широко открыл глаза, мощные ладони в бессильной ярости загребли песок, нижняя челюсть отпала, вбирая в запале воздух, и ....гора родила мышь. Он резко встряхнул большой головой и помчался к воде. Подняв тучу брызг и недовольных чаек, волосатое тело торпедой ушло в невозмутимые воды озера.

Вот здесь-то и вмешалась Фаина, к большому удивлению мужа:
- Девочки, слушайте, а давайте завтра устроим обрядовый праздник.
Белокурая и чёрная головки вопрошающе приподнялись.
- Завтра моему благоверному исполняется...ой, не скажу, но число действительно магическое, давайте отметим. Гляньте! Каков! Крепок и строен и ещё ого-го, если поставить к тёплой печке... А! Девочки, ну как, решили? Все трое, даже не посмотрев на "ого-го", возбуждённо захохотали.
- Зачем ей этот деланный праздник, - подумалось Эдику, - да всё равно!" И тут-же родилась мысль. Он с чувством поглядел на Марину. Вечер прошел под знаком наступающего праздника. Даже жара не смогла унять вспыхнувшую энергию подготовки и ожидания чего-то необычного, радостного. Одно за одним следовали и отбрасывались кулинарные зарисовки праздничного ужина. Пока, наконец, не были согласованы все детали. Им очень хотелось веселья, они ведь и приехали в поисках праздника.
Дом вновь засыпал.
- Эдик, - вдруг вспомнила Фаина, привстав на локоть в постели, - забыла сказать Марине. Завтра утром мы же не бежим на зарядку. Пока ты не лёг, поди скажи ей, чтобы не будила меня.
Обмотавшись большим полотенцем, Эдик стал подниматься по лестнице. Когда он тихо вошел в столовую второго этажа, то вынужден был замереть от неожиданности...

В большой комнате горела маленькая изразцовая лампа, ярко освещая узкое пространство. Остальное тонуло во мраке ночи. Слышалось, как кто-то шумно плещется в ванной то ли на втором, то ли на третьем этаже, а, может быть, и там, и там. В обрамлении узкой полоски света, опираясь на подушки, полулежала, полусидела Марина с книгой в руке. Она не читала. Смотрела в звёздное небо, мечтательно задумавшись. Рука с книгой безвольно лежала на простыне, прикрывающей лишь бёдра и ноги. Она блаженствовала! Также спокойно она перевела взгляд и... задохнулась от неожиданности. От ужаса! Это чувство было настолько очевидным, что парализовало тело. Как завороженные, они смотрели друг на друга. Он с восхищением, она - боясь пошевельнутся. Так прошли томительные секунды, пока первой не очнулась Марина, прикрывшись простынёй, а Эдик, как мог, бесшумно скользнул вниз.

Не в силах заснуть, он долго лежал, переживая неожиданную встречу...Через открытую веранду мерцали звёзды, с озера доносились шумные всплески крупной рыбы. "Господи! Ну, что ты так разволновался в свои-то 66 лет, у тебя ведь 6 внуков и красивая жена, на 10 лет моложе. Всё давно определилось, понимаешь, определилось. Твоё донжуанство выдуманное, и любой твой шаг в том направлении - это шаг к одиночеству, отторжению от семьи. Ты же всё понимаешь...Но как хороши эти большие, печальные глаза в обрамлении длинных белых локонов, хаотично разбросанных по нежнейшей коже шеи, плеч и груди..."
Он облизал пересохшие губы и вспомнил свою...идею. Заулыбался, размечтался и с тем уснул.

День пятый
Раннее утро пятого дня предвещало скорую осень. По всем российским приметам, естественно. Других эти люди не успели приобрести, и вряд ли успеют.
От дома к озеру вилась короткая тропинка, которая чуть виднелась в густом предрассветном тумане, медленно, с берегов, поднимающегося к небу и где-то там исчезающего в бездонности. Спускаясь по тропинке к воде, Эдик внезапно увидел необыкновенное чудо. Вообщем-то обычное, но для городского жителя весьма редкое. Чуть левее тропинки покачивалась на воде маленькая, деревянная пристань, прикрытая от солнца красным тентом. В разрывах тумана на пристане виднелись фигуры Вовчика и Аркадия. Они молча сидели в пластмассовых креслах и наблюдали за туманной водой, где болтались разноцветные поплавки. Правее, по берегу, буквально в 9-10 м от них, в зарослях ивняка, стояли два крупных оленя - самец и самочка. Самка, вытянув шею, медленно пила воду, а её милый друг, гордо подняв ветвистую голову и постоянно принюхиваясь к влажному воздуху, охранял свою любовь. Казалось, охранял осознанно и горделиво.

Обе группы представителей животного мира, не ведая, что за ними наблюдают, не зная друг о друге, в своём поведении были настолько естественны, что общая картина, видная только Эдику, показалась ему чудом. Он остановился, замер. Но идиллия длилась, к сожалению, недолго. В какую-то минуту ринулся к натянувшейся удочке Аркадий и, спустя мгновение, испуганные олени всей массой плюхнулись в воду, подняв фонтаны брызг. Аркадий, стоя на краю пристани, резко оборачивается и, потеряв равновесие, падает в воду. Эдик видит в воде, совсем рядом друг с другом, три головы и слышит пронзительный крик четвёртой (Вовчика), неведомо кому указывающего рукой на поразительное явление - рога плывущего оленя, направленные на Аркадия, от страха что есть силы удирающего к берегу.
Громкий хохот Эдика, а потом и перевозбуждённых рыбаков, потрясает утреннюю тишину. Да так сильно, что с трёх этажей дома высовываются три женские головы и замирают, не понимая причин истерического смеха полуголых мужиков, скачущих по берегу.
Завтрак прошел в энергичных пересказах утреннего события, сдабриваемых каждый раз всё более красочными эпитетами. Необычайное утреннее происшествие и ожидаемое вечернее - что может быть слаще для сознания жаждущих развлечений людей. Особенно для бывших российских граждан. Обильно закусить, хорошо выпить, поорать на берегу уснувшего озера (реки, леса), поёрничать в танцах, песнях и бессмысленной беготне друг за другом - это ведь у каждого из нас в душе, вне зависимости от возраста, национальности и социального положения. Праздник души, российский выход из всех раздражений, недовольств, недоговорённостей и прочей гадости, коих чрезмерно много накоплено на этой богатой земле.

Солнце уже давно и вовсю палило, когда, накупавшись, потом натолкавшись на кухне в угаре подготовки к вечеру, наши пары, наконец, угомонились и разошлись по своим апартаментам, дабы привести сознание и тело к торжественно-вечернему состоянию. Все они понимали, что сегодня после вечеринки "погаснут огни ёлки" и в головы поползут далеко не радостные мысли: "А как там дома, на работе? То не доделал, тому не позвонил, а тому не так сказал, что он подумает..." и т.д., и т.п.
Дом затих!

Где-то к шести вечера в столовую молча вошел Вовчик. Вид у него был суровый и сосредоточённый. Он приступал к сервировке стола, будучи неколебимо уверенный, что никто не сделает это организованнее и красивее. Никто и не сопротивлялся. Все остальные лишь исполняли его приказы - подавали блюда, украшали, ставили приборы, фужеры и прочее. Перечислять блюда не будем. Ассортимент весьма обширен и, в общем, типичен для южной и юго-западной России. Но было и исключение, на котором мы чуть-чуть остановимся, потому как оно стало центральным. Громадная рыбина, после четырёхчасового пребывания в жаркой печи, разукрашенная травами, фаршированная крабами, нашпигованная чесноком и специями, возлежала на блюде, лениво и сыто разглядывая будущих пожирателей. Нет, нет! Это не гефилте фиш, ставшая уже привычной, это иной перл кулинарного искусства... Перл стоял, естественно, в середине стола, окружённый душистыми орхидеями разной формы и цвета. В тени орхидей хаотично были разбросаны батареи бутылок и разноцветные островки закусок.
Вот оно! Причина и следствие всеобщего счастья, мира и любви на земле обетованной. Чтобы там ни писали философы и поэты, какбы не возвеличивали силу духа и высокие чувства (патриотизм, геройство и т.п.), лишь красивое и обильное застолье в кругу друзей или просто приятных знакомых способствует возникновению и развитию в человеке, даже самом жалком, всех вышеозначенных чувств и мыслей.

Начало вечера было многообещающим. Под звуки танцевальной мелодии, включённой при входе виновника, белокурая Марина, облачённая в сильно обтянутое и столь же открытое платье, подошла к Эдику и полуобняв, закрутилась в танце, тем самым поздравляя его с рождением, а себя ... с решительностью. Рыжая Фаина и примкнуший Аркадий издали громкий, радостный вопль, захлополи в ладоши, поздравляя и принимая танец, как должное, в то время как розовощёкость Вовчика мгновенно поддёрнулась красноватыми оттенками. Всего этого Марина не видела и почти не слышала. Взгляды-импульсы, утренняя феерия, вечернее откровение - продолжали волновать, требовали определённости. Она привыкла к ней, будучи математиком, опытным программистом. Сейчас, танцуя, она открыто глядела в глаза виновнику вольной или невольной интриги, вдруг и случайно вобравшего в себя всю её тоску по уходящей молодости, всё её недовольство собой и окружением, всей прошедшей жизни, в которой так и не возникли красные паруса надежды на долгое счастье, глубокую любовь.

Немного очнувшись, покраснев, Марина присела за стол, где ей было уготовано всё то же место, как и в первый вечер застолья. И вновь сплелись руки над украшенным столом. Как из рога изобилия посыпались заученные тосты, восхищение едой, анекдоты, случаи из жизни, пожелания. Каждый старался завладеть вниманием. Даже молчаливый аналитик, разгорячившись и забыв о своей основной полицейской функции, позабавила всех смешными рассказиками из биохимической деятельности.
Но более всех овладел вниманием Вовчик. Он знал ночную жизнь Сан-Франциско, со слов бесплатных репортёров - таксистов, и без устали вспоминал трагическое и смешное, при этом причмокивал, подмигивал, не забывая что-то подложить в тарелку, подлить в рюмку.
Эдик активно участвовал в застолье. Но в душе царила растерянность. Как-будто двуликий Янус вселился в душу и, если за столом все видели весёлое лицо, рассыпающее улыбки и остроумные замечания, то другое, внутреннее, лицо раздирали противоречия. Просто так поухаживать, полицемерить, автоматически добиваясь желанной близости он уже не мог. Давно прошла та пора развлечений. И время, и место, и годы были совсем иные. Он понимал, с каким внутренним напряжением за ним наблюдают три пары глаз, он понимал, какое огорчение принесёт четырём душам, но главным образом женским, которые за прошедшие 30 лет свыклись с обыденностью сосуществования, нарожали детей, создали семьи... Всё понимал! Но параллельно в душе тлела мечта, она была всегда, но сейчас приобрела конкретные черты и воплотилась, как ему стало казаться, в образе Марины. К тому же копилась обида. Почему так изменилась всегда нежная и любящая жена, почему последние годы скандалы потрясают дом, почему она позволяет себе такие откровенные оскорбления, да ещё на людях?

Поэтому он не мог "просто так". А по-другому, по - серьёзному...Тут вообще разворачивалась такая пропасть, что нырять туда смерти подобно. "Господи! За чем мне такие мучения. Почему я никогда не мог, как миллионы других, просто переспать с желанной женщиной, не обращая внимания ни на какие моральные принципы, доводы и прочую ерунду. Всю жизнь в работе, в семье, в детях."
Сомнения раздирали душу, а раз они появились, то гаснут чувства, исчезают желания. Эдик помрачнел. И всё же решил осуществить, хотябы в минимальном объёме, задуманную идею. Через какое-то время Эдик почувствовал, как начинает спадать накал праздничного настроя, как скучнеют лица женщин. В этот момент он и воскликнул:
- Слушайте! Есть идея. Вчера, когда мы с Аркадием ездили в соседний городок за рыбой и пивом, заметили там весёлое заведение, Saloon с музыкой, даже певица есть. Поедем, потанцуем, попрыгаем, потом прогуляемся по ночному городку. Страсть как люблю приключения!" Все, как один, поднялись, как-будто ждали именно этого, моментально зажглись, и уже через минуту крутолобый микроавтобус, заполненный хохочущей публикой, мчался на завоевание уснувшего городка.

Saloon был стар и прекрасен. Гремела музыка, крутящиеся, разноцветные лампы-фонарики, гирляндами развешанные по потолку и стенам, выхватывали из темноты лица людей, заполненные бутылками и кружками столики, небольшую эстраду в углу и очаровательную певицу, подыгрывающую музыке и голосом, и бёдрами. Две-три пары невозмутимо, без энтузиазма отплясывали под музыку "country" замысловатые фигуры. Стоял общий шум, и вокруг разносился тот неповторимый запах кабака, совершенно сумасшедший для каждого нормального человека. Наша компания разместилась вдали от эстрады, за стойкой бармена. Заказали пива и что-то к нему. Эдик сидел как на иголках, ожидая какого-то момента, искоса всматриваясь в лица Фаины, Вовчика и Марины, не прекращая говорить, смеяться, объяснять. Он ждал, но не момента, не парольных слов, он ждал решения души, и оно поступило. Джаз заиграл рок-н-рол, с далёкого юношества памятную, любимую музыку, и тотчас Эдик пригласил Марину, будучи уверенным, что и она ждала этого же. Он угадал, потому что в темноте зала их руки сразу нашли друг друга и сплелись в одно неразрывное целое....

Весь долгий вечер они танцевали вдвоём, лишь изредка Эдик крутил в танце Фаину, боясь, что жена вдруг скажет что-нибудь резкое, испортит чудесный настрой. Но она молчала, лишь понятливо улыбалась, всем своим внешним видом какбы говоря: "Страви пар, милый, страви, а не то разорвёт и тебя, и семью…"

Она понимала, что Эдик....прощается. И он ей был благодарен за это понимание.
А джаз продолжал греметь, и в вихре танца, то быстрого, то медленного, они кружились, нежно и трепетно обнимая своё чувство, покрывая его поцелуями, прощаясь и вновь прижимаясь к нему, клянясь в верности ему и друг другу, как будто всё не кончалось сегодня, как будто всё ещё было возможно…

 

Обсудить этот текст можно здесь