Portfolio

Анатолий Баженов

"Газонокосильщик"

(продолжение)

Тем временем солнце стало припекать еще сильнее. Лида закончила косить луг и, истекая потом, подошла к колодцу. Она зачерпнула студеной колодезной воды, подняла ведро над собой и решительно окатила себя с головы до ног вместе с платьем. Платье прилипло к телу и приобрело роскошные выпуклые формы хозяйки. Мне думается, что Лида нас не видела, иначе, я думаю, она не решилась бы предстать пред нами в таком рискованном виде. Мы с Валькой молча наблюдали эту сцену, а потом он тихо сказал мне:
- А, говоришь, что одни старухи в деревне остались!
Не успел я глазом моргнуть, как Валька переместился к колодцу.
- Давай помогу, - сказал он Лиде, показывая на косу.
- А вы умеете? - спросила Лида, выжимая руками длинные русые волосы.
- А ты меня научишь…
- Ну, ладно, тогда смотрите: косу нужно держать пяточкой вниз и подрезать так, чтобы трава ложилась ровненько. Тогда она лучше сохнет и собирать ее потом не трудно будет. Попробуйте…

Валька взял косу. Я сразу вспомнил, как он неуклюже играл в университете на бас-гитаре. Но Валька очень хотел понравиться и, к большому удивлению Лиды, старался изо всех сил. Он махал косой, но не косил траву, а мял и грубо давил. Кроме меня, эту сцену наблюдала Карина. Она вышла в сад, ела с дерева спелые вишни и загадочно улыбалась, не выдавая ни капельки ревности. Ее пупок вызывающе блестел всеми гранями, и она всем своим видом показывала, какой Валька неисправимый сукин сын, но она к нему предельно снисходительна.
И еще это видел одноногий Сережка, который случайно споткнулся на мостках. Костыль попал меж бревен, Сережка зашатался, упал неловко на спину, а потом услышал Лидин смех. Смеялась Лида, как оказалось, не над ним, а над приезжим на "Мерседесе" новым русским. У Сергея моментально внутри все закипело. Еще одна обида не остыла, как другая больно захлестнула, потому что Лидка была уж очень мила его сердцу. Она была хороша собой: не щеки, а наливные яблочки, не кровь, а веселый молодой кагор бурлил в ее спелом теле, при этом работящая с утра до ночи и заботливая о больной сердцем матери. Но главное, ни у кого из известных Сережке девушек, не было таких белых ровных зубов и веселого, покладистого в своей доброте характера. Почти у всех у них к двадцати годам были уже серьезные стоматологические проблемы - у кого кариес, у кого желтый цвет, а кто и вовсе без зубов. А у Лидки, как улыбнется, все зубки прямо светятся и маленькие десны нежно розового цвета, а губки без всякой косметики такие аппетитные, что, когда глядишь на них, аж скулы сводит от желания поцеловать. Сережка пару раз ее щемил на берегу Лучистого, когда ей было еще лет пятнадцать, а сам он был пацаном, до Армии. Дыхание у нее было свежее, как парное молоко. Лидка смеялась, принимала его неопытные ухаживания, целовалась с ним до звона в ушах и гематомы ниже пояса, но сломать себя не давала. А когда Сережка без ноги вернулся из Чечни, она сама его целовала, ласкала и жалела, как могла. и ни в чем ему не отказывала, только замуж за него выходить не соглашалась, потому как пил Сережка страшно и, по пьянке, обижал ее ни за что неоднократно.

Тем временем Валька продолжал орудовать косой. Он весь взмок, его нещадно жрали слепни, но он был горд тем, что в сражении с травой одерживает победу.
- Что ж вы так сильно машете, никаких сил не хватит, устанете, - говорила ему Лида, - неужто ни разу в жизни обычной косой не косили?
- Честное слово, первый раз, - отвечал Валька, - но ты не бойся, я тебе косу не испорчу.
- Да, я не боюсь. А вы откуда же к нам приехали? - спросила Лида, связывая из полевых цветов венок.
- Да, из Москвы мы…
- А и чем вы в Москве занимаетесь? - продолжала любопытствовать Лида, - неужто вы тоже, как и Иван Александрович, художник!
- Я? - на секунду задумался Валька, - я, конечно, художник!
- Да, ладно врать-то, - с непосредственностью сказала Лида, - художники на таких дорогих машинах не ездят! Художники - все непризнанные гении и бедные! А на таких машинах только новые русские да бандиты ездят! - сказала Лида, показывая свою просвещенность.
- А я признанный художник, мои картины продаются за большие деньги по всему миру. Просто я знаю, что нужно людям, и рисую то, за что они готовы заплатить, - солгал Валька.
- И что же вы рисуете?
- Я рисую то, что людей может возбудить! Или вдохновить! Ты видела, когда-нибудь картины Дали?
- Да, конечно, - положив на голову венок, сказала Лида, - у нас в Терябихе их круглый год показывают.
- Ну, ты знаешь хотя бы, кто такой Дали? - Валька постепенно стал входить в новую для него роль.
- Да, слышала разок.
- Ну, так вот я рисую почти, как он!
- И вы что, тоже рисуете голых женщин? - с убийственной прямотой спросила Лида.

Валька хотел закричать: "Да! Конечно, я просто обожаю рисовать голых женщин, но лучше всего с детства у меня получалось рисовать в подъезде слово из трех букв!" Но он сдержался. Маститому и признанному художнику было негоже впадать в ребячество и неосторожно шутить с такой неискушенной девушкой.
- А с чего ты решила, что все художники рисуют голых женщин?
- Ну, мне так кажется, - сказала Лида - раз художник, значит, точно голых баб рисует.
Валька интеллектуально напрягся и выдал то, чего и сам от себя не ожидал:
- Ну, во-первых - не голых, а обнаженных. А во-вторых, как правило, все знаменитые натурщицы, были возлюбленными или женами известных художников. Они служили им для вдохновения! А ты знаешь, что Иван Александрович рисует?
- Да, он в основном сгорающих бабочек рисует, которые на свечку летят. Он сам меня просил приносить ему красивых бабочек, вот я один раз и видела. Раньше он здесь жил дачником, тоже такой холеный был, все на машине сюда ездил с женой-красоткой, да говорят, она его бросила, после того, как он разорился. А до этого он тоже ее все рисовал…
- Как разорился? - удивился Валька.
- Да, так. Вы что, не видите, как он скромно живет? Теперь ему иногда и за молоко заплатить нечем, я ему в долг даю, чтобы он ноги здесь не протянул. Вообще он мужик безобидный. Мы все зовем его газонокосильщиком. Потому что он картошку не сажает, а только сад своей свистушкой косит. А вечером, как включит новогодние гирлянды на деревьях, так они у него и мигают всю ночь, как в Лас-Вегасе! Вот вся деревня и потешается над ним. А та девушка, которая приехала вместе с вами, ваша жена или тоже натурщица? - спросила Лида, забирая у Вальки косу. Она вытерла ее мокрой травой, достала из кармашка платья брусок и легкими, короткими движениями стала затачивать лезвие.
- Кто, Карина, что ли? Да, нет, она моя сестра и натурщица - не моргнув глазом, обманул Валька, - приехала попозировать Ивану Александровичу.
- Уж больно сильно кричала она прошедшей ночью - ей, наверное, плохо было? Мы с матерью даже испугались. Может, лекарств ей надо каких?
- Да, нет, нет. У нас все есть. Это у нее приступ был такой сильный. Аппендицита.
- Это нечистая сила в нее вселилась! Нужно обязательно сегодня ночью ее выгнать. Вы знаете, какой сегодня день?
- Да, знаю - 6 июля.
- Сегодня день летнего солнцеворота, а ночью на Лучистое озеро придет много людей отмечать праздник Ивана Купала. Через костры будут прыгать, чтоб избавиться от нечистой силы и наговоров. Девушки гадать станут на своих женихов, плести венки и пускать их по воде, а в полночь пойдут искать в лесу цветущий папоротник - цветок богатства и счастья. А потом побегут смывать с себя все грехи в Лучистом озере. Вы знаете, что в нем вода святая, и ее можно пить прямо из озера и не заболеете никогда? Приводите свою сестру, пусть избавляется от всех болезней.
- А мужчинам разве можно присутствовать на празднике? - спросил Валька, делая вид, что ничего не понимает.
- А что ж, мужчины не люди, что ли? Приходите. Или вы думаете, что мы все в повалку грешим в ночь на Ивана Купала, как язычники в старину? Так мы уж давно цивилизованными стали, а если кто и любится в эту ночь, то делает это незаметно…
Валька потянул на себя косу:
- Давай я поточу!
Брусок соскочил, и Лида полоснула себя по пальцам обнаженным лезвием. Она не вскрикнула от боли, не испугалась, когда алая кровь потекла по руке, а спокойно сказала:
- Что ж вы, какой торопыга и неловкий, так ведь и без пальцев оставить можно.
Кровь потекла ручьем, капли падали на мокрое платье и растворялись, как акварельные краски.
- Ой, прости меня, - испугался Валька, не зная, что делать, - дай я ее остановлю!
Он взял раненую руку Лиды и стал языком, словно собака, слизывать кровь.
- Да, что же вы так присосались, как вампир, какой-то, ей Богу! - выдернула руку Лида.
- Тебе не больно? - спросил Валентин.
- И больней бывало, я привыкла, - вырывая руку, сказала Лида, - Ну, как вам моя кровушка?
- Как марочное вино, - сказал Валька. - Дай еще!
- Нет, хорошенького помаленьку, а то привыкнете кровь сосать. А мне уж пора корову доить. Приходите вечером на озеро, от нечистой силы будем вместе избавляться!
С этими словами она развернулась и, держа косу наперевес, пошла по скошенному полю в сторону своего дома.

В мастерской, которую оборудовал я на чердаке деревенского дома, было большое трехстворчатое окно, для того, чтобы я мог работать при дневном свете. Само окно служило своеобразной рамой для удивительно живописной картины. Эта картина жила своей жизнью и постоянно изменялась. Я был единственным свидетелем ее постоянных перемен. На переднем плане раскинула ветви огромная трехсотлетняя ветла, за ней рос небольшой перелесок, за которым простиралось почти до горизонта огромное поле, которое весной становилось золотистым от изобилия желтых цветов, а месяц спустя белоснежным - от бесчисленных головок пушистых одуванчиков.

Рядом с окном стоит мольберт, который я умудрился смастерить своими руками. На стенах висят несколько картин, которые мне бесконечно дороги. Одна из них - автопортрет моей прапрабабки. Она в костюме цыганки. Автопортрет был написан на холсте маслом еще в позапрошлом веке. Другая картина - небольшая акварель, написанная моим дедом в 1916 году, когда он был совсем еще мальчиком. Когда я начал рисовать, я был искренне удивлен, как оказались похожими наши манеры рисунка, но в этом я нашел для себя обнадеживающее предзнаменование. На стеллажах лежат краски и остатки моей библиотеки, книги по живописи и режиссуре, труды Вольтера, Руссо, Ницше, Экзюпери, Пушкина. В углу висят две золотые маски - комедии и трагедии, которые я привез из Америки с карнавала в Новом Орлеане. Рядом с ними висит портрет моей мамы в дорогой золоченой раме, потом несколько картин, на которых изображена моя жена. На старинном столе из венского гарнитура с изъеденными ножками валяются мои черновики и наброски. На полу стоят несколько незаконченных картин, над которыми я работаю уже больше двух лет. Они физически вымотали и высосали из меня все соки, потому что я, со свойственной мне амбициозностью, решился изучить и воспроизвести манеру старых мастеров. Рубенс оказался первым, на ком я решил попробовать свои силы, потому что по темпераменту и избыточному художественному раблезианству он оказался мне ближе всех.
Но сейчас мне необходима передышка, для того, чтобы завершить копию фрагмента картины "Персей и Андромеда". Поэтому я переключился на картину, которая, как мне кажется, исключительно проста по содержанию и предельно метафорична и выразительна по форме. Ее сюжет мне навеяло творчество Набокова. На глубоком темном фоне горит свеча, на жаркий свет которой летит фантастически красивая бабочка. Еще один взмах, и крылья опалятся огнем. Но весь смысл ее жизни как раз и состоит в том, чтобы перелететь из темноты и сгореть в огне. Что может быть прекрасней и выразительней огня? Даже в самом скромном своем проявлении огонь никогда не лжет и не лицемерит. Он горит, как может, и столько, сколько ему отведено. Что завораживает нас в нем? Его непостижимое совершенство! Почему легкая красивая бабочка одержимо летит на огонь? Потому что она хочет стать еще прекрасней!
Я не был здесь больше месяца и боюсь войти, потому что опасаюсь испытать разочарование от проделанной мной прежде работы. Но я поднимаюсь в мастерскую для того, чтобы еще раз убедиться, что все мои богатства на месте, и внезапно слышу позади себя голос Карины:
- Вы не будете против, если я посмотрю ваши картины?
- Буду, - отвечаю я, и про себя добавляю: "Я буду не просто ПРОТИВ! Я буду категорически против!!!"
- Хотите, скажу почему? - нисколько не смущаясь, говорит Карина, - потому что заглядывать в мастерскую художника без приглашения все равно, что входить без стука в кабинет к гинекологу, когда он осматривает женщину.
Она пристально наблюдает за моей реакцией, чтобы убедиться, насколько сильное впечатление произвела на меня ее метафора.
- Черт с вами, проходите, - говорю я.
Карина входит и садится на единственное, разваливающееся от старости кресло в моей мастерской. Я вспомнил, что так же вызывающе сидела Шерон Стоун в фильме "Основной инстинкт" на допросе в полиции.
- Я знаю, почему многие художники не любят показывать незаконченные работы, - говорит Карина, разглядывая мою мастерскую. - Они боятся бесцеремонного вторжения в их художественный мир, боятся, что их оценят гораздо ниже, чем они того стоят, или боятся, что все вдруг поймут, что они никакие не непризнанные гении, а обыкновенные обманщики и халтурщики, чьи каракули не стоят ни гроша. Но после вчерашнего, я думаю нам уже нечего скрывать.
"Вот стерва!"- подумал я, - она меня будет еще шантажировать тем, что мылась при мне в бане.
- Я должен сделать вам комплимент, - сказал я, - у вас очень сильный голос, вы вчера так сильно вопили, что я хотел уже вызвать скорую помощь или бригаду МЧС. Вы всегда так кричите, когда занимаетесь сексом?
- Нет, только, когда я это делаю с импотентом. У вашего друга очень серьезные проблемы в этой области, и он возбуждается только тогда, когда я кричу. Прошу простить, если доставила некоторое беспокойство. Но мне искренне жаль вашего друга, поэтому я делала все, что могла.
Карина перекинула ногу на ногу, и я вспомнил, что она не носит белье. Во что она играет со мной? Кем она себя представляет? Эта молодая злая сучка…
- А мне жаль будет вас, - решительно сказал я, - если Валентин узнает о том, что вы рассказываете всем подряд о его проблемах - он вас убьет.
- Но я же рассказываю не всем подряд, а только вам, - сказала Карина и двумя длинными ногтями вынула из пачки тонкую дамскую сигару.
Я подумал, если она сейчас закурит, я ее выгоню вон. Мало того, что она бросает окурки прямо на траву в моем саду, она еще хочет курить в моей мастерской, а я не выношу табачного дыма! Но Карина, словно почувствовав мою решимость, небрежно крутила длиннющими ногтями сигару и не зажигала огонь. Она демонстрировала мне эксклюзивный дизайн (золотистые вензеля на красном перламутре) своих наращенных ногтей, который ей сделали два дня назад в модном московском косметическом салоне за триста долларов. Называлось это художество "Побег из гарема".
"Какие у нее длинные ногти, - подумал я, - как у ведьмы! Не меньше двух сантиметров! Как она с ними стирает белье и готовит еду? А может, она не стирает и не готовит? Уж корову точно не доит!"
- Как это пошло - бить женщину, - с наигранной грустью сказала Карина.
- Это не более пошло, чем рассказывать всем, что мужчина импотент. Я ни разу в жизни не ударил ни одной женщины, но, поверьте, у Валентина по этому поводу нет никаких комплексов.
- Да, что вы так за него переживаете? - перешла в атаку Карина. - Валентин - самый лучший из всех мужчин, которых я когда-либо встречала в жизни! По крайней мере, он не жлоб, и мне с ним интересно.
- Очень рад за вас, - сказал я, - но чем могу быть полезен вам я?
- А разве я вам не интересна?
Я молча смотрел, как она крутит ноготками сигару. Я решил держать паузу как можно дольше, чтобы она не подумала, что может по своему усмотрению манипулировать мной.
- Нет, - наконец, не выдержал я.
Карина расстегнула платье.
- А сейчас, - с вызовом спросила она.
- А сейчас тем более, - ответил я, - Вы знаете, не каждую женщину я хочу видеть в этом доме обнаженной.
- Да? У вас были натурщицы лучше меня? Кто, например? Ваша жена? Как вы старомодны… - Карина подошла к портрету моей жены и стала его пристально рассматривать.
- Для того, чтобы картина получилась удачной, человек, которого я рисую, должен обязательно мне нравиться. Как минимум…
- А как максимум?
- А как максимум я его должен хотя бы немного любить…
- Я вас не призываю меня любить, но разве я вам не нравлюсь, - спросила Карина и с вызовом чиркнула зажигалкой "Zippo".
- Я очень сожалею, что вынужден второй раз сказать вам: "Нет", - стал выходить я из терпения, давая понять, что разговор окончен.
- У Вали много денег, - сказала Карина и демонстративно затянулась сигарой, - неужели вы не хотите заработать? Единственное его условие - эта картина должна его возбуждать!
- Ну, вот опять двадцать пять! - не выдержал я, - пусть Валя обратится к сексопатологу или в лигу сексуальных реформ! Там ему помогут! А, я, можно буду рисовать то, что я хочу?!
- Но ведь вы своих горящих бабочек никогда не продадите и так и умрете в нищете. А на мне вы можете сделать имя. Вы удивлены? Я уверяю вас, многие художники сочли бы за счастье написать меня обнаженной, но я предлагаю это сделать именно вам. Вы никогда не задумывались, почему голливудские кинозвезды так часто снимаются нагими? Например, Дженифер Лопес, Моника Беллучи? Потому что большинство смертных людей несовершенны, и они по понятным причинам стыдятся своего тела и скрывают его, а звезды кино сознательно или бессознательно стремятся к обожествлению и хотят быть равными богам! Они хотят, чтобы миллионы людей их вожделели! Они тратят сотни тысяч долларов для того, чтобы поддерживать свою физическую форму, а потом продают ее за миллионы. Я - актриса, и Валентин вкладывает деньги в мою карьеру. И, поверьте, у него хватит средств, чтобы моя карьера оказалась успешной.
- Тогда я советую обратиться к более искусным ремесленникам, чем я. Я думаю, они выстроятся в очередь, чтоб угодить вам с Валей. Я боюсь разочаровать вас, но я еще не в полной мере овладел мастерством живописца, чтобы создать шедевр с вашим участием.
- Но ведь вы даже еще и не пробовали, - Карина подошла к стене, где висели карнавальные маски. - Вы, наверное, думаете, я всегда была такой стервой? - она сняла со стены улыбающуюся маску комедии и закрыла себе лицо, - Вы же понимаете, что в наше время недостаточно быть просто красивой женщиной или даже очень талантливой актрисой, для того чтобы сделать приличную карьеру. Мужчины, которые до этого попадались мне, были абсолютно ортодоксальны и ничтожны, они ничего не могли дать мне взамен того, что давала им я, потому что это был круг интеллектуально ограниченных и самолюбивых бабников, умеющих только обманывать своих жен и воровать чужие деньги. Но они считали каждую копейку, которую потратили на меня и хотели, чтобы за деньги я перед ними пласталась. На самом деле они никогда никого не любили сильнее своего члена. К тому же красота и молодостьь - это единственный ликвидный капитал, который я сегодня пока имею. К сожалению, этот капитал не вечен, поэтому я хочу запечатлеть себя вечно молодой. В будущем, кто знает, может быть, мне удастся его приумножить.
- Ей не дает покоя слава Моники Беллучи, - подумал я и сказал:
- Хорошо, допустим. Меня подкупило ваше красноречие. Но как вы себе представляете эту картину?
- Я не знаю. Мне нравится то, что вы рисуете, и я целиком полагаюсь на вашу интуицию, - сказала она многозначительно.

Карина подошла ко мне вплотную, и, несмотря на то, что лицо было закрыто золотой маской комедии, я почувствовал ее дыхание. Для меня очень важно, как дышит женщина. Пятнадцать лет назад я полюбил свою жену только за то, что в любое время дня и ночи она всегда пахла свежестью. Дыхание Карины было перемешано развратным дымом сигары и ароматом дорогого парфюма, но оно не вызвало у меня отвращения. Так притягательно сладко с горчащим привкусом дыма должен пахнуть порок. В этот момент я подумал, что с удовольствием нарисовал бы ее в виде летящей ведьмы на метле, но боюсь, что эта идея не нашла бы у нее одобрения. Неужто она так искусно меня соблазняет? И все ее красноречие - это только предлог, чтобы обнажиться передо мной? Бедная девочка, она даже не представляет, какое разочарование ожидает ее впереди. Один импотент по имени Валя - это еще куда ни шло, но два - это уже слишком! Валька - щедрый малый, может, он решил сделать мне подарок с барского плеча? Он не в состоянии удовлетворить бедную Карину, готовую исполнять любые его желания, быть его тайской массажисткой, стриптизершой, натурщицей, кинозвездой и еще Бог знает кем, и присылает ее ко мне в надежде, что я исправлю положение. Может, раньше, когда мы вместе с ним шалили в университетской общаге, так и было бы, но мне нельзя по-прежнему давать ни малейшей физической нагрузки, иначе моя головная боль меня убьет. Поэтому мне придется грубо продинамить эту красотку. Я думаю, что она и сама делала это с мужчинами не раз и получала от этого не меньшее удовольствие, чем от секса. Боже мой, до чего я дожил! Мне приходится под благовидным предлогом динамить женщину! И это все, на что я стал способен?!
- Я догадываюсь, что для написания картины может потребоваться много времени, - сказала Карина, - но я готова подождать.
Нет, это какой-то сумасшедший дом! Она готова подождать! Как будто я дал согласие?! Как будто у меня есть время заниматься этой развратной куклой!
- Хорошо, я подумаю, - сказал я, чтобы она, наконец, ушла и перестала меня мучить.
И тут мне пришла в голову идея. Я представил, что было бы неплохо нарисовать портрет Карины в виде отрубленной головы Медузы Горгоны на щите Персея.
По крайней мере, это решение было не тривиальным, только сомневаюсь, что Валька заплатил бы за такую картину деньги.

Валька вошел на веранду с окровавленным ртом.
- Что случилось? - с тревогой спросил я.
- Ничего особенного…
- У тебя весь рот в крови!
- А, ерунда, по пути напился свежей девичьей крови, - Вальку снова распирало от самодовольства. Он, улыбаясь, вытер уголки рта и сказал:
- Ты не представляешь, как это сильно возбуждает! Какая девушка! Еле оторвался!
- Валя, ты неисправим! Ты что, перегрыз ей горло?
- Да, не бойся, она всего лишь порезала два пальца, когда точила косу.
- Тебя нельзя оставить ни на минуту…
- Старик, ты прав, меня исправит только могила! Но ничего не могу с собой поделать! Я, можно сказать, влюбился с первого взгляда в эту, как ее… в пастушку! Сам от себя не ожидал.
- Валя, я тебя умоляю, не трогай девушку, - сказал я, обуреваемый самыми дурными предчувствиями.
- А, тебе-то что до этого? - спросил Валя.
- У меня из-за этого может возникнуть много проблем, потому что в деревне все про всех все знают.
- Да ладно тебе ерунду городить! - заершился Валька. - А, может, ты и сам в нее влюблен? Так ты мне скажи по дружбе.
Я не знал, как этому кретину еще объяснить, чтобы он не трогал девушку, и сказал:
- Потому что ты завтра уедешь, а я останусь! И ты сделаешь ее несчастной!
- Кто, я? - взвился Валька. - Да только я и смогу сделать ее счастливой! Что она видит здесь, кроме хвостов от коров? А я увезу ее с собой в Испанию!
- Валя, зачем тебе это надо? А как же Карина? - недоумевал я. - Ты же собирался вкладывать деньги в ее карьеру?
- Я? Ну, подумаешь, дал один раз пять тыщ, по дурочке, чтобы ее напечатали на последней странице "Плейбоя". Но я не собираюсь быть ее "генеральным спонсором"! Это ей так хочется! Ну и на здоровье! А я что - должен делать то, что хочет любая шлюха? Ваня, разве я похож на идиота? Да, таких Карин в Москве столько, что никаких бабок не хватит. Давай я лучше дам денег тебе! - неожиданно предложил он.
- Нет, уж, спасибо…
- Это почему? Я давно хотел дать денег на что-нибудь хорошее. На храм какой-нибудь. Но попы ведь тоже жулики, украдут, как пить дать, украдут. А ты у меня не украдешь, тебе же стыдно передо мной будет.
Валька вдруг загорелся, по всему было видно, что ему пришла в голову мысль, которая его смешила.
- Слушай, не хочешь Карину рисовать, нарисуй меня! И не просто нарисуй, а в церкви, вместо Христа! Под куполом! Представляешь, прикол, люди приходят, а наверху моя рожа! Ну, ты это стилизуй, чтоб я в бороде был, чтобы все такое, как положено! А? Я даже похудеть ради этого готов, если надо! Ни у кого из братвы такого еще не было!
- Остапа понесло, - процитировал я. - Валь, угомонись, у тебя крыша едет!
- Ладно, ладно, я шучу… Но денег-то возьми. На краски, на холсты, а потом тебе и что-то жрать надо! А когда что-нибудь нарисуешь хорошее, скажешь всем, что я тебе помог. Или вот еще, слушай, - было видно, что новая идея теперь не давала ему покоя. - Давай мы тебя раскрутим! Ведь ты же почти уже сам раскрученный! Устроим пару скандальных публикаций, пару выставок, ты станешь популярным, деньги будешь лопатой грести!
- Валь, не надо меня крутить, - сказал я, выходя из терпения, - меня блевать тянет от всего, что ты говоришь. Я живу здесь своей жизнью, пишу то, что хочу и мне на.рать на вашу дешевую популярность!
- Ну, ладно, можешь даже никому не говорить, что взял деньги у меня, но деньги-то возьми, - прилип, как банный лист, Валька.
- Не возьму.
- Почему? Гордый очень? Больше предлагать не буду!
- Потому что один раз у меня уже было много денег, но они не сделали меня лучше…
- Значит, денег было недостаточно много! - попытался спорить Валька.
- Дело даже не в этом, я понял, что в нашей стране ничего настоящее не делается благодаря. К сожалению. Все настоящее на нашей Родине делается вопреки! Вопреки политической системе, вопреки плохой погоде, вопреки тому, что тебе не дают работать и т. д. Поэтому, пожалуйста, не мешай мне.
- Да, ради Бога, была бы честь предложена, - обиделся Валька.
- Ты знаешь, почему ты разорился? - неожиданно спросил он. - Потому что для тебя твои сраные амбиции превыше всего, потому, что ты все время пытаешься плыть против течения и создавать только одни шедевры и чтобы все вокруг тобой восхищались! А такого не бывает. Человек, который хочет создавать одни шедевры, не создаст ничего. Бери деньги, последний раз говорю…

Возникла нелепая пауза, во время которой я подумал, что стоит мне сейчас согласиться, и я смогу вернуться к нормальной жизни, в Москву, раздать долги, купить себе приличной одежды и еды, и, быть может, у меня появится возможность поправить свое здоровье, и ко мне вернется жена. Искушение было очень велико. Но захочу ли я после этого снова заниматься живописью так, как я это делаю сейчас?
- И вообще я не понимаю, зачем тратить столько времени на мучение с красками, с холстами, когда существуют современные технологии, компьютеры, ксерокс. Нажал на кнопку, и у тебя моментально задается необходимый цвет. Нажал на другую - и картинка распечаталась. Нажал на третью - и она состарилась на двести лет. Старик, ты катастрофически отстал от жизни! Все, что ты пытаешься делать, люди превосходно исполняли триста лет назад. И сейчас это никому не нужно! Я думаю, что тебе просто нравится страдать, и ты культивируешь в себе это долбанное страдание. Вот какой я гордый и одинокий! Такие люди никогда не добиваются успеха, потому что они слишком много рефлексируют. Если ты этого до сих пор не понял, значит, тебе надо лечиться…
Я подошел к Валентину, обнял его за плечи и сказал:
- Ты не слышал, как утром в саду поет соловей? Ты не знаешь, почему он так поет?
- Нет...
- Ведь, ему же никто за это не платит деньги!
- Ну, и что?
- Он поет так потому, что не может не петь.
Валька посмотрел на меня, как на больного.
- Тоже мне, бл.дь, соловей нашелся! - сказал он.
От этой реплики мне почему-то стало смешно.
- Не обижайся, - сказал я, - мне просто ничего не нужно. Честно, у меня все необходимое есть. Спасибо тебе. Тебе понравилось здесь место?
- Да, пошел ты…, - буркнул Валька, освобождаясь из моих объятий.
- Что ты решил? Ты купишь себе соседний дом?
- Да, куплю, пожалуй. Мне здесь нравится.
- Но ты его даже не смотрел еще?
- А зачем? Я снесу эту развалюху и построю шикарный охотничий домик, с колоннами, мансардой и баней с бассейном. И, пожалуй, еще куплю это озеро целиком вместе с лесом и полем. Огорожу все колючей проволокой, проведу дорогу и охрану поставлю. Вот тогда здесь будет настоящее охотничье угодье. Будем элитных соколов разводить и иностранцев приглашать на охоту.
- Валь, ты с ума сошел? А что будут делать люди, которые здесь сто лет живут? Ты подумал об этом? На что они будут жить, если ты купишь здесь всю землю, озеро и лес…
- А я, что, им мешаю? На что жили крестьяне до революции? На то и эти будут жить. Только теперь платить будут за все - за рыбу, за лес, за дичь. А потом кто-то ведь должен тут будет работать, траву косить, за лошадьми, собаками следить…
Я не мог поверить своим ушам и попытался остановить безумную затею своего друга.
- Но ведь сюда неудобно из Москвы добираться, - сопротивлялся я, как мог.
- Ерунда, - оптимистично заявил Валька, - куплю маленький самолет, на поле аэродром будет. Один хрен, здесь никто ничего не сеет.
- Валя, не делай этого! Деревенские сожгут твой охотничий дом, как крестьяне сжигали усадьбы помещиков, - попытался я застращать Валентина.
- Не беспокойся, - ответил он мне, - я сам сожгу, кого хочешь, а Лидку в первую очередь. Она как на себя ведро воды вылила, во мне аж бес проснулся. А после того, как крови лизнул, я ее на месте чуть не трахнул. Веришь, нет? Как она меня завела! Ну, да вечером посмотрим, что это за представление будет. "Лас-Вегас" курит, говоришь?

Вековую дремоту лучистого озера разбудил рев американского мотора "Jonson". Валька спустил катер на воду и носился по озеру, как угорелый. У катера был монолитный белый корпус из прочного и легкого пластика с голубой полосой по обоим бортам и романтичное название, написанное золотыми латинскими буквами - "MERILIN". Катер был оборудован откидным тентом, шикарными сидениями из розовой кожи, автономным холодильником и стереосистемой, защищенной от брызг, из которой разносилась по всей округе зажигательная музыка в исполнении Лайнола Ричи. Местные бобры, рыбы и другие представители фауны никогда не видели на Лучистом такого переполоха. С одной стороны озера берег был обрывистый, белоствольные березы росли у самой воды, с другой стороны - пологий, поросший могучим камышом. Через полчаса Валентину надоело глиссировать по воде, но он не стал приставать к берегу, где дно было илистое и летали тучи комаров, а, заглушив поворотом ключа мотор, стал мирно дрейфовать на середине озера.

Валентин в темных очках и модных шортах, расслабленно сидел в кресле из розовой кожи. Он задрал волосатые ноги на панель приборов катера, которая была стилизованна под дорогой спортивный автомобиль, и смотрел в небо.

Он увидел парящую над озером птицу, названия которой не знал. То ли цапля, то ли аист, то ли белая сова. С земли птица была похожа на дельтоплан, она грациозно распростерла крылья и совершенно не сопротивлялась воздушным потокам. В ее полете не было ни малейшего напряжения, как будто птица сама была частью ветра или частью безграничного неба. Валентин позавидовал ее раскованности и подумал, как жаль, что не захватил с собой ружье.

Карина лежала, загорая на носу катера. Уверенная, что, кроме Валентина, ее никто больше не видит, она сняла с себя верхнюю деталь купальника и перевернулась на спину. Хотя по большому счету ей было абсолютно наплевать, видит ее еще кто-нибудь с берега или нет. Два камня на ее животе заиграли всеми гранями, отражая лучи полуденного солнца. Со стороны могло показаться, что ее пупок светится, как маленький маяк для нескромных взглядов. Но Карина знала, что этот блеск фальшивый, как и их отношения с Валентином. Это была всего лишь искусная подделка бриллиантов.

Все талантливые и красивые дети рождаются по большой любви, и только уроды рождаются по недоразумению. Карина была плодом бурной страсти. Она унаследовала от матери роскошные формы, избыточную сексуальность и любовь к наслаждениям. Она была врожденной сибариткой, обожала вкусную еду и мужчин. А от отца, который бросил ее мать, когда ей не было еще и года, она взяла редкое обаяние, авантюризм и некоторое легкомыслие, которое ей мешало устроить свою жизнь более практично. Это легкомыслие отчасти происходило также оттого, что ей было много дано от щедрот природы, и она была убеждена, что и все остальные блага жизни ей тоже достанутся даром, только потому, что она, такая хорошая, существует. Из короткой любви ее родителей получилась гремучая смесь. Внутри Карины полыхала доменная печь страстей, которая изнемогала от жажды и требовала наслаждений. Она пыталась это всячески скрывать, но даже тогда, когда, будучи еще совсем молодой девчонкой, она гордо проходила на улице мимо мужчин и делала вид, что в упор их не видит, все существо ее жаждало страсти. С детства у Карины был чудовищный аппетит и, когда она каждые полчаса хотела есть, бабушка ей с укором говорила:
"Каринка, у тебя, наверное, глисты завелись или в тебе поселился всепожирающий змей, нельзя все время хотеть есть!"
Удивительно, что при таком зверском аппетите это никак пока не отражалось на стройности ее фигуры. Видимо, доменная печь ее организма сжигала все дотла. Карине также казалось, что она помнит еще из утробного состояния, как ее родители занимались любовью. Мать была уже на седьмом месяце, но отец не переставал каждое утро ее домогаться. Вместе с матерью еще не родившаяся Карина по несколько раз в день испытывала взрывы оргазма. Ненасытность в любви, подобная наркотической зависимости, и способность без устали заниматься экстремальным сексом в любом месте и в любое время, Карина также унаследовала от своей матери. Но, кроме этого, она еще унаследовала от нее неспособность устроить свою жизнь более практичным и надежным образом. Она была из породы тех женщин, которых любят, но на которых мужчины почему-то не торопятся жениться.

Они встречались с Валентином уже целый год, и все начиналось очень обнадеживающе и до банальности красиво, но потом она узнала о том, что у него бывают другие женщины. Валентин не стал даже скрывать этого, напротив, превращал все в шутку и рассказывал во всех подробностях, какие бабы дуры, неизменно прибавляя в конце: "Но ты лучше всех!"

Ему, казалось, нравилось ее мучить. Она давно бы его бросила, но перспектива снова остаться без денег и квартиры в Москве пугала ее, и она молча проглатывала обиды. Из всей своей предыдущей жизни она сделала вывод, что мужчины больше всего не любят женщин, которые предъявляют им какие-то претензии, и обожают тех, кто беспрестанно им твердит: "Ты самый лучший!" И это все легенды, что мужики любят только глазами, а в ушах у них бананы. Мужики пуще женщин любят комплименты и лесть. Важно, чтобы она была произнесена вовремя! Но мужику, у которого серьезные проблемы с потенцией, бесполезно что-то петь на ухо, это может выглядеть насмешкой.

Когда это впервые обнаружилось, Карина подумала о том, что это быстро пройдет под влиянием ее незаурядного сексуального темперамента. Валентин пачками глотал дорогие таблетки и покупал ей самое красивое и эротичное белье, которое только существует в самых дорогих магазинах. Затем он просил встречать его, когда он возвращается с переговоров, только в обнаженном виде. Иногда он просил надевать еще черные чулки с кружевными оборочками и туфли на шпильках. Но однажды Валентин приехал на квартиру, которую он снимал для нее в центре Москвы, не один, а с двумя партнерами по бизнесу. Мужики обалдели от неожиданности и вытаращили на нее глаза, когда она встретила их в прихожей в костюме Геллы, а потом, как ни в чем не бывало, поднесла в таком виде кофе с коньяком в гостинной. В другой раз с одним пожилым деловым партнером едва не случился подлинный инфаркт, он от волнения пил валидол, но именно это и доставляло Валентину больше всего удовольствие. Он возбуждался, когда, глядя на нее, неимоверно заводились другие мужчины. Это был такой своеобразный домашний стриптиз, исполнять который доставляло большое удовольствие самой Карине. После подобной прелюдии Валентин приобретал необходимый ему тонус, и его переговоры с партнерами завершались, как правило, быстро и успешно, не говоря уж о том, что вытворяли они потом, когда, наконец, оставались вдвоем. Свою любовную игру они называли вечерним десертом.

(окончание следует)

Обсудить этот текст можно здесь