| Редакция | Авторы | Форум | Гостевая книга | Текущий номер |

 

 

Анатолий Баженов

"Газонокосильщик"

(продолжение)


Неделю спустя мы летели на Валькином джипе по Ленинскому проспекту со скоростью почти в 150 километров в час. Рядом с нами мчались другие навороченные иномарки, и никто не хотел уступать нам дорогу.
Валька злился.
- Ты не знаешь, куда торопятся все эти пидарасы? - спросил он меня, и, не дожидаясь, пока я что-то скажу, сам себе ответил:
- Они спешат жрать, ср.ть и трахаться! Короче, получать максимум удовольствий от жизни, на который они только способны. Они забыли, что завтра могут умереть и после них, кроме кучи дерьма, ничего не останется.
- Если ты будешь гнать с такой скоростью, мы с тобой помрем прямо сейчас, - сказал я, - и от нас тоже ничего не останется.
- Это точно, - сказал Валька, сбавляя скорость, - но ты не бойся, у этой машины шикарные подушки безопасности, заодно их опробуем.
Валька вел себя на дороге крайне вызывающе. Обладая вполне заурядными физическими данными и тщедушной, отнюдь не атлетической фигурой, он купил себе мощный трехсотпятидесятисильный джип и как бы присвоил себе его выдающиеся физические качества. Вальку распирало от бешеной силы, собственной важности и хамской вседозволенности. Наконец, он снова упивался своей властью, давал всем понять на дороге, какой он крутой и сколько у него бабок, раз он не боится разбить джип стоимостью свыше ста семидесяти тысяч долларов. Так он самоутверждался, втапливал "тапочку" в пол и считался на дороге только с такими же "крутыми", как и он сам, узнавая в них братьев по крови, и в этом проявлялось все его родословное плебейство. Честно говоря, в глубине души я хотел, чтобы с нами действительно что-то произошло, чтобы он вдребезги разбил свой сраный немецкий УАЗик под названием "Гелендваген", и чтобы нас с разбитыми мордами снова доставили в больницу, где работают за гроши такие чудные молоденькие медсестрички .
- А куда мы с тобой так торопимся? - спросил я Вальку.
- Мы тоже с тобой торопимся нажраться и как можно скорее кого-нибудь трахнуть, - сказал Валька.
- Но после операции нельзя ничего острого и требуется как минимум месяц воздержания от секса, - попытался я образумить своего заводного друга.
- Это все фигня, - с вызовом ответил Валька, - у человека начинаются все болезни тогда, когда он перестает заниматься сексом. Я целый месяц возился с геморроем, и теперь ты хочешь, чтобы я отказал себе в скромном удовольствии проверить, как работает мой "ключ зажигания"? Хочешь, тебе тоже какую-нибудь модельку закажем?
Это был неожиданный поворот для меня.
- Старик, спасибо за предложение, - сказал я, - но, я боюсь, что у меня еще не прошла анестезия.
- Да ладно врать, - с недоверием сказал Валька, - это большинство моих приятелей живут всю жизнь под анестезией, как замороженные, и так и умирают, ничего не чувствуя. А мы с тобой должны ощущать каждую секунду своего пребывания на этой гребаной земле.
- А во-вторых, я боюсь проституток, точнее, я ими брезгую! - продолжал сопротивляться я. - А, в третьих, после того, как мне проломили башку, я не могу больше заниматься сексом, - наконец, честно признался я. - В самый ответственный момент у меня появляется такая боль, как будто меня бьют по голове кувалдой.
- Ты серьезно? Старик, это ужасно! Это, пожалуй, даже хуже, чем геморрой! - посочувствовал мне Валька. - Но мы будем с этим бороться и вылечим тебя, даю слово!
Мы продолжали мчаться уже по Минскому шоссе. Вместе с нами неслась лавина автомобилей, в которых люди торопились так, как будто за ними кто-то гнался или как будто им чего-то могло не хватить там, куда они так спешили. Все эти люди торопились израсходовать свой ресурс жизненных удовольствий, им казалось, что это может сделать их счастливыми.
Через полчаса мы приехали в неприлично огромный загородный дом Валентина, который охраняли два охранника с собаками. Дом был окружен огромным забором с автоматическими воротами и системами видеонаблюдения. Я посмотрел на собачью будку, рядом с которой оскалили молодые белые зубы два волкодава, и подумал о том, что гараж, в котором мне пришлось прожить полгода, был гораздо менее комфортабелен. Валька, у которого никогда не было собственного угла, выстроил себе особняк, в котором мог бы разместиться целый санаторий. Стоило ему включить сотовый телефон, как град звонков обрушился на него, и Валька целый вечер разговаривал с заграницей о каких-то котировках, банковских ставках, процентах, долгах, поставках и недопоставках, и у него даже не было возможности сделать мне экскурсию по дому. Но из того, что я увидел в холле, я сделал вывод, что Валька действительно безумно богат, т.к. холл украшали несколько картин импрессионистов. Один из охранников провел меня на второй этаж в гостевую комнату, которая была скорее похожа на отдельный гостиничный номер с двуспальной кроватью, заправленной свежим бельем и запиской на подушке: "Желаю спокойной ночи!" Я принял душ и попытался уснуть.
Что чувствует человек, который в одночасье попадает из конуры во дворец? Он чувствует, что вся его жизнь прошла как-то ужасно глупо. Я не испытывал черной зависти к богатству своего друга, потому что не мог себе представить, какой ценой ему все это далось. Каким надо было обладать талантом, чтобы заработать столько денег? На какие нужно было пойти жертвы или какие совершить преступления?
Весь двор вокруг дома был отлично ухожен и освещен фонарями. Автоматические ворота распахнулись, во двор въехала ярко желтая "Pegout - 206" .
Машинка припарковалась рядом с Валькиным "Гелендвагеном", из нее вышла фигуристая девушка и неспеша направилась к дому по дорожке, выложенной брусчаткой. Девушка была одета в белый топик с открытыми плечами и голым животиком, ниже которого каким-то чудом держалась полупрозрачная легкая юбка с яркими рисунками. Так фривольно обычно одеваются солистки группы "Виа-Гра" или "Блестящие", соревнуясь, кто на себя меньше оденет. Мне показалось, что я уже где-то видел эту красотку. У нее была кукольная внешность, нечто среднее между куклой Барби и Волочковой. И тут я вспомнил, что видел ее на Валькиных фотографиях, которые он показывал мне в больнице. Кажется, он называл ее Кариной!
Я наблюдал за ней в окно десять секунд. С первого взгляда она произвела на меня ошеломляющее впечатление и убедительно продемонстрировала, что ничто в мужчине не вызывает такой взрыв адреналина, как красота недоступной ему женщины.
Я был полностью раздавлен. Я еще мог равнодушно относиться к Валькиному богатству, но мысль, что он обладает этой красоткой, не давала мне покоя, хотя я всячески пытался убедить себя в обратном. Когда я уже почти засыпал, уткнувшись носом в крахмальные наволочки, я вдруг вспомнил про свою несчастную студенческую любовь. Она была самой лучшей девчонкой с нашего курса. Все парни были в нее влюблены, в том числе и я. Она была безумно обаятельной и веселой девчонкой. Моя студенческая любовь приехала в Москву из другого города, жила в общежитии и всегда ходила голодная. Она объясняла свой страшный аппетит особенностями растущего организма. Я почему-то не решался ухаживать за ней в открытую, но каждый день приносил ей из дома или яблочко, или какую-нибудь конфетку, и тайно подкладывал в карман ее пальто в гардеробе, пока никто не видел. Так продолжалось несколько лет. А потом она взяла и вышла замуж за нашего однокурсника, который, в отличие от меня не стеснялся оказывать ей более убедительные знаки внимания. Пятнадцать лет спустя мы случайно встретились с ней в одном кафе, и я спросил ее за бутылкой шампанского, помнит ли она, как я таскал ей яблоки. Она очень удивилась этому, потому что была уверена, что это делал ее бывший муж. Бывший, потому что она с ним очень быстро развелась. Она была из хорошей интеллигентной семьи, и с ее слов "не смогла долго прожить со своим мужем - отпрыском уборщицы и грузчика". После того, как бывший муж однажды ударил ее по лицу, она подала на развод. А я во время нашей встречи как раз был на взлете, мне чертовски везло, о моих успехах писали все газеты, и мне показалось, что она выразила даже некоторое сожаление о том, что узнала так поздно о моей безответной любви к ней. Но я был уже десять лет благополучно женат и ничего не хотел менять в своей жизни. С этими воспоминаниями я уснул.
На следующий день нам предстояло отмотать 550 верст от Москвы, чтобы добраться до Лучистого озера.
Когда после легкого завтрака мы сели в "Гелендваген", в нем пахло, как в дорогом парфюмерном магазине. Я сел на свободное место рядом с Валентином, готовый в любой момент уступить его Карине, но она, как не выспавшийся и капризный ребенок, улеглась в позе Данаи на коже задних сидений. Я случайно заметил, как сползшая ткань юбки оголила ее колени, и рефлекторно чуть не схватился руками за голову, потому что испугался, что в моей башке сейчас против всякой воли застучит по сосудам кувалда. Чтобы это еще раз не повторилось, я постарался забыть о Карине и больше не смотреть в ее сторону.
У Вальки был персональный водитель - телохранитель, но на отдыхе он предпочитал без всякого пафоса ездить сам за рулем. В этом был даже какой-то шик! Тем самым он всем показывал, что, несмотря на его богатство, он не строит из себя барина и нисколько не удалился от народа, а напротив - не брезгует сам пошеферить.
Два охранника закрепили к форкопу "Гелендвагена" прицеп, на котором красовался белый катер с голубой полосой на борту, открыли нам ворота, и мы отправились в путь.
В стороне от железных и шоссейных дорог, в лоне удивительно живописного места, по соседству с Лучистым озером стоит маленькая деревенька из шести домов под названием Терябиха. В лесном озере, которое светится сквозь березовую рощу, водятся в изобилии разные рыбы. Иногда попадаются такие огромные, что их невозможно разрезать ножом. Приходится топором рубить. О необычной чистоте водоема свидетельствует то, что многие годы здесь живут несколько семей бобров и постоянно прибавляют в потомстве. На берег озера прилетают полакомиться лягушками и свежей рыбой белые цапли. Здесь отдыхают во время долгих перелетов утки. По лесу свободно разгуливают рогатые лоси и шустрят рыжие лисицы, а зайцы расплодились, как курицы на птицефабрике и буквально выпрыгивают из-под ног.
До ближайшего магазина с нелепой иностранной табличкой "OPEN" деревенские ходят пешком шесть километров. Летом, пока сухо, сюда еще можно доехать на внедорожнике. А осенью и весной дорога превращается в непролазную грязь, и тогда деревня оказывается в полной изоляции. Даже мощным тракторам не под силу одолеть дорожную распутицу, если они не на гусеничном ходу.
До революции в Терябихе было домов пятнадцать. Некоторые из них были построены еще за 10 лет до отмены крепостного права. Но от большинства домов остался только заросший бурьяном фундамент из красного кирпича. Несмотря на бездорожье и крайнюю удаленность, большевистская продразверстка докатилась в свое время и до Терябихи. И когда дошла очередь раскулачивать середняков, большевики не придумали ничего лучше, как отобрать все добро у мужика, у которого были золотые руки и который вздумал из местной красной глины кирпичи делать. Мужик был шибко работящий, вкалывал от зари и до зари, у него телка каждый год по двух телят приносила, было три лошади и кур немеренно. Местная беднота с большим энтузиазмом помогла большевикам растаскивать все его добро. Раскатали весь дом и дворовые постройки по бревнышку, один фундамент остался. Но комиссары на этом не остановились и решили раскулачить заодно всех тех, у кого были построены фундаменты тоже из красного кирпича. Их причислили к кулакам и выслали целыми семьями к черту на рога, откуда никто из них обратно не вернулся.
Пока мы ехали по асфальтированной дороге, мимо нас плыли бескрайние поля и изредка попадались проржавевшие и покосившиеся стеллы с названиями бывших колхозов: "Путь к коммунизму", "Ленинские заветы", "Красный пролетарий" и т. д. Большинство полей были заброшены, уже почти 10 лет здесь ничего не сеяли, и земля забыла возбуждающее прикосновение плуга.
Когда я вижу такое огромное количество бесхозной брошенной земли, я размышляю о том, почему раньше, при Советской власти, людям выделяли под дачные участки всего только шесть соток. Мои родители возделывали свой крохотный участок в четыре с половиной сотки, как японцы, ухаживая за каждым сантиметром земли, даже под яблонями что-то сажали. А рядом пропадали тысячи гектаров никому не нужной земли. В магазинах были одни пустые полки, а наш маленький участок нас кормил потом весь год. Но Советская власть больше шести соток земли не давала, она строго следила, чтобы граждане не стали жить лучше, и, упаси Бог, не разбогатели бы. Мне отец рассказывал, что на дачном участке нельзя было поставить баню - это было высшим проявлением вольнодумства. Власть будто боялась, что люди вдруг станут чистыми. Если узнавали об этом, пригоняли бульдозер и баню сносили.

Возле поворота к райцентру нас остановили гаишники за превышение скорости. До этого мы проскочили знак: "ограничение скорости 40 километров в час". Но Валька никогда не обращал внимание на дорожные знаки и ехал, как обычно где-то около 140. В его джипе это было абсолютно незаметно. Обычно гаишники с "Гелендвагенами" не связываются, тем более с блатными московскими номерами, но здесь нарушение было слишком очевидным и вызывающим, так что не заметить его было просто нельзя.
- Может послать их на три буквы? - предложил Валька, когда увидел выскочившего из кустов гаишника, - один хрен не догонит. "Нас не догонят! Нас не догонят!" - процитировал он фразу из известной песенки "Татушек".
Но я сказал Вальке, что ему по этой же дороге еще возвращаться придется. Тогда Валька лихо затормозил и, подняв всю придорожную пыль, прижался к обочине.
Гаишник подошел к нашей машине, робко заглядывая через затемненные стекла в салон, и сказал без особой уверенности: "Наруша-ем!"…
Валька посмотрел на него из окна сверху вниз, как на моль и, не думая показывать блюстителю порядка свои водительские документы, сказал: "Браток, да с кем не бывает?"
- Ошибаетесь, товарищ водитель, - сказал гаишник, - я не браток, а старший сержант милиции. Будьте любезны, документики ваши…
- Те че надо, - Валя воспринял просьбу гаишника, как личное оскорбление, - денег что ли? Почем нынче здесь проезд?
- За ваше нарушение до полугода лишения водительских прав полагается, - сказал сержант.
- Ва-аще-е уже оборзели, - с нескрываемым возмущением выругался Валька, - ладно, говори сколько?
- Ну, зачем же вы меня при выполнении служебных обязанностей оскорбляете? - стал наливаться кровью сержант, и было непонятно, то ли он так боится водителя мафиозного "Гелендвагена" с московскими номерами, то ли так за честь свою переживает.
- Ладно, ладно, на, возьми, - сказал Валька и протянул сержанту 500 рублей.
Сержант пересилил себя и деньги сунул в карман.
- Ну, - сказал Валька, - и кто тут из нас нарушает закон? Я, который просто по жизни распиздяй или ты, который этот закон охранять должен?
Сержант замер, как вкопанный, его лицо покрылось пунцовыми пятнами. Было видно, что он тысячу раз пожалел, что остановил "Гелендваген".
Валька, не обращая внимания на униженного сержанта, дал по газам, и мы помчались дальше с еще большей скоростью.
По дороге шла, опираясь на палку, сгорбленная старушка. Когда я увидел ее лицо, я подумал, что так в детстве представлял себе сказочную Бабу Ягу.
- Давай подвезем старушку, - предложил я.
- Зачем? - спросил Валька.
- Затем, что до ближайшей церкви идти отсюда шесть километров, - сказал я.
Валька остановил машину. Старуха сначала долго не могла понять, в чем дело, а когда села в машину на заднее сидение рядом с Кариной так растрогалась, что не знала, как нас благодарить.
- Ой, миленькие мои, - запричитала она, - у меня ведь денег с собою только на хлеб. На, милочек, возьми хоть два рублика, - протянула она Вальке деньги.
- Гусары денег не берут, - сказал великодушный Валька.
- Это почему? Да, как же так? Ну, ты возьми тогда хоть карамельку, не обижай меня, старую, - старушка протянула две конфетки с замусоленными фантиками.
- Я ведь на таких машинах никогда не каталась, испугалась вначале, уж не бандиты ли вы, прости меня Господи. У нас ведь тут леса дремучие… Дай Бог вам здоровья и жен работящих!…
Мы довезли старушку до полуразрушенной церкви. "Ну, вот, подкалымили, - рассмеялся Валька, разворачивая конфетку.
- Хочешь? - предложил он в шутку оставшуюся карамельку Карине, но та сморщила кукольное лицо и сказала: "Не, я такие - не люблю…"
- Ты ничего не понимаешь! - сказал Валька, - это конфеты моего детства, раньше такие стоили килограмм по рублю.

У Карины не было платка, она не пошла с Валентином в церковь и осталась сидеть в машине. Да ей и не особенно была интересна церковная служба. Она с большим удовольствием разглядывала себя в маленькое зеркальце, а затем стала демонстративно расчесывать свои длинные волосы. Пока мы ждали Валентина, она не проронила ни слова и, видимо, ждала, когда заговорю я. Я это чувствовал спинным мозгом, но усилием воли заставлял себя не оборачиваться и не смотреть в ее сторону, всячески демонстрируя свое равнодушие.
Молодой священник в красных одеждах и с кудрявой рыжей бородкой, в которой пока еще не было ни одного седого волоса, читал молитву. Хор из двух девушек пел тонкими нестройными голосами. Уродство лиц старух и возвышенные лики святых, которые взирали из-под купола с обезображенных фресок, придавали службе особую торжественность. Ни красный террор, ни война, ни безумное варварство соотечественников не смогли до конца уничтожить роспись святых ликов под самым куполом церкви. Все, что было ниже, было изуродовано или стерто вместе со штукатуркой. А тот, кто двести лет назад расписывал лик Христа под куполом, будто знал, что там его будет сложно достать. В его работе был огромный подвижнический труд безымянного художника. Качество того, что он сделал для обычного рядового храма в глубокой российской провинции, опровергало мысль, что на Руси никогда не умели работать хорошо.
Валентин цинично рассматривал убогое внутреннее убранство полуразрушенного храма. Он сам не знал, что вдруг заставило его остановиться в этой Богом забытой деревне и пойти вслед за старухой, очень напоминавшую Бабу Ягу в эту церковь. Валя не находил в себе трепета перед церковной службой, его не впечатлял трагизм уцелевших ликов, все происходящее он воспринимал терпимо, но в поведении людей наполнявших церковь, ему чувствовалось притворство и фальшь. Богатство, которым он обладал, позволяло ему не верить никому и ни во что. Он стал разглядывать уродские лица старух, которые торопливо крестились вслед молитве. Затем увидел лица маленьких детей, для которых все происходящее было таинственной игрой взрослых, и вспомнил, как сам ушел из церкви, когда его мать решила вдруг окрестить Валю в 20 лет. Он ушел, потому что увидел, насколько формально проводилась процедура крещения каким-то долговязым священником с лукавым взглядом. Он подумал тогда, кто дал право этому попу крестить его от имени Бога, за что ему такая власть? И сейчас, глядя с насмешкой на молодого рыжебородого попика, Валентин подумал о том же. "Неужели он совсем не грешит? Да ни за что не поверю! Да в 25 лет разве можно не грешить? А раз даже священники грешны, то к чему все это притворство?" Валентин отвел взгляд от молодого священника и увидел слева от себя лицо молодой девушки в белом платке. Девушка была одета в скромное платье с розовыми цветочками, вязаную кофточку и старомодные туфли без каблука. Валентин стал наблюдать за ней. Он не мог себе раньше представить, чтобы обычный белый платок так мог украшать лицо девушки. В ее облике чувствовалось странное смирение, чистота, и какая-то наивная трогательность. "Боже мой, что она здесь делает, - подумал Валентин, - среди этих отвратительных старух, чей облик свидетельствует о том, что вся жизнь их была тяжела и ужасна. О, как притягательна может быть скромность! Оказывается, она тоже может возбуждать!!!
Валентин уставился на девушку парализующим блядским взглядом в расчете на то, что та на него обернется. Обычно он так поступал на всех помпезных тусовках, на которых ему только приходилось бывать. Но девушка не реагировала на его пристальный взгляд, она была поглощена какой-то своей внутренней жизнью, молча молилась и добросовестно крестилась.
"Ну, почему я такой безбожник? - подумал Валентин. "Почему даже в церкви я думаю о том, как соблазнить женщину? Неужели мой Бог - это мой член?"
Она так и не посмотрела на него, даже тогда, когда он шел к выходу из церкви и проходил мимо нее почти вплотную.
"Так городские барышни себя не ведут, - подумал Валентин. "Обычно они непременно стреляют в тебя глазками в ответ. А эта, ну прямо непорочная Дева Мария, даже посмотреть в мою сторону не хочет!"
Мы с Кариной продолжали напряженно молчать. Я глядел на полуразрушенную церковь и думал, до какого же состояния надо было довести народ, чтобы он отказался от своей Веры и 70 лет методично разрушал свои Храмы? К "Гелендвагену" подошел оборванный алкаш, постучал в затемненное окно и, всеми доступными способами изображая страдание, жестами попросил милостыню в граненый стакан. Меня покоробила его бесцеремонность, но еще больше мне стало неприятно оттого, что я не мог ему ничего дать, чтобы он отвязался. Несмотря на то, что я сидел в шикарной машине с кондиционером и прочими прибамбасами, я был почти такой же нищий, как и он. Единственной нашей разницей было то, что я стыдился и не афишировал свое положение, а он на нем спекулировал и, как мог, зарабатывал.
- Кто бы мне подал, - сказал я алкашу и добавил: "Иди, Бог подаст!"
В этот момент из церкви вышла моя соседка по дому в деревне. Ее звали Лида. Ее голова была убрана в белоснежный платок. Алкаш ринулся со стаканом к ней. Лида подала ему сколько-то мелочи и, не глядя в сторону, где стоял роскошный "Мерседес" с белым катером на прицепе, пошла по тропинке в сторону "Лучистого".
Валька считает себя отчаянным джипистом. Его сумасбродство проявляется в том, что он может позволить себе шарахаться по чудовищному бездорожью на дорогущем паркетном джипе, совершенно не приспособленном для этого. Он царапал его лакированные бока, буксовал и делал вмятины, и самым большим удовольствием для него было забраться в какую-нибудь безнадежную глухомань, и потом с помощью лебедки и "такой-то" матери полдня с мужеством выбираться. (Он ездил в прошлом году на кэмел-трофи где-то в Австралии и совершенно напрасно заплатил за это бешенные деньги, потому что бездорожье Австралии - это детский лепет по сравнению с нашим!)
Мы проезжали по полю мимо пасущихся коров. Одна из них повернулась к нам задом и выдала пару сочных лепешек. Валька увидел это и, глубоко вдыхая воздух, закричал: "Вот он! Блаженный русский дух! Как там у Пушкина? Здесь Русь, здесь Русью пахнет!"
- Валя, не путай запах навоза с запахом Родины, - попытался я осадить Валькину восторженность, которая раньше была ему абсолютно не свойственна.


Каждый новый человек, кто появлялся в деревне, вызывал пристальное внимание жителей Терябихи и не мог остаться незамеченным. Джип "Гелендваген" с белым американским катером на прицепе выглядел приветом из другой жизни.
За целый месяц моего отсутствия в саду выросла огромная трава, и он казался крайне запущенным. Но старый крестьянский бревенчатый дом был цел, и это было самое главное, потому что в нем хранились все мои труды и сокровища - мои незаконченные картины и краски. Осенью прошлого года я оборудовал на чердаке дома мастерскую и проклял себя за это, потому что прошедшая зима была невероятно холодной и у меня все силы ушли на то, чтобы с утра до ночи отапливать дровами мастерскую. Однажды ночью я уснул и чуть не спалил весь дом. И вот теперь мне все лето предстояло запасаться дровами, чтобы не замерзнуть в предстоящую зиму.
Я затопил баню и стал таскать ведрами из колодца воду.Вальке не терпелось заглянуть на чердак и посмотреть мою мастерскую, но я его туда пока не пустил и показал ему только избу, место, где находится туалет, и заставил колоть дрова. Он делал это крайне неуклюже, и я испугался, что он отрубит себе пальцы.
К вечеру около крыльца моего дома появилась Лида. Она была в том же платье, но простоволосая, без платка. Она принесла трехлитровую банку молока и спросила меня, не надо ли? Она и раньше всегда приносила мне молока, и мне хватало трехлитровой банки на целую неделю.
Валька при ее появлении заметно оживился, заулыбался и спросил Лиду:
- А оно свежее?
- Да, только что корову подоила, еще теплое, - ответила Лида.
- А сколько стои?, - вальяжно спросил Валька.
- Раньше было немного дороже, - сказала Лида, - а сейчас 18 рублей, дешевле на два рубля стало.
Валька достал из кармана сторублевую купюру и сказал, забирая банку:
- Я вообще-то молоко не пью, но сдачи, так и быть, не надо!
- Да, вы что, - запричитала Лида, - как это не надо, я вам сейчас принесу! А, может, творожка еще возьмете, я вам подешевле отдам!
- А, за сколько? - заигрывая, стал торговаться Валька.
- Да килограмм за тридцать…
- За тридцать, говоришь? - сказал Валька, делая вид, что серьезно задумывается.
- Так, ведь в райцентре творожок сорок стоит!
- Ну, ладно, раз сорок, тогда неси, - смягчился Валька.
Когда Лида ушла за творогом, я спросил Вальку:
- Ты чего девушке голову морочишь?
- Я не морочу, просто познакомиться хотел, - сказал Валька, улыбаясь, как сытый и хитрый котяра, - а творог я тоже терпеть не могу… с детства…

Баня поспела, и мы пошли в парную. Посидели, попарились. Карина в это время ходила по заросшему саду, курила тонкие дамские сигары и бросала окурки прямо на траву. Мы с Валькой выпили ударную дозу хорошего виски в предбаннике. Валька разрумянился и говорит:
- Я люблю крепкое виски, без всякой содовой! Я люблю, когда от тепла внутри, уши сворачиваются трубочкой и из ушей дым идет! Этот виски хорош тем, что, сколько бы я ни выпил, на утро никогда не бывает похмелья. Так что пей, не бойся. И самое главное, что это виски очень хорошо стимулирует половую функцию, в отличие от отечественных алкогольных напитков.
- Ты в озеро после парилки побежишь? - спросил я, - тогда погнали….
Мы еще раз попарились. Валька кричал мне:
- Давай, давай, маши веником, когда тебе еще удастся надрать мне задницу?!
Потом, прикрываясь полотенцами, мы побежали босиком через сад к озеру. Вода оказалась холодной, невзирая на жару и середину лета. Она ошпарила нас ледяным контрастом. Мы поплавали вместе с возмущающимися лягушками и утопающим в закате солнцем, а затем снова побежали греться в баню.
- Слышь, Вань, нарисуй мне Карину! - неожиданно предложил Валька после того, как мы приняли новую порцию крепчайшего виски - Хочешь посмотреть, какая она красивая?
- Ты хочешь, чтобы она с нами вместе в бане мылась? - у меня перехватило дыхание и под ложечкой заквакали лягушки.
- А у вас тут завтра на Ивана-Купала, все в галстуках, ходить что ли будут? Или ты боишься увидеть, нечто такое, чего никогда в жизни не видел? - сказал Валька и позвал Карину:
- Иди сюда! Давай, разоблачайся! Только медленно…
Карина пришла и стала невозмутимо снимать с себя белый топик и юбку, под которой не оказалось белья, как будто она была уже готова к такому повороту событий.
- Смотри, какая она красивая, - комментировал Валька, - ты где-нибудь видел таких красивых женщин?
Карина была божественно хорошо сложена, но мне не нравилось, что Валька так навязчиво меня искушает. Я сделал над собой гигантское усилие, чтобы не смотреть в ее сторону.
- Смотри, какой изгиб бедра, какая грудь, какая загорелая кожа, прямо как пушистый персик! - издевался Валька, - Нарисуй мне ее, как Данаю или обнаженную Маху! А вот здесь, обрати внимание, - Валька указал на живот Карины, - здесь таится одна очень маленькая, но очень возбуждающая штучка, стоимостью всего в десять тысяч долларов!
Валька убрал руку и я увидел, что пупок Карины был проколот, и в него было вживлено золотое колечко с двумя сверкающими камнями.
- Ну, как? Нравится? - не унимался Валька, - ну, скажи честно, возбуждает?
Валька вел себя, как последний сукин сын, но я был вынужден признаться, что действительно возбуждает.
- Ага! - самодовольно закричал Валька, - бриллианты всех возбуждают! А говорил, что возбуждаешься только в музее!!! Ну, ладно, иди, погрейся, - сказал он Карине, - а мы тут еще выпьем.
Мы выпили еще.
- Хочешь ее? - спросил Валька, когда за Кариной закрылась дверь в парную.
- Ты, что? С ума сошел? Зачем ты это делаешь? - начал я злиться.
- Да, ладно… Я хотел тебе по дружбе удовольствие доставить. Ты, что, никогда не занимался групповым сексом? Она это любит! Ты же сам говорил, что она тебя возбуждает…
- Валька, ты пьяный в ж..у, сексуально озабоченный мудак!
- Ну и что! И я этим горжусь! А ты вонючий мозгополоскатель и не хера не смыслишь в красивых женщинах! Карина, иди к нам обратно!
Дверь открылась и из облака пара вышла раскрасневшаяся Карина. Валька взял трехлитровую банку парного молока и вылил на ее разгоряченное тело. Молоко медленно растеклось, оставляя на теле замысловатые узоры.
- Ты знаешь, в чем главная проблема нашей страны? - с пафосом спросил Валька. - В том, что все это время мы поклонялись фальшивым идолам и на наших площадях до сих пор стоят опереточные истуканы в виде всяких Лениных, Дзержинских, Свердловых и других господ революционеров. А вот в древней Греции во время праздников греки носили вместо портретов вождей гигантские члены и им же поклонялись, как символам плодородия и изобилия. Древние греки знали, чему поклоняться! Поэтому они были гармоничными людьми и оставили в наследство величайшую культуру. А что останется после нас? Символы бесплодных утопий и маразма? Я бы снес все памятники Ленину на х.р, и вместо них водрузил гигантские члены на радость всем рабочим и крестьянам! Может быть, это пробудило бы в них желание работать. А то какая может быть работа, если член не стоит!?
- Ну, ладно, вы тут дальше возбуждайтесь без меня, - сказал я, и, натянув на себя перелатанные джинсы, в которых ходил еще студентом, пошел через заросший сад в дом. Не успел я дойти до двери, как услышал позади стонущие крики. Сначала я подумал, что Карине стало плохо, и только потом сообразил, что она кричит так во время секса. Я, конечно, все понимаю, но зачем же так кричать, чтобы слышала вся округа! Ведь позору потом не оберешься! Но Вальку, видимо, нисколько не смущало то, что крики раздавались на всю деревню. Они все больше и больше распалялись, а я не придумал ничего умнее, как включить на всю катушку радио. Я глушил их сексуальные вопли, как двадцать лет назад в Советском Союзе глушили американскую радиостанцию "Голос Свободы", но Карина все равно кричала громче моего радио. Минут двадцать спустя, я увидел, как она вышла обнаженная из бани, села на мои детские качели меж двух яблонь и стала, как ведьма с распущенными волосами раскачиваться. Луна над ней светила, как бледно голубой фонарь. Я подумал, что Карине не хватает только метлы для полного счастья, и удивился тому, как комары ее до сих пор еще не сожрали?

Я проснулся в 4 утра. Меня разбудил комар. Я открыл окно и увидел живописную русскую картину: отдыхающее под парами поле, опушка перелеска вдали и нежно розовое небо с белыми перьями облаков. На улице такое состояние природы, что казалось, будто только что Бог по Земле прошел. Птицы поют наперебой с такой силой - до звона в ушах, что кажется, будто ты находишься в оркестровой яме, где играет симфонический оркестр. Сквозь заросли вишни пробиваются первые стрелы лучей восходящего солнца. Роса блестит перламутром на траве. За что я люблю это место, это за то, что здесь виден горизонт. Оказывается, это очень важно, хотя бы иногда утром смотреть на горизонт, а ночью на звезды. Живя в городе, мы видим только запыленные коробки серых зданий, которые ограничивают наше пространство убогой эстетикой и убивают перспективу. Мне нравится незамысловатый пейзаж русской провинции еще тем, что он за двести лет нисколько не изменился. И, может быть, Пушкин, следуя к себе в имение, тоже смотрел на эти пейзажи, и они также служили источником его вдохновения. Почему я так остро стал все это видеть? Ведь раньше, пока я был успешен, востребован и достаточно состоятелен, я не обращал никакого внимания на всякие поэтические мелочи - типа росы на траве и пения птиц, считая их сущей ерундой и забавой старых дев. Однажды я увидел живописные миниатюры Владимира Никонова, две из них произвели целую революцию в моем художественном мировоззрении. Одна маленькая миниатюра, размером с почтовую открытку, называлась "Дождь". Другая - "Придорожная трава".
Я не представлял раньше, как можно нарисовать дождь! Как из мимолетного состояния природы можно создать предмет эстетики, передать температуру, энергию воды, темперамент, динамику существования и горечь подавленной страсти! Вторая картина - "Придорожная трава" - поразила меня своим лаконизмом и совершенством исполнения. Оказывается, подлинный художник даже из придорожной травы может создать маленький шедевр и, благодаря ему, наш мир обретает качественно новое состояние и становится цветным, мы начинаем по-новому видеть его краски, слышать звуки и ощущать запахи.
Сад во время моего отсутствия зарос травой по шею. Я достал из сарая электрокосилку, и, повторяя про себя мысль Вольтера: "Главное возделывать свой сад!", с большим удовольствием принялся за работу. Электрокосилка своим визгом заглушила пение птиц. Но уже через два часа стриженый сад оголился и выглядел вполне эротично. Я мог снова наслаждаться тишиной. И тут я услышал, как где-то неподалеку, с легким присвистом кто-то косит траву обычной косой. Солнце взошло и нещадно припекало землю. Я увидел, как за оградой моего сада, в заросшем высокой и густой травой чистом поле, машет крестьянской косой Лида. Я засмотрелся на нее, как вдруг сзади меня кто-то окликнул:
- Слышь, Иваныч, можно тебя на минутку.
Я обернулся. Возле калитки в мой сад стоял одноногий Сережка и из скромности не решался войти. В руках он держал массивный полиэтиленовый пакет и знаками давал понять, что принес мне свежей рыбы. Вообще-то мое отчество Александрович, но Сережка упорно называл меня почему-то Иванычем, и я уже отчаялся его поправлять.
- Слышь, Иваныч, не надо ли свежей рыбки? Весь пакет за сто пятьдесят рублей отдам. Здесь килограммов шесть будет…
Сережка достал из пакета двух судаков и большущего жереха, который, как мне показалось, еще шевелил хвостом.
- Если у тебя нет денег, - прочитал мои мысли Сережка, - потом отдашь. А, может, гости твои купят? Вон у них, какой немецкий кирагаз! Не может быть, чтобы денег не было!
На крыльце появился Валька с опухшим и заспанным лицом. Он спустился по ступенькам, сделал несколько шагов в сторону и, нисколько нас не смущаясь, стал писать под мою яблоню, сопровождая свое обильное мочеиспускание громоподобными звуками из заднего прохода.
- Валь, ты так всех животных здесь распугаешь! - попытался я его как-то урезонить.
- Пардон! Искузе муа! Ай ам сори! - Валька стал демонстрировать все свои знания иностранных языков.
- Сори, сори! - передразнил его я, - Ср.ть-то зачем на улице? Я ведь тебе показал вчера, где туалет находится…
- Между прочим, на западе не считается признаком дурного тона, когда человек громко пукает, - сказал Валька. - Это признак того, что у него хорошее пищеварение, и все его поздравляют с этим! А у нас, как в каменном веке, все находят в этом что-то оскорбительное…
- Валь, ну и пукай, пожалуйста, громко у себя на западе, и принимай поздравления! А здесь, я тебя очень прошу, не писай больше под мою яблоню, - сказал я.
- Ладно, хрен с вами, больше не буду. - Тут Валькино внимание привлекли огромные рыбины.
- Где взял? - спросил он Серегу. - Неужто, сам поймал? Таких здоровых! На сеть, что ли?
Сережка замялся немного.
- А, браконьеришь, значит, - сделал вывод Валька, - вот такие, как ты и грабят всю Россию, - ни с того ни с сего вдруг он завернул, - а потом удивляемся, почему наша страна такая бедная!
- Я что-то не понял, кто тут бедный, - заговорил Серега. - Я никого не грабил и чужого не брал. Я поймал только свою рыбу, чтоб прокормить себя и мать, и чтобы не стоять на перекрестках с протянутой рукой, брякая медальками.
- Серега, не обижайся, мы вчера выпили немного, он пошутил, - попытался я разрядить ситуацию, чувствуя назревающий конфликт.
- А, х.йли мне обижаться! На обиженных - воду возят! - не успокаивался Сергей. - Вот ты свой немецкий керагаз на свои честно заработанные купил, что ли?- обратился он к Вальке. - А? Так, кто из нас Россию грабит?
Возникла угрожающая пауза.
- Да, ты что так близко все к сердцу принимаешь, - решил все-таки замять вопрос Валька, - я просто пошутил, не обижайся. Сколько надо денег за рыбу? Вот возьми триста рублей! Хватит?
Сергей помялся немного на своей одной ноге. Было видно, что его сильно задело, но деньги были нужны еще сильней.
- Ладно, Иваныч, - сказал он, - только из уважения к тебе…
Сергей взял деньги и поковылял по тропинке в сторону своего дома.
- Валя, ну, зачем ты то пердишь на всю округу, то с деревенскими меня поссорить хочешь? - возмутился я. - Он хороший парень, рыбу нам принес почти задаром! Ты уедешь, а мне здесь жить еще потом.
- Ну, положим, не задаром! Деньги то он взял, - вяло отбивался Валька, - ну, извини, может, я неудачно пошутил.
- Ты пойми, - продолжал я, - так шутить, как шутим мы в адрес друг друга, с деревенскими нельзя! Они все воспринимают очень близко к сердцу и серьезно.
- Хватит меня воспитывать, я же уже извинился!
- Нет, уж, ты меня послушай! - не мог остановить я себя. - Ты знаешь, где этот Сережка ногу потерял? В Чечне! Ему всего 25 лет, а выглядит на все 50! Старше нас! В городе работы нет, колхозы здесь сдохли, на что ему жить? В метро медальками трясти и подаяние просить? Вот он и ловит рыбу и продает по дешевке! Это у него единственная возможность легально заработать деньги. А ты ему посмел сказать, что он государство грабит! Да это государство его самого ограбило! Оно послало его на войну, где он потерял здоровье, а мог потерять и жизнь! А взамен ему ничего не дали - ни работы, ни образования, ни протеза приличного! Живи, парень, как хочешь! Да, ты знаешь, что на нем здесь вся деревня держится! Из молодых-то больше нет никого! Кто в город уехал, кто спился! Кто инвалидом одноногим стал! Одни старики да старухи остались. А Сережка - парень безотказный, кому печь переберет, кому дом поддомкратит, кому дров нарубит. А ты его обидел и за что? За то, что он рыбу в озере ловит? Да, без него это озеро давно бы погибло. Тут приезжали прошлым летом какие-то туристы, палатку поставили и березу спилили на берегу. Так он, как это увидел, чуть мозги им не вышиб. А их было три здоровых мужика с ружьями и две тетки. А он не побоялся, с топором на них пошел и прогнал с берега только за то, что те живую березу загубили.
- Да, ладно, Вань, пошел он в ж.пу, раз он такой хороший! - вяло отбиваясь от меня, сказал Валька, - я ж извинился …

(продолжение следует)

 

 

Обсудить этот текст можно здесь