Portfolio

Александр Левинтов

Собачья площадка

Питерские с их проспектами и островами любят подтрунивать над москвичами (так традиционно принято считать и на них не обижаться), Москвой и особенно - московской топонимикой. Их смешат наши Сивцев Вражек, Соломенная Сторожка, Бабий Городок, Синичкина Речка, Матросская Тишина, Благуша, Остоженка, Пречистенька, Ленивка, Собачья Площадка. Это все для них - Воронья Слободка. А для нас, москвичей, - горькая ностальгия по потерянным и теряемым милым чудачествам этих названий.

Материал этот написан в жанре "Топики" Аристотеля, ну, может, и не совсем так, как затевал Аристотель, но мы его именно так поняли: когда еще нет ни масштаба и никакой онтологической или логической определенности, когда ты свободен для любого подхода, когда пространство и время еще не ясны, и есть лишь слабая очертаемость места, протоситуация….

История

Откуда взялось это забавное название?
По мнению П.В. Сытина, авторитета в московской топонимике, название это сформировалось только в конце 18 века, а архитектурно оформилось это пространство лишь после пожара 1812 года, когда и вся Москва интенсивно перестраивалась и обустраивалась, вернув себе после вековой стагнации символ русского духа, став центром и сосредоточением патриотических сил.

Предание гласит, что не то в 17 не то даже в 16 веке здесь была царская псарня. Если вдуматься, Москва была и остается очень странным городом: куда ни кинь, всюду какие-то царские службы - там соколиная охота, сям - резиденция, здесь - поварская, тут - царские волчатники, кречетники, а то - стрелецкая слобода, а вон там - царские толмачи жили. Полгорода царя обслуживало тогда либо входит во владения управделами президента теперь.
Собака здесь, однако, явно зарыта - и зарыта давно и глубоко.
Когда мы были мальчишками, у нас была своя мифология города - мы были уверены, что когда-то на этом месте было собачье кладбище, и место это не то, чтобы нечисто, но наполнено какими-то могущественными и нечеловеческими силами. Во всяком случае, место для царской псарни было выбрано неслучайно: тогдашняя западная окраина города (Господи! Вот и Арбат же был когда-то окраиной!) обращена была в самую глухую и враждебную для тогдашней Москвы сторону - до границы с Литвой всего сто верст. С одной стороны - заброшенное место, с другой - таящее опасность. Здесь бродили самые свирепые псы, из которых и набиралась царская сторожевая и охотничья свора.

А о том, что место это нечисто, московским старожилам всегда было известно: на Патриарших,расположенных совсем недалеко, всегда шалила нечистая сила, птицы здесь на ночь не останавливаются, а улетают в соседний Зоопарк, кошки и собаки близко к воде не подходят. Здесь же по соседству располагались трубники и печники (Трубников переулок), также славившиеся связью с нечистой силой.

В середине 17 века здесь в слободе кречетников строится церковь, которая так и называлась "У Кречетного двора, подле Земляного города". Сломали Иоаннопредтеченскую церковь летом 1930 г., когда в этом месте начали перестраивать Садовое кольцо.

В феврале 1895 года в доме Хомякова пять сестер Гнесиных открыли первую в России общедоступную музыкальную школу (ныне - Музыкальное училище, а, может быть, даже музыкально-педагогическая академия им. Гнесиных). После того, как училище переехало на Поварскую улицу, в этом доме разместился Музей дворянского быта. Он был настолько хорош, что под предлогом его сохранения в 60-х годах арбатские и московские патриоты безуспешно пытались спасти от уничтожения и саму Собачью площадку

В центре крохотной площади находился фонтан, история которого многоверсиальна. По одной из версий, его соорудила на свои средства в 1910 году внучка русского философа А.С. Хомякова. По другой - его правнук, по третьей - городские власти в качестве водоразборного сооружения, была еще версия, что генерал-майорша Хомякова выстроила эту стелу, "памятник собаке", чтобы красиво было, существует также версия, что фонтан - поилка для лошадей, а есть еще и пролетарская версия, будто некий барин так увековечил свою любимую суку (в этом месте рассказа надо скрутить махорочную цигарку, сплюнуть себе под ноги и поправить картуз).

Относительно голов, украшавших фонтан, также имеются расхождения - одни были уверены, что это собачьи головы, по мнению других, львиные. Ясно, что автором был явно не Роден, и что имел в виду скульптор, теперь уже неважно.

В пятидесятые прошлого века в доме на углу Борисоглебского и Собачки рядом с керосиновой лавкой (потом магазинчик "Хозтовары") располагался продовольственный магазин, хорошо знакомый окрестномуарбатскому миру неиссякаемыми запасами водочки. Вообще, Собачка была местом питейным: еще в середине 19-го века здесь располагался кабак, а уже в советское время скверик изобиловал пивными заведениями. Одна из пивнушек называлась "Вавиловкой" в честь жившего в этом доме академика Вавилова. Это был такой интимный арбатский закуток, куда хаживали только свои и очень редко - пришлые и посторонние.

Официально топоним "Собачья площадка" исчез в 1952 году из-за малости этого пространства и неблагозвучности названия. Нумерация домов пошла по Композиторской улице, бывшего Дурновского переулка (в честь известной дворянской фамилии Дурново и одного из представителей этого рода майора А.И. Дурново, основного домовладельца). Еще ранее исчез Собачий переулок.

Решение ГлавАПУ (Главного Архитектурно-планировочного управления) Москвы никак не повлияло на москвичей, не желавших расставаться с таким милым и лихим названием.
Физически Собачка исчезла в ноябре 1962 года при прокладке и стоительстве Калининского проспекта, ныне Нового Арбата, слепка с 23-ей авениды Гаваны. Проспект этот москвичи костерили и зубочисткой Москвы, и гребенкой, и вставной челюстью, и Мишкиными книжками (Михаил Посохин, главный архитектор Москвы увековечил свое дуреломное правление не только этим убожеством, но еще Кремлевским Дворцом Съездов, гостиницей "Россия" и другими монстрами - в самом центре Москвы!).

Она исчезла, как и Кречетовский переулок, вливавшийся в нее и оказавшийся под проспектом, как южная часть Борисоглебского переулка и северная - Большого Николопесковского переулка. Погребена Собачья площадка, мир праху ее, аккурат под институтом красоты.

География и геометрия

Передо мной фрагмент карты Москвы 1929 года и современная подробнейшая - с обозначением каждого строения - карта. С трудом, но привязаться к современному архитектурному рельефу и ландшафту города можно.

С севера в трапециевидную площадь втекает Борисоглебский переулок, с запада - Кречетовский, с юго-запада на северо-восток пересекает Композиторская, с юга подступает Большой Николопесковский, упирающийся другим концом в Арбат, сразу за театром Вахтангова, если идти от центра. Чуть восточней Борисоглебского проходил упраздненный ранее Собачий переулок, кончавшийся там, где сейчас стоит жилая высотка с аптекой внизу. Центр площади - маленький скверик с фонтаном. Застроена Собачья площадка "русским ампиром", характерным для начала 19 века, зданьицами в полтора-два этажа, хотя два здания - краснокирпичная Долгоруковская больница и псевдоготический дом Союза композиторов - выбиваются из общего ансамбля, но ведь и весь московский стиль и ансамбль выбивается из самого себя, это не Питер.

С архитектурной точки зрения Собачья площадка - вовсе не шедевр, но имеется по крайней мере три причины, по которым ее можно было пощадить и помиловать: она очень уютна для своих обителей, с ней связано слишком много славных и исторически значимых имен, она - один из мистических центров Москвы.
Эту статью мне заказал Владимир Лефевр, известный американский психолог, детство которого прошло на Собачьей площадке. "Саша, напиши книгу о Собачьей площадке" -- сказал он как-то по телефону. Я удивился, вспомнив этот пятачок, он же пояснил свою мысль: "Она - творческий дух Москвы, место силы, самое мистическое место в городе. Материала на книгу достаточно". Когда я взялся писать, я быстро обнаружил, что он оказался прав. Тут толстую книгу можно написать. Я же решился лишь на статью, по лени, известное дело.
Да, Собачья площадка славна именами. И первое из них - Пушкин.

Пушкин

Дом № 12 по Собачьей площадке. Здесь жил один из московских друзей поэта - С. А. Соболевский. В его квартире Пушкин останавливался в 1826-27 году. Приехал Пушкин 19 декабря, а уже 20 декабря к Пушкину на Собачью площадку пришел редактор и издатель "Московского вестника" М. П. Погодин: он предполагал напечатать в своем журнале, уже в январской книжке "Бориса Годунова". Письменный стол Пушкина стоял между двух окон, над столом - портрет Жуковского с надписью: "Ученику-победителю от побежденного учителя". В этом же доме написано знаменитое "Послание в Сибирь". Вырвавшись из тиши Михайловского и попав в водоворот московской жизни, Пушкин становится самой популярной личностью в Москве. Его жаждут видеть в салонах, где собираются выдающиеся умы, и на шумных московских балах. Его имя у всех на устах. В доме Соболевского, известного библиофила и библиографа, публично читает свое новое произведение "Борис Годунов" в присутствии П.Я.Чаадаева, братьев Киреевских, Д.В.Веневитинова.

С квартирой Соболевского связано и печально-курьезное событие: в уборной поэт потерял рукопись стихотворного цикла "Пророк", от которого нам осталось всего лишь одно стихотворение - "Восстань, пророк..."
Покинул разбитное жилье Пушкин только 19 мая 1827. Вот как он описывает это развеселое время в письме Каверину от 18 февраля 1827 года: "…наша съезжая в исправности - частный пристав Соболевский бранится и дерется по-прежнему, шпионы, драгуны, бляди и пьяницы толкутся у нас с утра до вечера".

Один из этих шпионов докладывал Бенкендорфу: "О поэте Пушкине, сколь краткость времени позволила мне сделать разведания - он принят во всех домах хорошо и, как мне кажется, не столько теперь занимается стихами, как карточной игрой, и променял Музу на Муху (т.е. "Мушку"), которая теперь из всех игр в большой моде".

С.А. Соболевский уже в шестидесятые вспоминает: "Мы ехали с Лонгиновым через Собачью площадку; сравнявшись с углом ее, я показал товарищу в котором из домов жил я, а у меня Пушкин; сравнялись с прорубленною мною дверью на переулок - видим на ней вывеску: продажа вина и прочее.- Sic transit gloria mundi!!! Стой, кучер! Вылезли из возка и пошли туда. Дом совершенно не изменился в расположении: вот моя спальня, мой кабинет, та общая гостиная, в которую мы сходились из своих половин и где заседал Александр Сергеевич в... (как называется тулуп с мехом кверху??).

Вот где стояла кровать его, на которой подле него родила моя датская сука, с детьми которой он так нежно возился и нянчился впоследствии; вот то место, где он выронил (к счастию - что не в кабинете императора) свои стихотворения о повешенных, что с час времени так его беспокоило, пока они не нашлись!!! Вот где собирались Веневитинов, Киреевский, Шевырев, вы, я и другие знаменитые мужи, вот где болталось, смеялось, вралось и говорилось умно!!!

Кабатчик, принявший нас с почтением (должным таким посетителям, которые вылезли из экипажа), очень был удивлен нашему хождению по комнатам заведения. На вопрос мой: слыхал ли он о Пушкине? он сказал утвердительно, но что-то заикаясь. Мы ему растолковали, кто был Пушкин; мне кажется, что он не понял.

Советую газетчику обратить внимание публики на этот кабак. В другой стране, у бусурманов, и на дверях сделали бы надпись: здесь жил Пушкин! - и в углу бы написали: здесь спал Пушкин!"
Пушкин впоследствии и сам устроился со своей молодой женой на Арбате, в доме №53, совсем близко.

Это первая и единственная сохранившаяся московская квартира поэта. Накануне свадьбы, то есть 17 февраля 1831 года, Пушкин устроил здесь мальчишник, пригласив Дениса Давыдова, Е.А. Баратынского, П.А. Вяземского, П.В. Нащокина. Пушкин в тот вечер был как-то печален и задумчив, будто предчувствуя предстоящие шесть трагических и тревожных лет своей женитьбы.

На следующий день молодые приехали сюда прямо с венчания, и их встречали, по русскому обычаю - с иконой, князь Вяземский и Нащокин. Первые три месяца своей семейной жизни Пушкин был совершенно счастлив. Здесь он не написал ни строчки, а за весь этот год написал всего пять стихотворений. Но уже весной жизнь поэта осложнили финансовые трудности: из-за больших трат Пушкин был вынужден закладывать у ростовщика даже драгоценности жены. На сей раз московский высший свет отнесся к нему крайне недоброжелательно, поползли обидые слухи и сплетни. Это заставило Пушкина покинуть Москву и перебраться в Петербург в мае 1831 года.
Затем дом переходил к разным владельцам. В 1884-1885 годах здесь жил А.И. Чайковский, родной брат композитора, и Петр Ильич встречал здесь Новый 1885 год.

В 1920-1921 годах в доме действовал Окружной самодеятельный театр Красной Армии, работавший в авангардистком направлении. В худсовет театра входили В.В. Маяковский и В.Э. Мейерхольд. В этом театре Москва впервые увидела молодого Эраста Гарина, жившего, кстати, в этом же районе. Замечательный актер театра и кино, Эраст Гарин был выдающимся виртуозом русского мата, предельно циничного и добродушного одновременно. Это даже не русский - московский, нет даже не московский - арбатский
аристократический мат. Таких мастеров больше уж нет и не будет.

Позже в доме устроили "коммуналки", а о пушкинской квартире забыли. Лишь в 1930 году в сборнике "Пушкин в Москве" появились исторические сведения об арбатском доме. В феврале 1937 года по случаю столетия смерти поэта, на здании появилась мемориальная табличка. 18 февраля 1986 года, после реконструкции Арбата, в этом доме открыли музей-квартиру Пушкина.

Хомяков

Напротив дома Сосновского стоял особняк Хомяковых. Именно гостиную этого особняка имел в виду Ключевский, когда писал, что "славянофильство - история двух-трех гостиных в Москве и двух-трех дел в московской полиции".
Алексей Хомяков (1804 - 1860) -поэт, философ, глава славянофилов. "Стыд и срам русской земле, что до сих пор в Москве Собачья площадка не зовется Хомяковской и не стоит на ней его статуя. Хомяков! Да у нас в умственной сфере равны с ним только Ломоносов и Пушкин" (критик К. Бустужев-Рюмин).

"В былые времена, - писал о Хомякове Ю. Самарин, - тех, кто сослуживал православному миру такую службу, как сослужил ему Хомяков, кому давалось логическим уяснением той или другой стороны церковного учения одержать для Церкви над тем или другим заблуждением решительную победу, тех называли учителями Церкви...

Как! Хомяков, живший в Москве, на Собачьей площадке, наш общий знакомый, ходивший в зипуне и ермолке; этот забавный и остроумный собеседник, над которым мы так шутили и с которым так много спорили и т.д. (далее следует ряд подробностей о Хомякове), этот отставной штаб-ротмистр; Алексей Степанович Хомяков - учитель Церкви? - Он самый".

Захваченный с детства триумфом русского оружия над Наполеоном и в Европе, Хомяков стал апостолом славянофильства. Его гостеприимный дом на Собачьей площадке посещали и Николай Гоголь, и Сергей Аксаков, и многие другие известные России люди. С 1844 года славянофилы регулярно собирались у Хомякова.
Для Хомякова все добродетели заключались исключительно в русской, киевской народности, противостоящей всему "общечеловеческому", "западному". Самодержавие, в его логике, - наименьшее из зол, ибо освобождает народ от "мерзости политики".
В 1835 году Хомяков пишет стихотворение, ставшее антигимном Западу:

О, грустно, грустно мне! Ложится тьма густая
На дальнем Западе, стране святых чудес.
Светила прежние бледнеют, догорая,
И звезды лучшие срываются с небес.
А как прекрасен был тот Запад величавый!
Как долго целый мир, колена преклонив,
И чудно озарен его высокой славой,
Пред ним безмолвствовал, смирен и молчалив.
Там солнце мудрости встречали наши очи,
Кометы бурных сеч бродили в высоте,
И тихо, как луна, царица летней ночи,
Сияла там любовь в невинной красоте.
Там в ярких радугах сливались вдохновенья,
И веры огнь живой потоки света лил!..
О! Никогда земля от первых дней творенья
Не зрела над собой столь пламенных светил!
Но горе! Век прошел, и мертвенным покровом
Задернут Запад весь. Там будет сон глубок…
Услышь же глас судьбы, воспрянь в сияньи новом,
Проснися, дремлющий Восток!

Московское по духу и географии, славянофильство было прежде всего антипетербургским, Хомяков со всей широтой московской души не принимал этой искусственной столицы фальшивой империи. Вот его запись в альбоме С. Н. Карамзиной (полиглот Хомяков не удержался, чтобы не поддеть этот город на трех языках подряд), на английском: "To be in Petersburg with a soul and a heart is solitude indeed" ("Быть в Петербурге с душой и сердцем - значит пребывать в настоящем одиночестве"), на французском: "Et je vis une ville o? tout ?tait pierre: les maisons, les arbres et les habitants" ("И я увидел город, где все было каменное: дома, деревья и жители"), и на русском:
Здесь, где гранитная пустыня
Гордится мертвой красотой…

Славянофильство Хомякова - это еще и славянская сверхдержава, о которой так много и яростно писал в своем "Дневнике писателя" Достоевский. Для Хомякова Россия - Северный Орел славянского мира:

И взор поэта вдохновенный
Уж видит новый век чудес…
Он видит: гордо над Вселенной,
До свода синего небес,
Орлы славянские взлетают
Широким дерзостным крылом,
Но мощную главу склоняют
Пред старшим Северным орлом.

Империалистические настроения тесно спаяны у Хомякова с идеей покаяния - то, чего никак не хотят понять и принять современные ура-патриоты и коммунистические реваншисты. Россия без покаяния (за грехи вольные и невольные - за невольные тем более!) не встанет - это понималось славянофилами и тогда, и сейчас, увы, совсем немногими. Вот его стихи "Отчизна", более чем актуальные и в 21-ом веке:

"Гордись! - тебе льстецы сказали -
Земля с увенчанным челом,
Земля несокрушимой стали,
Полмира взявшая мечом!
Пределов нет твоим владеньям,
И, прихотей твоих раба,
Внимает гордым повеленьям
Тебе покорная судьба.
Красны степей твоих уборы,
И горы в небо уперлись,
И как моря твои озеры…"
Не верь, не слушай, не гордись!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Бесплоден всякой дух гордыни,
Неверно злато, сталь хрупка,
Но крепок ясный мир святыни,
Сильна молящихся рука!

В двадцатые годы в хомяковском доме "Бытовой музей 40-х годов" - вещный мир эпохи: трюмо, канделябры, табакерка, камин, щипцы для свечей, чубук, сонетка, иконы, зеркало-шпион, бонбоньерки, альбом, несессер. Главная в идейном плане комната простодушно поименована "говорильней".
Потом в этом доме было Щукинское театральное училище, а в соседнем - музыкальное Гнесинское.

Писемский

Алексей Феофилактович Писемский жил в своем доме, в Борисоглебском переулке, совсем рядом с Собачьей площадкой. Его "Горькая судьбина" долго не могла увидеть сцены по цензурным соображениям, и только усилиями А.Н. Островского удалось сыграть эту невыносимо скучную пьесу в загородном театре Петровского парка, что рядом с "Яром".
Писемский, типичный московский бытописатель, из числа тех, кого в нынешней школе проходят общим чохом как представителей критического реализма, не был ярко выраженным славянофилом, но: жить на Собачке, в самом провинциальнейшем уголке Москвы, на настоящей Растеряевой улице, и быть западником - это даже как-то противоестественно и противозаконно.

Надо сказать, что Москва удивительна тем, что в ней можно найти осколок от любого города, Тут можно найти и кусочек Риги, например, в Палашах, и Питер (Беговая), и Тамбов с Камышиным (Щипок у Павелецкого), и Париж (Кузнецкий), и Лондон, и Магадан, и, если угодно, столицу Конго Киншасу (Большая Людоедская, она же улица Миклухо-Маклая).
Математик по образованию, писал он не только скучно, но и натужно: "Я устал писать, а еще более жить," - писал он Тургеневу.

На торжествах по случаю открытия памятника Пушкину неожиданно блистал Достоевский, сказав не только эпохальную речь, но и прочтя с сильнейшим выражением "Пророка". Писемский же выступил с тусклой речью "Пушкин как исторический романист", читал он ее по тетрадке и вяло, хотя был отменный чтец и актер. Умер он через полгода после этого, забываемый уже при жизни, в отличие от Достоевского, умершего в том же году, но звезда которого по-настоящему еще и не всходила.

Второвы

Отец и сын Второвы - короткая, но яркая династия российских олигархов 19-го-начала 20-го веков, яркий пример столь расхожего, особенно в наши безалаберные и бессовестные дни, тезиса о фатальной необходимости преступности начального накопления капитала. Да и вспомните Морозовых, Демидовых, Строгановых, многих других - нет ни в начале становления этих фамилий, ни потом преступлений, для России это не характерно.
Второв-отец создал по всей России, особенно в Сибири, сеть пассажей и крупных универсальных магазинов.

Он не стал толкаться на уже давно и хорошо сложившемся торговом рынке - он был предпринимателем, а это значит, зачинателем новых видов деятельности и новых пространств. Именно поэтому магазины Второва начали свое триумфальное шествие в Сибири.

В 1863 году двадцатилетний приказчик мануфактурной лавки Александр Второв отказался от хозяйского жалованья и ушел в собственное дело: накупил на Нижегородской мануфактуры и отправился с нею на край света, в Иркутск. Предпринимательская идея его заключалась не только в том, чтобы забраться как можно дальше от конкурентов, а предоставить этому отрезанному ломтю спроса магазинные услуги в комплексе и столичном ассортименте: ткани, изделия, фурнитура, приклад, акссесуары, прибамбасы, выкройки, парижские журналы мод.

Четырежды разорялся Второв-старший, но свою торгово-промышленную империю от Урала до Тихого через двадцать лет создал!
Все магазины Второва имели одну и ту же особенность: они строилились в центре городов и непременно имели в плане форму буквы "Г" - в длинной перекладине находился собственно магазин, а в короткой - гостиница "Европа". Таким образом Второв стягивал к своим магазинам весь региональный платежеспособный спрос.

Семидесятилетний Александр Федорович Второв почил в бозе в 1911 году, оставив в наследство свою империю и тринадцать миллионов рублей. Так как все три дочери его были удачно выданы замуж за компаньонов, биржевых и промышленных партнеров, то сыну Николаю досталось восемь миллионов. Он не просто продолжил дело отца, но сильно диверсифицировал компанию, построив электромеханический завод в Богородске (Ногинске), заводы "Русская краска", "Коксобензол" и фабрики фотопластин.

В 1913 году Второв-сын (его на Москве величали "сибирским американцем" или "русским Морганом") убедил Морозова, Прохорова, Рябушинского и Корзинкина создать "Товарищество внутренней и вывозной торговли". За четыре года, благодаря новым рынкам сбыта, обороты второвского концерна по мануфактуре выросли вдвое. К началу Первой мировой Николай Второв был одним из богатейших людей в России. Вместе с Рябушинским он заложил первый российский автозавод АМО (ныне ЗИЛ). На Варварке в Москве построил знаменитый Деловой двор, где в то время были конторы Рябушинских, Коншиных, Коноваловых, Гучковых, Терещенко. Он также строит ряд военных заводов, цементные заводы, ряд снаряжательных заводов, в том числе №12 в урочище Затишье (сегодня г. Электросталь), и там же металлургический завод по выпуску высококачественных легированных сталей. Скупает контрольные пакеты акций Соколовской, Даниловской, Новокостромской мануфактур, ряда золотопромышленных компаний, шахт и карьеров Подмосковного угольного бассейна и многих других предприятий. Для инвестиционных программ он покупает в 1915 году контрольный пакет акций Промышленного банка, имевшего уставной капитал в 30 миллионов рублей.

Когда началась Первая мировая, Николай Александрович взял подряд на поставку вооружения: в его концерн к тому моменту входили и военные заводы. В 1916 году по заказу двора его императорского величества на второвских фабриках по эскизам мастеров русского модерна Васнецова и Коровина были изготовлены длиннополые шинели и шлемы, известные впоследствии как "буденовские", а также кожаные куртки, картузы, штаны - для только что созданных автомобильных войск, "самокатчиков". Предполагалось, что в новой форме российские войска впервые пройдут победным маршем по Ундер-ден-Линден в Берлине. История распорядилась иначе: в "буденовских" шинелях и шлемах гражданскую провоевала красная кавалерия, а кожаные куртки и кепки носили чекисты.

Чекисты же его и убили. 5 мая 1918 года Николай Александрович был найден мертвым в своем доме на Собачьей площадке. Вместе с издателем Иваном Дмитриевичем Сытиным он насобирал по Москве 300 млн. рублей - то ли, чтобы приостановить голод, то ли - на борьбу с большевиками, что, впрочем, практически (а был он человек практический) одно и то же.
.

Булгаков и песья чертовщина

В 1914 г. своей жене Софье Ильиничне Николай Второв подарил купленный у княгини Лобановой-Ростовской участок московской земли на Собачьей площадке, на котором архитекторы Адамович и Маят строят особняк, известный сегодня как Спасо-Хаус - резиденция посла США. Знаменитый бал Сатаны в романе Михаила Булгакова "Мастер и Маргарита" проходил именно в этом доме. Не надо бывать здесь в первомайскую Вальпургиеву ночь, и близко даже не подходите…

Особняк Хомякова в самом начале 20-х отдали под музей дворянского городского быта 40-х годов 19-го века. Открылся музей, как в насмешку и на грех, 7 ноября 1920-го года. Говорят, сейчас этот музей восстанавливают в Кузьминках. В основе экспозиции - домашние вещи Хомякова. Оформлял этот музей художник группы "Бубновый валет", искусствовед и литературовед Борис Валентинович Шапошников, тот самый, что оформил музей Пушкина на Фонтанке.

Жил Шапошников на Пречистеньке 9, рядом с Домом ученых. Шапошникова часто навещал его друг, Михаил Булгаков. В первом этаже этого дома был магазин "Центрохоза", где профессор Преображенский купил краковской "с райским запахом чеснока и рубленой конины", чтоб завлечь в свою квартиру, то бишь квартиру Шапошникова, несчастного Шарикова.

Собачья площадка - на полпути от Патриарших со знаменитым домом-покоем и "нехорошей квартирой" на Пречистеньку. 15-20 минут от Патриаршего неспешным шагом по Спиридоновке и Ржевским, отдохнуть у фонтанчика, принять кружку холодненького, с жареным на постном масле черным сухариком, выкурить папиросину в задумчивости, да и дальше, еще минут 15-20 тем же неспешным ходом, чтоб продумать и придумать на ходу какой-нибудь эпизод либо сюжетный ход - по Николо-Песковскому, да в Калошин, по Сивцеву Вражку до Староконюшенного, вот тебе и Пречистенка. Господи, и кому, каким швондерам это помешало?

В трех шагах от Собачьей площадки - огромный угловой дом постройки 1928 года с популярным в Москве гастрономом. В конце 20х-30х годов в этом доме располагался "Торгсин", "Торговля с иностранцами".
Только здесь можно было приобрести такую еду, которую нельзя было получить ни по каким продуктовым карточкам, и одежду, которую тоже нельзя было сыскать ни за какие деньги в обычных магазинах.

В"Торгсине" деньги были не нужны, здесь принимали драгметаллы и валюту (так и слышится "Граждане, сдавайте валюту!" из изъятой при первом издании "Мастера и Маргариты" главы), которые обменивались на боны, с которыми покупатели спешили в торговый зал. Эх, не застал я ни бочку с керченской жирной сельдью, ни сиреневого, картавившего на иностранный манер "карашо". У кого и оставались еще какие-то фамильные драгоценности, те не покупали здесь керченскую, а покорно сдавали камушки и колечки, чтоб купить своим контрреволюционным детишкам, лишенцам по рождению, купить банку сгущенки, апельсин или полупрозрачное крымское яблоко кандиль-синап.

Добродушный и ласковый Арбат, смешливая Собачка - это всего лишь одна из личин. Сколько драм и трагедий разыграно на этой приземистой сцене! И сколько призраков бродит здесь уединенными ночами и пустынными воскресеньями!

Совсем рядом с Собачьей площадкой существовал когда-то "дом с привидениями" - Арбат 14.
Старожилы рассказывают, что в доме по ночам играет музыка, в неурочное время разносятся разудалые песни, "шкафы и диваны передвигают, и кровати, и кушетки, и стулья гремят". В этом доме покончил жизнь самоубийством один из князей Оболенских, и этого было вполне достаточно, чтобы дом попал в разряд "проклятых" и оброс всевозможными легендами.

Стыдно, но из песни слов не выкинешь.
Было это в сентябре 1961 года, я только поступил в Университет.
Где-то в Африке убили Дага Хаммаршельда, генерального секретаря ООН. В Москве был организован погром Бельгийского посольства. Почему бельгийского - не помню, кажется, это произошло на территории Бельгийского Конго имени Патриса Лумумбы. Расположено было посольство не на Малой Молчановке, как сейчас, а в Скатертном, кажется, но это и неважно, потому что все это очень близко и к делу не имеет. Мы с приятелем поехали туда - посмотреть, что это такое.

Милицейские кордоны "диких" не пропускали за несколько кварталов от посольства, хотя мы слышали крики протеста. Пришлось пробираться дворами, закоулками, стоять в оцеплении с такими же, как мы.
Наконец, оцепление сняли, и мы смогли пройти мимо посольства.

Желтый особняк был в этот ненастный сентябрьский полувечер угрюм и насуплен, нелюдим. По фасаду стекали грязные подтеки от разбитых о стены чернильных пузырьков. Ощущение было такое - как будто на наших глазах изнасиловали женщину, и вот она лежит, вывернутая и растрепанная. Мы вышли по Борисоглебскому к Собачьей площадке. Купили бутылку какой-то гадости в подслеповатых "Продуктах", уселись в своих длиннополых девятисезонных пальто, подбитых ветром, и с омерзением и дрожью раздавили из горла дешевое, как и вся эта комсомольско-молодежно-кагебешная дешевка, вино. А чем мы не такие же? И нас ведь могли мобилизовать на это мероприятие, да, видно, доверие еще не заслужили.
Эх, мразь…

Я вот все думаю: то ли повылазили хмурыми ночами из земли мы, древние псы смердящие, через мистическое оконце Собачьей площадки и шастаем среди других людей, то ли ждет нас, наше племя, на этом месте погребение и окончательное забвени?.

Марина Цветаева

На Собачьей площадке прожила несколько счастливых, странных и страшных лет Марина Цветаева. Поэт, а она была поэтом, оставила нам дневник своей жизни здесь - в стихах.
Сначала, в 1912 году, после свадьбы с Сергеем Эфроном, она жила в доме Сосновского, Собачья площадка 12, а потом, в 1914-ом переселилась на Борисоглебский 6, совсем рядом. Вот описание этой квартиры дочерью Ариадной: "Дом, в котором проходили мамины молодые и мои детские годы, уцелел и поныне. Это - двухэтажный с улицы и трёхэтажный со двора старый дом номер шесть по Борисоглебскому переулку, недалеко от Арбата, от бывшей Поварской и бывшей Собачьей площадки... Квартира была настоящая старинная московская, неудобная, путанная, нескладная, полутораэтажная и очень уютная".

К осени 1914 года Цветаева нашла этот "волшебный дом", который так страстно и странно полюбила. С фасада дом был двухэтажный, со двора - трех. Такое в Москве иногда бывает. Квартира Цветаевой (номер 3) занимала два с половиной этажа: два обычных и мансардно-чердачный, все помещения находились на разной высоте. Передняя; коридор; большая гостиная со "световым колодцем" в потолке; комната без окон, темная; большая, в сорок метров, детская; небольшая комната Марины с окном во двор; комната для гостей с одним окном - это внизу. Наверху - закоулки, повороты, лестницы; ванная, кухня, комната для прислуги; просто чердак и еще две комнаты; две мансардных комнаты, большая, Сергея, и маленькая, Марины. Таково было это удивительное жилище - вполне в духе его хозяйки. В цепкой памяти дочери остались не только кольца и браслеты, которые "составляли неотъемлемую часть материнских рук, срослись с ними", но и детали обстановки: волчья шкура, "волчий мех", который лежал "на полу, прямо под люстрой", большой плед, огромный серо-голубой кот Кусака: он был умён и "всё понимал, как собака".

Переезд и хлопоты, с ним связанные, - не до стихов, она вернулась к ним лишь в конце октября, охваченная новой, незнакомой доселе страстью.
Обделенная в детстве материнской любовью и рано потерявшая мать, Марина оказалась наделенной странным комплексом: ее, уже взрослую женщину и мать ребенка, потянуло к женщине старше себя на семь лет, потянуло с юношеской страстью и опрометчивостью.

Поэтесса Софья Парнок - оригинальной и выразительной внешности, умная, ироничная, капризная. Большие серые глаза, бледное лицо, высокий выпуклый лоб, светлые, с рыжиной, волосы, грустный взгляд, свидетельствующий о затаенной печали, а может быть, надрыве. Она рано и драматично прервала свой брак. Стихи ее, может, и сохранились где, но явно уступали Марининым.

Их любовь началась внезапно, бурно, вспышкой:

Под лаской плюшевого пледа
Вчерашний вызываю сон.
Что это было? Чья победа? -
Кто побеждён?
Всё передумываю снова,
Всем перемучиваюсь вновь.
В том, для чего не знаю слова,
Была ль любовь?
Кто был охотник? - Кто - добыча?
Всё дьвольски-наоборот!
Что понял, длительно мурлыча,
Сибирский кот?
В том поединке своеволий
Кто, в чьей руке был только мяч?
Чьё сердце - Ваше ли, моё ли
Летело вскачь?
И всё-таки - что ж это было?
Чего так хочется и жаль?
Так и не знаю: победила ль?
Побеждена ль?
21 октября 1914

В декабре, в канун Нового года, всего через два месяца после знакомства, никому не сказав ни слова, сорвавшись с места, Марина и София едут в Ростов Великий, чтобы быть только вдвоем:

Как весело сиял снежинками
Ваш - серый, мой - соболий мех,
Как по рождественскому рынку мы
Искали ленты ярче всех.
Как розовыми и несладкими
Я вафлями объелась - шесть!
Как всеми рыжими лошадками
Я умилялась в Вашу честь.
Как рыжие поддёвки - парусом,
Божась, сбывали нам тряпьё,
Как на чудных московских барышень
Дивилось глупое бабьё.
Как в час, когда народ расходится,
Мы нехотя вошли в собор,
Как на старинной Богородице
Вы приостановили взор.
Как этот лик с очами хмурыми
Был благостен и измождён
В киоте с круглыми амурами
Елисаветинских времён.
Как руку Вы мою оставили,
Сказав: "О, я её хочу!"
С какою бережностью вставили
В подсвечник - жёлтую свечу...
- О, светская, с кольцом опаловым
Рука! - О, вся моя напасть! -
Как я икону обещала Вам
Сегодня ночью же украсть!
Как в монастырскую гостиницу
- Гул колокольный и закат -
Блаженные, как имянинницы,
Мы грянули, как полк солдат.
Как я Вам хорошеть до старости
Клялась - и просыпала соль,
Как трижды мне - Вы были в ярости! -
Червонный выходил король.
Как голову мою сжимали Вы,
Лаская каждый завиток,
Как Вашей брошечки эмалевой
Мне губы холодил цветок.
Как я по Вашим узким пальчикам
Водила сонною щекой,
Как Вы меня дразнили мальчиком,
Как я Вам нравилась такой...

Декабрь 1914

Роман длился почти год. Летом Марина и Соня уезжают в Коктебель, потом мотаются по Малороссии. Сергей в отчаяньи рвется на фронт и, в конце концов, уезжает братом милосердия с санитарным поездом, бросив университет и театр. Марина рвется и мечется между любовью к нему и к роковой Соне. И любовью к дочери, Але.
Лишь в конце лета роман обрывается на высокой и холодной ноте:

Хочу у зеркала, где муть
И сон туманящий,
Я выпытать - куда Вам путь
И где пристанище.
Я вижу: мачта корабля,
И Вы - на палубе…
Вы - в дыме поезда…поля,
В вечерней жалобе…
Вечерние поля в росе -
Над ними вороны...
- Благословляю Вас на все
Четыре стороны!

Но не обрывается психологически сложнейшая драма жизни Цветаевой. Теперь она находит совершенно платонический вариант лесбийской любви к женщине, которую не знает, точнее, знает лишь по знаменитому портрету Модильяни, которую никогда не видела:

Узкий, нерусский стан -
Над фолиантами.
Шаль из турецких стран
Пала, как мантия.
Вас передашь одной
Ломаной черной линией.
Холод - в весельи, зной -
В Вашем унынии.
Вся Ваша жизнь - озноб,
И завершится - чем она?
Облачный - темен - лоб
Юного демона.
Каждого из земных
Вам заиграть - безделица!
И безоружный стих
В сердце нам целится.
В утренний сонный час,
- Кажется, четверть пятого, -
Я полюбила Вас,
Анна Ахматова.

В эти 1914-1915 годы Марина Цветаева окончательно стала поэтом.
Пока Сергей мотался между Москвой и Варшавой, Марина стала посещать дом Аделаиды Казимировны Герцык в Кречетниковском переулке, совсем рядом от себя. Там она встречала Вячеслава Иванова, Николая Бердяева, Льва Шестова - от них в ее стихах такая прямизна и точная тонкость мыслей.
И здесь она обретает странный покой и оцепенение. Это читается в ее стихах, посвященных близкомудругу сестры Анастасии,
М.А. Минцу:

Спасибо Вам и сердцем и рукой
За то, что Вы меня - не зная сами! -
Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
За наши не-гулянья под луной,
За солнце не у нас над головами, -
За то, что Вы больны - увы! - не мной,
За то, что я больна - увы! - не Вами.

Здесь, на Собачьей площадке, происходит одно из самых трагических событий ее жизни: смерть младшей дочери, Иры. Из письма М.Цветаевой 20 февраля 1920 года: "Друзья мои! У меня большое горе: умерла в приюте Ирина - 3-го февраля (по старому стилю), четыре дня назад. И в этом виновата я. Я так была занята Алиной болезнью (малярия, возвращающиеся приступы) - и так боялась ехать в приют (боялась того, что сейчас случилось), что понадеялась на судьбу... Узнала я это случайно, зашла в Лигу спасения детей на Собачьей площадке... и вдруг: рыжая лошадь и сани соломой - кунцевские - я их узнала. Я вошла, меня позвали.
- Вы госпожа такая то?
- Я.
И сказали:
- Умерли без болезни, от слабости..."

Две руки, легко опущенные
На младенческую голову!
Были - по одной на каждую -
Две головки мне дарованы.
Но обеими - зажатыми -
Яростными - как могла!
Старшую у тьмы выхватывая -
Младшей не уберегла.
Две руки - ласкать - разглаживать
Бедные головки пышные.
Две руки - и вот одна из них
За ночь оказалась лишняя.
Светлая - на шейке тоненькой -
Одуванчик на стебле!
Мной еще совсем не понято,
Что дитя мое в земле.

* * *

Когда-нибудь, прелестное создание,
Я стану для тебя воспоминанием,
Там, в памяти твоей голубоокой
Затерянным - так далеко-далеко.
Забудешь ты мой профиль горбоносый,
И лоб в апофеозе папиросы,
И вечный смех мой, коим всех морочу,
И сотню на руке моей рабочей -
Серебрянных перстней, - чердак-каюту,
Моих бумаг божественную смуту...
Как в страшный год, возвышенный Бедою,
Ты - маленькой была, я - молодою.

После этого беспощадная судьба гоняла Марину - Таруса, Чехия, Париж, Елабуга, петля…

(продолжение следует)

Обсудить этот текст можно здесь