| Редакция | Авторы | Форум | Гостевая книга | Текущий номер |

 

Критик

Проклятый мир

(Рубен Давид Гонсалес Гальего "Белое на черном" Лимбус Пресс, Санкт-Петербург-Москва, 2002, 221с.)
Критика

 

Вы читали "Одлян, или это сладкое слово свобода" Габышева? А "Республику Шкид" Пантелеева? А "Флаги на башнях" Макаренко? А фильм "Путевка в жизнь" видели? А "Рамон Ра" Пелевина читали? В нашем отечественном искусстве сформировался особый жанр - детская героическая чернуха, некая советская-постсоветская рождественская сказка о тяжелом…неправильно, тяжелейшем…неправильно - невыносимом детстве, чудовищном и яростном в своей невозоможности, невообразимости.
В этом жанровом ряду, но на противоположном от Пелевинского гротеска краю, ближе к "Как закалялась сталь" Островского, "Отверженным" и "Человеку, который смеется" Гюго, "Детству" М. Горького, "Оводу" Войнич располагается "Белое на черном" советского испанца Рубена Гальего, лауреата Букера-2003.

Да, я не оговорился: Рубен Гальего - безусловно, советский писатель.
Это - не хорошо и неплохо, это просто констатация факта.
Если использовать терминологию психолога В. Лефевра, то и сам автор и его лирический герой (несмотря ни на что, он - и лирический, и герой) и вся вещь - из второй этической парадигмы, где зло во имя Добра - Добро, где компромисс между Добром и злом порождает конфликтное общество, где любовь пронизана ненавистью, а ненависть окрашена яростью любви, где героизм важнее святости, где… если бы В.Лефевру понадобилась литературная иллюстрация к его этической математике, лучшего материала он не нашел бы.

С литературной точки зрения, стилистически это произведение - откуда-то из 30-х, талантливый и яркий римейк уже полной, но еще не окончательной победы соцреализма. Тут "я себя под Лениным чищу" - без дураков, на полном серьезе.

Итак, маленький мальчик, дитя Коминтерна, безногое и почти безрукое существо с диагнозом "дебил" проходит по всем кругам советской версии об аде: по детдомам для калек и умственно отсталых, по больницам и психушкам для них же, по домам престарелых, где он не задержался просто в силу своей молодости: ему всего пятнадцать, а хоронить там разрешено трупы не моложе восемнадцати, а средний срок проживания в этих местах - от нескольких недель до нескольких месяцев, а держать труп 2-3 года в холодильнике нет возможности, потому что холодильники требуют капитального ремонта.

Все это пишется либо в нарочито будничном тоне, либо в еще более нарочитом героическом.
От всего этого слегка подташнивает: написано честно - но зачем?
Лишь в самом конце выясняется, зачем.
Чтобы сказать, что в Америке не так, что в Америке калека - человек, а не кусок дерьма, что в Америке он - полноправный член общества, пользующийся всеми правами и льготами американского гражданина. В отличие от СССР и России, где все наоборот.

Герой возвращается в Москву, где водкой заливает этот контраст между двумя странами, а затем уносит практически несуществующие ноги на свою историческую родину, в Испанию..

И у читателя, никогда не бывавшего в Богоизбранной Америке и не имеющего счастливой возможности осесть в Испании или еще где-нибудь в благословенной Европе, остается кусок ненависти к России, а у читателя, переехавшего из СССР-России в Америку или Европу - огромный кусок все той же ненависти, замешанный на злорадстве: так им и надо, и поделом. Макдональдс, этот символ пошлости, превращается в символ свободы и демократии, Америка - в рай справедливости, а Россия еще сто лет будет ждать, когда сделают тротуары для инвалидов.

Лирический герой из героя выживания всей логикой произведения превращается в конце концов в обывателя, типичного московского обывателя: пьющего на кухне водку и интеллигентно сравнивающего нашу действительность с их: "а вот там…" - и в этом есть даже некоторый шарм благополучия и хэппи-энда.

Я с почтением и удивлением, а чаще - с жалостью и состраданием, смотрю на этого несчастного, пережившего столько унижений, оскорблений и мук героя непрошедшего времени. Автор же вызывает у меня (возможно, только у меня) недоумение и чувство, близкое к брезгливости, очень похожее на то, что было при прочтении "Эдички". Там Лимонов воспевал себя - подонка, здесь Гальего воспевает себя - советского человека.


 

Обсудить этот текст можно здесь